Джулия Баумголд - Алмаз, погубивший Наполеона

• Название: Алмаз, погубивший Наполеона
• Автор: Джулия Баумголд
• Издательство: Эксмо, Мидгард
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2006
• ISBN: 978-5-699-35906-6

Этот алмаз нес на себе древнее проклятие. Найденный безвестным рабом на алмазных приисках Голконды, он погубил множество жизней, прежде чем попасть в Европу и очутиться на шляпе французскою короля. Затем грянула революция, короля обезглавили, а алмаз вместе с другими драгоценностями короны достался молодому артиллерийскому офицеру, которого вскоре узнал весь мир, — Наполеону Бонапарту. Если бы только Наполеон знал, какая участь уготована тому, кто владеет этим камнем!..

---

Людовик Пятнадцатый, дед трех королей, не вставил в оправы бриллианты своего прадеда. «Регент» и «Великий Санси» остались камнями-солитерами, которые надевались от случая к случаю ради великих событий. Всякий раз, когда король надевал «Регент» в начале какого-либо предприятия, оно ничем не кончалось. Его правление ни к чему не привело, и его брак тоже не удался.

Людовику Пятнадцатому было пятнадцать лет, когда он женился на Марии Лещинской, двадцатиоднолетней дочери свергнутого польского короля. Он надел шляпу с белыми перьями, поля которой были заколоты «Регентом». Каждый дюйм его костюма был покрыт золотым шитьем; каждая пуговица была бриллиантом. Поверх костюма была накинута королевская мантия из золотой crépines.[60]

Платье королевы Марии Лещинской из фиолетового бархата было оторочено горностаем и вышито золотыми лилиями, спереди усыпано бриллиантами и другими драгоценными камнями. В тот вечер ветер дул с такой силой, что погасли лампы, и иллюминация не получилась.

Он стал отцом в семнадцать лет. У королевы были широкие бедра, подходящие для вынашивания детей и игры на виолончели, каковой она немного владела. Она сидела, склонив голову, устроив виолончель между ног, и позволяла музыке уносить ее далеко от Версаля. У них было десять детей (шесть дочерей и один сын выжили) и семь лет хорошей жизни. Потом у него появились любовницы, среди них четыре сестры из одной семьи. Браки ради получения потомства, сопровождаемые изменами, были свойственны тому времени. Среди великих «зачем» того времени значилось «зачем верность?» — особенно перед лицом чувственности Бурбонов.

Во всех дворцах у короля были комнаты для свиданий. Это был все тот же регент — ночные празднества, запои, столы, исчезающие в полу, чтобы снова подняться накрытыми заново, слуги, наводящие порядок после оргий, уносящие гуляк в их чудесные постели. Каждый раз, когда королю до смерти надоедала очередная любовница, она вдруг исчезала, и он каялся перед Господом. После покаяния он уже не мог вернуть ее, однако иногда все равно возвращал.

* * *

В 1745 году король, празднуя бракосочетание дофина с дочерью короля Испании, дал костюмированный бал. Версаль светился, как горящий замок, вдоль авеню де Пари, и кареты мчались во весь карьер, обгоняя тех, кто шел пешком и одалживал шпаги у лакеев. Обычные «турки» танцевали с дородными султанами, и атласные пейзане стояли у фонтанов вина, когда в маскарад явились двенадцать огромных тисов, подстриженных в виде пьедесталов с вазонами наверху.

В платье, усеянном жемчужинами, вошла королева, которая к тому времени утратила свой прежний шарм и воодушевление. Она была без маски, но ее и в маске сразу узнали бы, потому что в волосах у нее сверкали «Великий Санси» и «Регент», готовые озарить своим блеском очередную драму. Она видела, как высокий тис, роняя листья и шелестя, прошел по залу к Диане-охотнице.

Диана стояла, обнажив одну грудь, с луком в руке, и колчан висел у нее на плече. Драгоценные камни пронзали ее белокурые локоны и окаймляли черную маску.

— Мадам д’Этуаль, — сказал кто-то на трибунах за окном.

Она уже появлялась на королевской охоте и стала его любовницей. Огромный тис с черными глазами сбрасывал ворохи листьев.

Вот охотница уронила носовой платок, высокий тис поднял его, и они вместе вышли, а двор и глазом не повел. Голова у королевы закружилась, два бриллианта нашли эту публичную сцену мучительной — но не первой подобного рода. Сцена эта означала, что Людовик Пятнадцатый признал Жанну-Антуанетту де Пуассон, жену нормандца д’Этуаля. Вскоре король даровал ей дворянство, сделав ее маркизой де Помпадур.

Маркиза де Помпадур репетировала «роль» все лето, спрятала свою новорожденную дочь и явилась ко двору. Она готовилась к этой роли с детских лет, когда ее мать называла ее Reinette, маленькой королевой, нанимала ей лучших учителей всего, чему можно научиться. Остальное она тоже узнала от матери, бывшей содержанкой. А еще в таких историях обязательно присутствует предсказатель. Мадам Лебон предсказала Жанне-Антуанетте, когда той было девять лет, что когда-нибудь она станет любовницей короля (хотя порою люди вспоминают о подобных предсказаниях, только если те сбываются). Она родилась с именем Пуассон, что означает «рыба», и по происхождению и социальному положению была ниже всех предыдущих официальных любовниц короля.

* * *

— Никак не могу разобраться, мадам, синие у вас глаза или серые, — говаривал король маркизе де Помпадур.

Вот она сидит у своего туалетного столика, послы, епископы и министры сидят на шелковых пуфах, а коммерсанты стоят, — и все смотрят на ее продолжительный туалет. Маленькие желтые птички поют наперебой, словно от этих песен зависит их жизнь.

Придворная дама вынула тафтяной полумесяц и бархатную звездочку из коробочки с черными тафтяными мушками и приклеила ей на лицо. Маркиза слегка передвинула звездочку, а дама стряхнула пудру, осыпавшуюся с парика на ее гладкие плечи. Теперь, когда Помпадур расположилась в Версале, стало казаться, что она всегда была здесь, ибо никто не умеет возвыситься так, как исполненная решимости буржуазка.

Ее коллекции уже разложены по всем красивым столикам — табакерки, резные геммы (искусству инталии научил ее Жак Юэ), а также книги, которые она читала, чтобы, зная обо всем больше, чем знает король, удивлять его постоянно. В этих изысканных комнатах, где ее собственные рисунки и картины стояли на мольбертах, она показывала двору, как нужно подстригать и группировать олеандры, желтый жасмин, мирты и туберозы и как усилить один запах при помощи другого. Ей начали подражать, и вскоре ее вкус распространился по Парижу.

Пять прекрасных бантов из розового шелка украшали ее корсаж спереди. Когда она двигалась, каскады кружев следовали за ее запястьями именно так, как она задумала, потому что она сама смоделировала их таким образом. То была очень трудная работа — творить из себя совершенство. Она собирала себя из всех этих кусочков кружев, цветов и серьезных мыслей. Она должна была снискать расположение королевы и ее дочерей и бороться с враждебной кликой. Она должна была исцелять раны, которые нанесло королю его детство, и отвлекать его, потому что он мог быть робким и противным в одно и то же время. Она должна была заказывать мебель и фарфор, серебро и обеды и сохранять свое деланое спокойствие. Ее вкус, ее рука чувствовались во всем. Тщательно соблюдая внешнюю безмятежность, под маской белил и румян она напряженно размышляла, как ей сохранить свое положение, и порой кусала губы, пока они не становились пикантно пухлыми под слоем помады.

Маленькое королевское дитя заглянуло в комнату.

— Papa Roi — папа король — с mama Putain — мамой-шлюхой, — сообщил ребенок громким голосом, и чья-то рука схватила его и вытянула из комнаты.

Ничто не дрогнуло на лице маркизы де Помпадур, но капелька крови появилась на ее губах, безукоризненные очертания которых вдохновили ювелиров на создание нового вида огранки алмазов — огранки маркизой.

Вольтер, который вился вокруг нее, как накидка на ветру, тоже присутствовал в комнате. Король пристально посматривал на него, поскольку не доверял ни ему, ни его идеям.

Через маркизу де Помпадур, которая бывала в салонах с тех пор, как ей исполнилось пятнадцать лет, идеи Просвещения могли бы дойти и до короля. Не дошли. Он запоминал придворные сплетни, словно то был священный текст, но оставался глух к идеям своего времени. Он был королем нации, которая, вопреки ему, была разбужена Дидро и «Энциклопедией» д’Аламбера, и в середине столетия книгами Руссо — «Новая Элоиза», «Эмиль», «Общественный договор», «Письмо с горы», — Монтескьё, Гельвеция и материалистов, и влиянием Англии, страны, где все казались свободными. Эти книги лежали на ее столе, все это носилось в воздухе.

Народ не умел читать, но он знал. Он не умел читать, но мог чувствовать, и чувства эти были тревожны. Задавались вопросы: зачем церковь? зачем монархия? что пользы от империи? Презрительная усмешка двора проникала наружу. Великое сомнение заполнило страну, салоны, ложи и литературные общества. Пошли разговоры о том, что в облачения священников рядятся распутники, а тем временем за стенками карет люди взывают: «Милосердия!» Вместе с сомнением явилась и вероятность того, что стекла в Зеркальном зале могут треснуть и порыв ветра может задуть свечи и вымести всех вон.

Писатели, полные новых идей, вращались в обществе, заражая свободомыслием и формируя общественное мнение. Дух скептицизма и легкомыслия распространялся из двора по всей стране, как миазмы. Настроение и нечестивость ужинов регента заражали буржуа и тех, кто сидел в ночных кабаках. Народ видел злоупотребления церкви. Янсенисты подвергались преследованиям, а затем и иезуитов выслали из страны, и народ утратил веру.