Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6282 ( № 27 2010)

• Название: Литературная Газета 6282 ( № 27 2010)
• Автор: Литературка Литературная Газета
• Жанр: Публицистика

"Литературная газета" общественно-политический еженедельник Главный редактор "Литературной газеты" Поляков Юрий Михайлович http://www.lgz.ru/

---

Воспоминания о войне у живых свидетелей тех лет вызывают самые противоречивые чувства: это и сожаление об утраченной молодости, так и не дождавшейся своего цветения, это и преданность своей Отчизне, омытая кровью.

– Да, мы доказали всему миру, что с советской страной лучше жить в мире и что наша армия спасла все народы планеты от порабощения, – говорит Вера Потылицина. – Конечно, нам, молодым, тогда только бы жить да жить, строить дома, ходить на танцы, воспитывать детей. Но когда над Родиной нависла смертельная опасность, мы забыли обо всём этом. В холоде и голоде, в борьбе со смертью прошла наша молодость. Из-за постоянного психологического напряжения люди старели буквально на глазах. У многих молодых появлялась на висках седина.

Помню, был такой случай. Осенью 1943 года наш полк накануне грандиозного Кировоградского наступления получил приказ на своём участке форсировать реку Днепр. В случае невыполнения этой задачи командира полка отдали бы под трибунал (таких эпизодов на фронте было предостаточно). Глубокой ночью под массированным обстрелом на плотах, резиновых лодках, с большими потерями мы всё же переправились на берег противника. За эту ночь комполка стал совершенно седым. Эта же злодейка-ночь отняла у меня и последнюю подругу Тасю. Как позже мне сообщили, она попала к немцам в плен.

Татьяну потеряли ещё летом. Юное тело, пробитое вражеской пулей, медленно опустилось на пригорок возле леса. Скорбящая земля с горечью впитывала в себя алую кровь белокурой девушки с большими синими глазами. Ох как много ещё ей придётся напиться крови, принять в свои недра миллионы человеческих тел… Я любила их, моих девчонок, как родных. Они до сих пор приходят ко мне во снах, воспоминаниях. На войне смерть приобретает парадоксальную естественность. И она вызывает не страх, как таковой, а страшную обиду.

Разве мы, будучи молодыми, мечтали о такой жизни, где будет уничтожено практически всё доброе и святое, всё то, во что мы верили сами и что вкладывали в души и разум наших детей? Страшно вспомнить, как в лихие 90-е прямо на улице торговали боевыми наградами. В моей же семье никто: ни я сама, ни дети, ни внуки и помыслить о таком цинизме не могли. Все мы знаем, какова цена и медали «За отвагу», и ордена Отечественной войны II степени, и других наград.

Знают родные, что их мать и бабушка пролила кровь, познала холод и голод, теряла друзей и подруг. Сколько нужно было иметь терпения и мужества! Хотя, казалось бы, мужество свойственно только мужчинам. Но именно мужской характер помогал ей всегда и во всём. Ох уж этот характер! Благодаря такому характеру она не падала духом, когда умер её муж, и потом, когда младший сын Евгений стал инвалидом. Крепкая натура помогала ей прекрасно справляться с работой. Более тридцати лет она проработала дояркой. В трудовой книжке почти не осталось места для записей: так много она получала благодарностей и поощрений за свой добросовестный труд.

Николай МИХАЙЛОВ, НОВОСИБИРСКАЯ ОБЛАСТЬ

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 2 чел. 12345

Комментарии:

Крик

Они сражались за Родину

Крик

ПАМЯТЬ

Повесть Константина Воробьёва с таким названием я прочитал ещё в годы учёбы в Литературном институте.

Константин Воробьёв, по моей читательской оценке, должен стоять первым в шеренге писателей-лейтенантов, писавших о войне. А если уж сдвоить шеренгу, с ним рядом Василь Быков.

Но Костю Воробьёва не пустили в строй – он не умел ходить в ногу.

А крик я услышал в сорок четвёртом на Карельском перешейке. Крик пробился в мои уши сквозь смертельный звон грохнувшей на бруствере вражеской мины.

– Товарищ сержа-а-а-нт!

Белое-белое лицо щупленького солдата, проступившие тёмными брызгами мальчишеские веснушки на меловых щеках, нежные подростковые губы, разъятые в крике ужаса, в багровом сумраке вопящего рта – детские зубы.

– Товарищ сержант, мне ногу оторва-а-ло!

Оглушённый ударом по каске, в полусознании, я тупо перевёл взгляд пониже. В тлеющих лохмотьях солдатских порток рваный обрубок ноги без капли крови и торчащая из обрубка глянцево-розовая кость коленного сустава.

Солдат кричал мне, это я был сержантом, вернее, младшим сержантом.

В запасном полку, который прятался в лесистых холмах неподалёку от городка Инза, я обучался на снайпера. Стрелял я метко. Сметливый мальчик, я быстро усвоил, что перед спуском курка на четверть минуты, это же всего пятнадцать ударов сердца, надо задержать дыхание и, остановив перекрестье оптического прицела под нижним срезом мишени в двухстах метрах от меня, плавно нажать на спуск. Бил без промаха, удивляя взводного. И хотелось скорее на фронт, чтобы стрелять фрицев и медаль заслужить.

Запасной полк. Там я мёрз, голодал, недосыпал, меня избил старшина – за дело. Что они, командиры наши, должны были чикаться с нами, разношёрстной оравой вчерашних подростков, не умеющих ходить в ногу и подчиняться команде? Надо было выбить из нас мальчишескую расхлябанность, лень, детскую сонливость и привитую материнской жалостью душевную слабость и вбить наши ещё не созревшие тела в обойму солдатского строя. В чёрством мужском обществе, где вместо ласкового материнского зова и незлобивого ворчания – звонкая, как звук металла, команда, окрик и мат, мы ожесточались и созревали для фронта, для убийства и смерти.

Словом, после того как я прострелял на стрельбище кучу патронов, продырявил десятку фанерных мишеней, присвоили мне звание младшего сержанта и отправили на фронт.

Я пришил к погонам по две красные лычки и шибко загордился – командир! Правда, никем не командовал, я всего лишь снайпер, но не рядовой же, а младший сержант. Знай наших!

На передовой вместо вожделенной снайперской винтовки всучили мне автомат ППШ, из которого я ни разу не выстрелил, хотел было чесануть во время атаки, но что-то в нём заклинило. Так я, младший сержант без командирской должности, болтался среди рядовых, и поскольку лычки на погонах внушали мне самоуважение (какой-никакой, а младший командир), чувствовал себя среди них белой вороной, правда, они, рядовые, не выказывали особого уважения к моим лычкам. Лычки эти я без сожаления отпорол бы, если бы не считал это нарушением армейского порядка.

В том бою, в котором было больше неразберихи и растерянности, чем осмысленного действия, стало быть, больше крови, наш батальон напоролся на финские пулемёты и, оставив в лесу убитых, отошёл на залысину каменистого холма. В окопчике под валуном, вырытом со стороны финнов (значит, до нас сидели они), куда забились смешавшиеся солдаты из разных взводов, был я единственный младший командир, и то без командирской должности. Где были остальные сержанты, взводный, я не знаю.

Финны, видно, били по нам из нескольких миномётов, мы, неосторожно и бестолково засевшие на открытой всем ветрам залысине, в их биноклях были как на ладони. Я был в каске, голова на уровне бруствера, опустился бы пониже – тесно, ко мне прижался плечом солдат в пилотке. По каске стучали камешки, в ноздри било тухлинкой сгоревшего тола. Взрыв. На бруствере. Когда мина взрывается рядом, грохота нет, только звон и удар.

– Товарищ сержа-а-ант, мне ногу оторвало-о-о!

Он сжимал свой обрубок обеими руками, судорожно дрожащими, глаза его, синие, чистые детские глаза, остекленевшие в смертном ужасе, прожигали, пронзали меня мольбой, он ждал от меня помощи, спасения, потому что я был младшим сержантом, командиром в глазах этого мальчишки-новобранца. Господи, я был сержантом! Значит, в его понимании ответственным за его жизнь, должным и способным спасти его. Но ведь я не был его командиром, меня никто не назначал командовать отделением или взводом, мне никто не подчинялся. Но разве нужно быть непременно командиром, чтобы помочь раненому товарищу? Я не мог, я не смог. Я был оглушён миной, контужен, на голове у меня была сильно помята каска (потом узнал), левое плечо в крови (оказалось, кровь из разбитой головы сидящего рядом солдата, хотя и в меня, в левую руку и в шею, вонзились мелкие осколки).

После взрыва финны вдруг прекратили обстрел, наверное, были уверены, что накрыли нас. Оцепенев, несколько мгновений я тупо глядел на обрубок человеческой ноги и, нет, не сообразил, а был толчок, животный инстинкт самосохранения подсказал, что сейчас финны снова начнут лупить и уже наверняка попадут в окоп, в кучу солдатских тел, превратив нас в кровавое месиво. Мне было всего восемнадцать, я не был ни командиром, ни героем, я был контужен, ранен, я очень хотел жить, я не мог помочь кричащему солдату. Я выскочил из окопа и, спотыкаясь, куда-то побежал, упал возле валуна, там меня заметил санитар и повёл в тыл. Позади нас снова загрохотали мины.