Майкл Уайт - Джон Р.Р.Толкиен. Биография

• Название: Джон Р.Р.Толкиен. Биография
• Автор: Майкл Уайт
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-699-01430-6

Человечество делится на две половины: тех, кто читал книги Толкиена и уже не мыслит себе жизни без них, и тех, кто равнодушно закрыл первый том, не осилив и сотни страниц. Эта биография Джона Рональда Руэла Толкиена предназначена для первой половины человечества.

Автор всемирно известных "Хоббита" и трилогии "Властелин колец" стал властителем дум для нескольких поколений. К написанию автобиографии он всегда относился весьма скептически, считая, что "только ангел-хранитель или сам Господь могли бы показать нам истинную связь между фактами личной жизни и произведениями писателя".

Но в данном случае Майкл Уайт стал вторым ангелом-хранителем Толкиена: написал такую биографию великого мастера, которая удовлетворит самых ревностных почитателей его таланта.

---

За всю историю клуба «Инклингов» ни единой женщине не довелось побывать на его собраниях. Согласно легенде, в 1943 году в «Птичку с младенцем» явилась весьма известная и уважаемая английская писательница Дороти Сэйерс[77]. Она надеялась, что её пригласят за стол, но её лишь вежливо попросили покинуть помещение[78]. «Инклинги» были чисто мужской компанией — и для них это было очень важно.

Обстановка, в которой проходили собрания клуба, превосходно воссоздана в письмах и эссе Льюиса. Обычно друзья встречались по вечерам, но сам Льюис, Толкиен и Уильямс нередко читали друг другу отрывки своих сочинений за утренней трубкой в Модлин-Колледже. «Представьте себе, — пишет Льюис, — гостиную на верхнем этаже с окнами на север, с видом на рощицу Модлин-Колледжа. Солнечное утро понедельника, около десяти часов. Мы с Профом устраиваемся на диване, зажигаем трубки и вытягиваем ноги. Уильямс в кресле напротив швыряет сигарету в камин, подгребает к себе ворох бумажных клочочков (по-моему, из блокнотов за два пенни), на которых он имел обыкновение писать, и — приступает»[79]. А вот как Льюис описывает более типичное собрание, на котором присутствовало по меньшей мере полдюжины «Инклингов»: «Веселились мы зачастую столь бурно и безудержно, что окружающие, должно быть, думали, что мы несём какую-то похабщину, — а мы на самом деле обсуждали богословские материи»[80].

В наши дни многие склонны недооценивать значение «Инклингов». Так, профессор Килби, хранитель коллекции Уэйда (в которую входит часть архива Льюиса), встречавшийся с Толкиеном в шестидесятые годы, писал: «Наше понятие об ‘Инклингах’ как организации имеет не так уж много общего с тем, что они представляли собой на самом деле»[81]. Должно быть, он имел в виду, что приятели, собиравшиеся в оксфордских пабах и беседовавшие на литературные, теологические и прочие темы, сами не считали себя литературным объединением в том смысле, в каком им являлась, к примеру, группа Блумсбери[82]. Но это ничуть не умаляет того факта, что влияние их было поистине огромным. В 1996 году (вскоре после того, как по данным опросов Толкиен был признан самым популярным писателем столетия, а сказка Льюиса «Лев, колдунья и платяной шкаф» заняла высокое место в рейтингах) журналист Найджел Рейнолдс отметил: «[результаты опросов] показывают, что «Инклинги», оксфордский пивной клуб тридцатых годов, оказались влиятельней, чем группа Блумсбери, нью-йоркский ‘Круглый стол алгонкинов’[83], парижский кружок Хемингуэя или действовавшая в те же тридцатые группа У.Х. Одена и Кристофера Ишервуда[84]»[85].

Для Толкиена безмятежная жизнь в кругу друзей продолжалась, по-видимому, до самого конца второй мировой войны (к тому времени он уже дописывал последнюю треть «Нового ‘Хоббита’»). Но затем отношения с некоторыми членами группы начали портиться. Среди прочего, об этом свидетельствует и то, что заключительная часть «Властелина колец» так и не была прочитана на собраниях клуба, и для «Инклингов» Фродо и Сэм надолго застряли на границе Мордора.

В 1946 — 1947 гг., когда Толкиен стал бывать на собраниях реже, «Инклинги» почти перестали встречаться у Льюиса и зачастили в другой оксфордский паб — в «Косулю» (ныне «Унция») на Маркет-стрит. Это заведение неофициально делилось на две части. На первом этаже был общий зал, а на втором — просторное помещение с тяжёлыми бархатными шторами на окнах, баром, фортепиано и небольшой кухонькой. Второй этаж предоставлялся в безраздельное пользование сотрудникам университета.

«Инклинги» собирались здесь почти еженедельно, но Толкиену это место не нравилось — до элегантной «Птички с младенцем» ему было далеко. Похоже, что в «Косуле» не столько читали и беседовали о литературе, сколько налегали на пиво, ибо от собраний «Инклингов» в памяти завсегдатаев общего зала сохранились только куплеты солдатских песен времён первой мировой, долетавшие с верхнего этажа. Льюису такое времяпрепровождение всегда было по нраву, но Толкиену оно особого удовольствия не доставляло.

Тесную дружбу с Льюисом Толкиен поддерживал лет двадцать — с 1926-го по 1946-й, но затем они начали охладевать друг к другу, и к началу пятидесятых от былой близости не осталось и следа. «Инклинги» продолжали встречаться ещё около года после смерти Льюиса, скончавшегося в 1963 году, но Толкиен к тому времени давно уже перестал бывать на этих собраниях и виделся с бывшими друзьями очень редко. Объяснить, почему эта дружба распалась, ничуть не проще, чем понять, как она в своё время зародилась и продержалась так много лет. В попытке ответить на этот вопрос нам придётся обратиться к не самым привлекательным чертам толкиеновского характера.

На протяжении многих лет Толкиен питал дружескую привязанность к Хьюго Дайсону и Уорни Льюису. Он поддерживал старую дружбу с Кристофером Уайзменом, а в юности необычайно тесные узы духовного братства связывали его и с остальными членами ЧКБО. Тёплые отношения сложились у него и со многими другими коллегами в Оксфорде. Однако Джек занимал в его жизни совершенно особое место. Перед Льюисом Толкиен мог искренне излить душу; от него он мог принять без обид любую критику; и среди всех «Инклингов» именно Льюиса он считал себе ровней по умственным способностям и самым близким своим единомышленником. Однако Толкиен был человеком ревнивым и желал, чтобы друзья уделяли ему всё внимание безраздельно. Кроме того, чужие успехи и слава легко пробуждали в нём зависть.

Льюис замечал за Толкиеном эти недостатки. Ещё в 1939 году он писал своему брату Уорни, что выпадающие на долю Толкиена «испытания не только часты и суровы, но обыкновенно ещё и сложны вплоть до полной непостижимости»[86].

Джек, со своей стороны, никогда не испытывал к Толкиену столь сильных чувств. Разумеется, он безгранично уважал его, очень ценил его общество и черпал из дружбы с ним немало полезного. Однако сам он был личностью куда более колоритной и оригинальной, нежели Толкиен. Традиционного семейного образа жизни Льюис был чужд, близких друзей у него было гораздо больше, чем у Толкиена, и в некоторых отношениях он был гораздо более свободомыслящим человеком. Все эти различия вносили в их дружбу разнообразие и остроту, но с середины тридцатых годов отношения стали постепенно осложняться. На то были три причины: обращение Льюиса в христианство, популярность, которой Льюис добился публикацией своих произведений, и, самое главное, друзья Льюиса.

Льюис был воспитан как завзятый ольстерский протестант, но уже в юные годы отвернулся от веры. Постепенно осознав это, Толкиен счёл своим долгом просветить и наставить друга в таинствах религии. С тех пор они часто и подолгу беседовали на богословские темы.

Несмотря на то, что в середине двадцатых годов Льюис считал себя агностиком, он много размышлял о религии. Вскоре после войны он пришёл к «новому взгляду» на ортодоксальное христианство, заключавшемуся в том, что христианское учение есть всего лишь один из множества мифов, ничем не лучше и не хуже прочих. Но постепенно его воззрения менялись, и ко времени знакомства с Толкиеном в 1926 году Льюис встал в тупик перед несколькими серьёзнейшими вопросами веры. Однако Толкиен своей приверженностью догматам поначалу лишь усугубил его сомнения.

Смириться с тем, что его новый друг — один из интереснейших, умнейших и образованнейших людей, с какими ему только доводилось встречаться, — оказался убеждённым христианином, да впридачу ещё и католиком, Льюису было нелегко. Конечно, он мог бы с ходу отвергнуть убеждения Толкиена, посчитав их за пустые предрассудки. Но он этого не сделал. Вместо этого он попытался отделить интеллект от веры, предположив, что человек, обладающий высокоразвитым интеллектом, черпает веру из некоего иного и, притом, более глубокого источника.

Но вскоре Льюис отказался и от этой гипотезы и пошёл совершенно иным путём. Утверждать, будто Толкиену действительно удалось обратить Льюиса в христианство, мы не вправе; однако своими описаниями собственных религиозных воззрений и убедительным разъяснением тонкостей и нюансов вероучения он, безусловно, оказал на Льюиса огромное влияние. За первые пять лет общения с Толкиеном, с 1926-го по 1931-й год, Льюис радикально переменил свои убеждения и пришёл к выводу, что Бог всё же существует. Впрочем, его видение Бога было ещё весьма далёким от библейского. Скорее, это был Бог восточных религий, пантеистическое божество, дарующее вдохновение и наделяющее жизнью всю Природу.

Среди множества напряжённых и плодотворных споров, которые вели друг с другом Толкиен и Льюис, один выделяется особо. Этот разговор стал для Льюиса поворотной точкой: с него начался его долгий обратный путь от агностицизма к вере.

Дело было субботним вечером, 19 сентября 1931 года. Льюис пригласил Толкиена и его друга Хьюго Дайсона (также христианина) к себе на обед в Модлин-Колледж. Дайсон был наслышан о диспутах между двумя друзьями и жаждал присоединиться к ним. После обеда все трое пошли прогуляться, и разговор, естественным образом, зашёл о христианстве. Льюис укрепился в своём пантеистическом видении Бога, что мешало ему обратиться к ортодоксальному христианству, стержень которого составляет вера в Христа и твёрдое убеждение в том, что Иисус был послан умереть на кресте во спасение наших душ. Для Льюиса же всё это оставалось мифом. Он, как и Толкиен, изучал древнюю мифологию, предания о героях и языческие идеалы нравственного спасения. История Христа представлялась ему всего лишь одной из таких легенд, просто одним из мифов, с точки зрения современного человека ничуть не более правильным или осмысленным, чем любой другой ему подобный. А всякий миф, по его убеждению, есть не более чем ложь.