Фредерик Стендаль - Люсьен Левен (Красное и белое)

• Название: Люсьен Левен (Красное и белое)
• Автор: Фредерик Стендаль
• Издательство: «Правда»
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1978

Неоконченный роман, впервые опубликованный только в 1929 году.

Роман "Люсьен Левен" увидел свет только после смерти автора - Фредерика Стендаля (настоящее имя Анри Бейль). Многие издатели выбирают другое из намеченных Стендалем названий - "Красное и белое".

Многое объединяет Люсьена Левена с героем романа "Красное и черное" Жюльеном Сорелем. Он так же благороден, умен, готов к великим делам, пылок сердцем и страстно мечтает о счастье. Только Жюльен вышел из низов, а Люсьен - сын могущественного и влиятельного банкира. Но молодого человека во всем ожидает разочарование - он расстается с любимой, бросает службу в армии, окунается в политические интриги. "Я плохо устроил свою жизнь..." - вынужден признать Люсьен Левен, подводя итоги.

---

Благородной простоте тона, который он осмелился самовольно взять с г-жой де Шастеле, он сумел придать — не позволяя, конечно, себе ничего такого, что могло бы шокировать самую строгую щепетильность, — тот оттенок нежной фамильярности, который подходит двум родственным душам, когда они встречаются и узнают друг друга среди масок на пошлом маскараде, называемом светом. Так разговаривали бы ангелы, если бы, спустившись за чем-нибудь с небес, они случайно встретились на земле.

Правда, эта благородная простота имеет некоторое сходство с той простотой обращения, на которую дает право старинное знакомство, но зато под каждым словом как будто подразумевается: «Извините меня за эту минуту; как только вам захочется опять надеть маску, мы снова, как и подобает, станем совершенно чужими друг другу. Не опасайтесь завтра с моей стороны притязаний на близость и благоволите немного развлечься, не делая никаких выводов».

Женщин обычно пугает такой разговор, но они не знают в точности, где его оборвать, потому что мужчина, беседующий с ними с таким счастливым видом, кажется, ежеминутно говорит им: «Души, подобные нашим, должны пренебрегать условностями, созданными только для заурядных людей, и, несомненно, вы, так же, как и я, думаете, что…»

Но как ни был Люсьен красноречив, следует отдать справедливость его неопытности: не в результате гениального усилия возвысился он до этого тона, столь соответствовавшего его честолюбию; просто он думал то, что хотел выразить этим тоном; по этой-то причине, делающей мало чести его способностям, он говорил как нельзя лучше, Это было обманом наивного сердца. Люсьен всегда испытывал инстинктивный страх перед всякой пошлостью, который несокрушимой стеной вставал между ним и жизненным опытом. Он отвращал взор от всего, что казалось ему уродливым, и в двадцать три года обладал простодушием, которое всякий порядочный парижанин считает унизительным уже в шестнадцатилетнем возрасте, в последнем классе коллежа. Он чисто случайно взял тон человека умелого. Конечно, он не владел искусством расположить к себе женское сердце и пробудить в нем чувство.

Этот тон, такой необычный, такой привлекательный и опасный, казался только оскорбительным и почти непонятным г-ну де Блансе, который, тем не менее, пытался вмешаться в разговор. Люсьен всецело завладел вниманием г-жи де Шастеле. Как ни была она испугана, она не могла не соглашаться со многими мыслями Люсьена и иногда отвечала ему почти в том же тоне. Однако, не переставая с удовольствием слушать его, она удивлялась все больше и больше.

Чтобы оправдать свою чуть одобрительную улыбку, она думала: «Он говорит обо всем, что происходит на балу, но не о себе». На самом же деле, осмеливаясь таким образом разговаривать с нею обо всех этих безразличных вещах, Люсьен говорил о самом себе и овладевал позицией отнюдь не маловажной, учитывая возраст г-жи де Шастеле и в особенности ее всегдашнюю осторожность: эта позиция, шутка ли сказать, исключала всякое соперничество.

Сначала г-жу де Шастеле удивляла и забавляла перемена, происшедшая у нее на глазах. Вскоре она перестала улыбаться: ей, в свою очередь, стало страшно. «Как смеет он так говорить со мной! И меня это ничуть не шокирует! Я совсем не чувствую себя оскорбленной. Этот молодой человек далеко не так простодушен и мил, как я по глупости предполагала. Я имею дело с одним из тех ловких, любезных и глубоко скрытых людей, о которых мы читаем в романах. Они умеют нравиться, но именно благодаря тому, что сами неспособны любить. Господин Левен здесь, на балу, весел, счастлив и разыгрывает передо мною, несомненно, интересную роль, но он счастлив только потому, что сознает, как он красиво говорит. Очевидно, он решил для начала в течение целого часа изображать глубокое восхищение, вплоть до глупого вида. Но я отлично сумею порвать всякие отношения с этим опасным человеком и искусным комедиантом».

Однако, хотя она рассуждала весьма разумно и приняла это великолепное решение, сердце ее уже было занято Люсьеном; она уже любила его. Именно в этот момент родилось чувство ее расположения и благосклонности к Люсьену. Вдруг г-жа де Шастеле ощутила живейшее раскаяние, спохватившись, что слишком долго разговаривает с Люсьеном, удалившись от дам и оказавшись в обществе одного только милого г-на де Блансе, который, весьма возможно, ничего не понимал из беседы. Чтобы выйти из этого затруднительного положения, она согласилась на контрданс, когда ее пригласил Люсьен.

После контрданса, во время последовавшего за ним вальса, г-жа д'Окенкур подозвала к себе г-жу де Шастеле, так как там, где она сидела, было немного прохладнее и не так душно, как в остальной части танцевального зала.

Люсьен, связанный с г-жой д'Окенкур дружескими отношениями, не расстался с дамами. Тут г-жа де Шастеле получила возможность увидеть, каким успехом он пользовался в тот вечер. «И они действительно правы, — думала она, — ибо независимо от красивого мундира, который он умеет носить, он является источником радости и веселья для всех окружающих».

Гости уже собрались перейти в соседнюю палатку, где был накрыт ужин. Люсьен устроился таким образом, что повел г-жу де Шастеле к столу. Ей казалось, что не один день отделяет ее от того душевного состояния, в котором она находилась в начале вечера. Она забыла все, вплоть до скуки в начале бала, от которой почти замер ее голос.

Наступила полночь. Ужин был подан в прелестном уголке, образованном двойною стеною буков в двенадцать — пятнадцать футов высоты. Чтобы защитить ужинающих от вечерней росы, поверх этих зеленых стен был натянут тент с широкими белыми и красными полосами. Это были цвета находившейся в изгнании особы, тезоименитство которой праздновалось. В просветах между листвою буков виднелась ясная луна, озарявшая широкий, спокойный пейзаж. Восхитительная природа гармонировала с новыми чувствами, пытавшимися овладеть сердцем г-жи де Шастеле, и мощно содействовала им в их борьбе с доводами рассудка. Люсьен занял свое место не рядом с г-жою де Шастеле: надо было посчитаться с давнишними приятелями его новой знакомой. Дружелюбный взгляд, о котором он не смел и мечтать, дал ему понять, что это было необходимо, но он уселся так, чтобы хорошо ее видеть и слышать.

Ему пришло в голову выразить свои подлинные чувства в словах, с которыми он для видимости обращался к дамам, сидевшим рядом с ним. Это заставило его болтать почти без умолку; он успешно справлялся с этой задачей: не наговорив ничего лишнего, он овладел беседой и вскоре, продолжая развлекать дам, сидевших рядом с г-жою де Шастеле, рискнул издалека высказать несколько мыслей, носивших характер весьма нежных намеков; он никогда не воображал, что дерзнет так скоро прибегнуть к подобному способу действий. Конечно, г-жа де Шастеле отлично могла сделать вид, что не понимает его речей, с которыми он не обращался к ней прямо. Люсьен развеселил даже мужчин, сидевших с этими дамами; у них его успех еще не возбуждал серьезной зависти.

Вокруг г-жи де Шастеле шла оживленная беседа и часто раздавался смех. Гости, сидевшие на другом конце стола, замолчали, пытаясь принять участие в том, что так забавляло соседок г-жи де Шастеле. Она же была всецело занята и тем, что она слышала и что вызывало иногда ее смех, и собственными серьезными мыслями, составлявшими такой резкий контраст с веселым тоном этого вечера. «Так вот он, этот застенчивый юноша, которого я считала глупым! Какой ужасный человек!»

Быть может, впервые в своей жизни Люсьен был остроумен, и самым блестящим образом. К концу ужина он понял, что успех превзошел все его надежды. Он был счастлив, крайне возбужден и, как это ни странно, не говорил ничего лишнего.

Между тем в обществе этих гордых лотарингцев он стоял лицом к лицу с тремя-четырьмя жестокими предрассудками, с которых мы в Париже имеем лишь бледные копии: Генрих V, дворянство, плутовство. И глупость и убеждение в том, что гуманность к простому народу — почти преступление. Ни одной из этих высоких истин, которые составляют кредо Сен-Жерменского предместья и не позволяют безнаказанно оскорблять себя, Люсьен, даже слегка не задел своей веселостью.

Дело в том, что в глубине души Люсьен, как человек благородный, относился с беспредельным уважением к несчастному положению окружавших его молодых людей. Четыре года назад они из верности своим политическим убеждениям и укоренившемуся образу мыслей отказались жить за счет государственного бюджета, хотя это было почти необходимо для их существования. Они потеряли еще больше: единственное на свете занятие, которое могло избавить их от скуки и благодаря которому они чувствовали себя на своем месте.

Женщины решили, что Люсьен вполне приличен. Первой произнесла это сакраментальное слово г-жа де Коммерси, сидевшая в части зала, отведенной для самой высшей знати. Там собралось семь-восемь дам, относившихся с презрением к этому обществу, которое, в свою очередь, презирало весь остальной город, наподобие того, как императорская наполеоновская гвардия в случае мятежа внушала бы страх армии 1810 года, заставлявшей трепетать всю Европу.