Федор Панфёров - Бруски. Книга IV

• Название: Бруски. Книга IV
• Автор: Федор Панфёров
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы.
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1957

Роман Федора Ивановича Панферова «Бруски» — первое в советской литературе многоплановое произведение о коллективизации, где созданы яркие образы представителей новой деревни и сопротивляющегося мира собственников.

---

«Возможно, я охраняю себя», — иногда думал он и все-таки снова принимался за поиски.

Но на сегодня, на сейчас вот, назначено заседание партийного актива с докладом Лемма. Нет фактов. Значит, придется подписаться под решением комиссии и уйти… уйти из горкома… а может быть, и из партии.

И Кирилл, отодвинув от себя папку «Дело контрреволюционной группы Жаркова», снова задумался над тем же вопросом — и вдруг ударил ладонью по столу.

«Ого! Вот что! А ну-ка Зинку! Ну, ту самую… Почему она очутилась там — на острове?» — и, позвав своего помощника, сказал:

— Разыщи мне, пожалуйста, Зинку.

…Зинка стояла у порога, по старой привычке держа руки на груди, и такая же робкая и послушная, какой была, когда Кирилл жил с ней, строил новенький домик, ухаживал за рысаком — серым в яблоках, корчевал пни на Гнилом болоте, разделывая его под огород. Кирилл посмотрел на нее сурово, так же, как когда-то он смотрел, будучи ее мужем.

— Ну, рассказывай и не виляй у меня, — заговорил он.

— Что рассказывать? — Неожиданно для Кирилла Зинка выпрямилась и гордо пошла на него. — Что рассказывать… мальчик?

«Ого! Она стала другой», — мелькнуло у него, и он, не меняя тона, сказал:

— Ты знаешь, кто тебя подобрал на поляне?

— Сказывали, ты. Ну и что ж?

— А кто тебя там бросил?

— Сказать тебе? А потом ты меня вместе с ним к стенке, а себе орден возьмешь?

— Ты знаешь, — будто не слыша ее, продолжал Кирилл, — там сгорели торфушки. Такие же, как и ты.

Глаза Зинки прищурились и уставились в угол.

— Присядь вот здесь. Ты ведь еще не оправилась, — Кирилл подвинул ей стул и искренне, так же, как делал со многими, погладил ее по голове.

И Зинка сломилась.

— Я не знаю его… я не знаю, как его звать. Я бы никому о нем не говорила, — он страшный. Это он зарезал девушек, которых нашли с распоротыми животами. В больнице мне говорили, что будто бы на горах какой-то садист появился. Он вовсе не садист. А с девушками делал так, чтобы «панику нагнать», как он говорил. — И Зинка, перепрыгивая с одного на другое, выложила перед Кириллом все, что накипело у нее. Она рассказала, как, подговоренная тем человеком, она забралась в «Шереметьевский тупик», взяла из рук человека факел, бегала и совала его в сухую траву, в камыш. Потом она отыскала на пожарище Кирилла и Богданова. И когда они стояли лицом к поезду с торфушками, она подкралась к ним, намереваясь выплеснуть из кружки бензин на спину Кириллу.

— И я бы плеснула, — говорила она, глотая слезы, — да загорелись короба, торфушки начали прыгать в огонь…

И тогда Зинка, дрогнув, кинулась в сторону от огня. Тут к ней подскочил тот человек, схватил ее, как волк ягненка, и уволок в глубь зарослей. Они бежали от пожара вместе, но Зинка то и дело останавливалась и, колотя руками о деревья, выкрикивала:

— Окаянный… Что ты наделал!..

Поняв, что она выдаст, человек кинулся на нее. Он хотел ее убить — так же, как убивал многих: ножом в живот. Она и не помнит, как отделалась от него. Он как будто провалился неожиданно в яму, а Зинка, перебравшись через болота, обессиленная, свалилась на поляне.

— Вот и все, — закончила она и снова стала тихой, спокойной, даже улыбчивой — такой, как будто с ней ничего и не случилось.

«Кровь отца, — подумал Кирилл, рассматривая Зинку, вспоминая Плакущева. — Тот при любой беде вел себя вот так… только тонкие губы улыбались». Он некоторое время молча рылся в бумагах. Внешне он в эту минуту очень походил на Сивашева. Затем он неожиданно резко поднял голову.

— Значит, мерзавец он? Как же ты доверила себя такому?

— Но ведь и ты тут не чистенький. А ты, ты, ты? — зачастила она. — Бросил меня. На чьи руки? Иди, таскайся, подкладывай себя под каждого. Муху… муху и ту можно разозлить… А я ведь, Кирюша, — тихо добавила она, — тоже человек. Что ж отец? Он свое дело вел.

— У нас дети не отвечают за поступки отца, — смущенно буркнул Кирилл, сознавая, что и он виноват в том, что Зинка сорвалась, пошла таскаться по миру. — Да. Ты права. И я не чистенький, — откровенно сказал он.

— Кирюша! Это ты правду? Пожалел меня? — вдруг снова переменилась Зинка и опять стала покорной и робкой, сложив руки, подпирая ими высокие груди. — А я ведь… я хочу, чтоб ты мне поверил. Я не знаю, как его по-настоящему… а мы его звали Юродивым.

— А-а-а! — вырвалось у Кирилла, и он еще что-то хотел сказать, но в это время отворилась дверь, вошел Богданов и буркнул:

— Кирилл! Актив ждет.

— Сейчас. Ты, Зина, присядь тут, отдохни, — сказал Кирилл. — Хочешь, приляг на диване. А если чаю хочешь, поесть — попроси, тебе все принесут… И это… не горюй. Еще как заживешь… с колокольчиками!

— Не знаю, — вяло произнесла Зинка. — Колокольчики давно все оборвались.

— Ничего. Мы их привяжем. Подберем и привяжем, — сказал Кирилл и скрылся следом за Богдановым.

В зале, рядом с кабинетом, собрался городской партийный актив. При входе Кирилла шум моментально смолк, и все, кто был в зале, уставились и а Кирилла Ждаркина, как в суде, когда вводят преступника. Кирилл это не только увидел, но и почувствовал, и, пробираясь к своему месту за столом, он быстро окинул глазами людей. Их было необычно много. Никогда еще партийный актив не собирался в таком количестве, как в этот день. В дальнем углу зала вертелся Бах, поблескивая лысиной. Кирилл знал Баха «насквозь». «Бах всегда плывет к пристани и никогда не поплывет на открытое море: трус». До пожара Бах поддерживал Кирилла Ждаркина, теперь переметнулся к тем, кто повел кампанию против Кирилла и Богданова, и доказывал, что пожар возник от самовозгорания торфа-крошки и что в этом целиком виноват Богданов: он придумал добывать торф крошкой. В эту причину поверили не только противники Кирилла, но и его сторонники. Кирилл это видел по их глазам и понимал, что стоит ему сделать еще один промах, даже незначительный, и они «выкинут его из секретарей», как ненужный хлам.

«Может, сказать им сразу? — подумал он и тут же перерешил. — Нет. Пусть учатся. Пусть друзья учатся на своей неосмотрительности… и крепче бьют врага. — Он еще раз посмотрел в зал. В углу стоял Лемм и что-то шептал коммунистам. — Жужжит, шут гороховый». Кирилл позвонил в колокольчик, хотя этого вовсе и не требовалось: в зале стояла тишина. Затем нагнулся над столом, долго копался в папке с бумагами, и все следили за его длинными, узловатыми, крепкими пальцами.

— Я думаю, — наконец, заговорил он, — мы первое слово дадим нашему старому другу, товарищу Лемму.

Богданов встрепенулся, удивленно посмотрел на Кирилла, а Лемм быстро взбежал на трибуну.

— Всем товарищам известно, что я назначен председателем тройки по выяснению причин пожара на четвертом участке и главным образом причин гибели поезда с торфушками. Для нас, старых большевиков, самое дорогое — это человек. — Лемм долго говорил о людях, о бдительности, о том, что классовый враг скрывается иногда в таких людях, о которых и подумать нельзя; что многие коммунисты, в том числе и Кирилл Ждаркин, слишком рано лезут в вожди, слишком увлекаются славой. — Протопопы. Все протопопы. А учиться не хотят или не могут, то есть не способны! — Затем он решительно заявил, что пожар на четвертом участке возник от самовозгорания торфяной крошки. — А в этом виноваты, конечно, и Богданов и Кирилл Ждаркин. Разве можно было применять такой способ в широком масштабе, не проверив его?

Зал загудел.

В Кирилле все закипело. Карандаш, который он вертел в руке, треснул. Но Кирилл улыбнулся и в знак согласия кивнул головой:

— Конечно, мы еще молодые коммунисты. И вы, товарищ Лемм, хорошо делаете, что учите нас. Нас надо учить, ясно-понятно и без никаких, — намеренно исковеркал он фразу.

— Учить?! — голос у Лемма сорвался. — Учить? А на чем учить? Без конца учиться будете? Торговать не умеете — учитесь. Завод строить не умеете — учитесь. Торф горит — учитесь. Ты вот скажи-ка нам прямо, отчего торф загорелся? От крошки? Тоже учились? Учитесь на государственной спине! А она трещит, спина государственная трещит. — И, помахав маленьким кулачком в воздухе, Лемм выкрикнул: — Вот чем вас надо учить!

Кирилл опустил голову. Кулачок Лемма — маленький, сморщенный — показался ему смешным, но из зала поднялся приглушенный гул, и глаза у людей блеснули ненавистью.

— Возможно, — улучив момент, проговорил Кирилл, — возможно, пожар возник от самовозгорания торфа-крошки. Возможно… многих из нас через несколько дней надо будет хорошенько в партийной баньке протереть с теркой… не протереть, а продрать. — И Кирилл оборвал, ибо почувствовал, как в нем все закипело. И он хорошо сделал, что не дал выхода своему гневу: в это время на стул вскочил Бах и тявкающим голосом начал кидать в зал:

— Доколе?!. Доколе будем болтать?! Мы, журналисты, мы давно вскрыли причины пожара на торфе. Мы знаем…