Марк Гроссман - Веселое горе — любовь.

• Название: Веселое горе — любовь.
• Автор: Марк Гроссман
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1966

Марку Соломоновичу Гроссману в 1967 году исполняется пятьдесят лет. Из них 35 лет отдано литературе.

Писатель прошел большой жизненный путь. За его спиной участие в Великой Отечественной войне, многие годы, прожитые за полярным кругом, в Средней Азии, в горах Урала и Кавказа.

Перед его глазами прошли многие человеческие судьбы; они и легли в основу таких книг, как «Птица-радость», «Сердце турмана», «Живи влюблен» и др. (а их более двадцати, изданных общим тиражом почти в миллион экземпляров у нас и за границей).

Сборник «Веселое горе — любовь» — это книга о любви и верности. О любви к Родине и женщине-матери, к любимой, родной природе, цветам и птицам — ко всему, чем живет человек нашего общества.

---

Гриша уже сравнялся с озером Курлады, вблизи от копей, когда кобылка внезапно заржала, запрядав резаным ухом. Зимних поглядел перед собой и вздрогнул.

Слева по влажному лугу, перерезая ему путь, рысили конники. В последних лучах солнца мелькали стволы винтовок.

Гришка рванул повод, придержал лошадь и бросил взгляд назад. Там росло, приближалось темное облачко пыли.

Верховые, что были спереди, вылетели на дорогу, и повернули коней направо, на Селезян.

«Обошли, сволочи! — скрипнул зубами Зимних. — Теперь все!».

Он спрыгнул с кобылки, сорвал здоровой рукой ремень с шеи и взял повод негнущимися пальцами раненой руки.

Лошадь послушно двинулась за хозяином в береговые заросли камыша.

Гриша завел ее на мысок — «с боков не подойдут, гады!» — и загнал в барабан патроны до полного числа.

Обе группы казаков сгрудились и, не останавливая движения, повернули к озеру.

Зимних зашел за лошадь, положил левую руку с наганом ей на спину, отвел курок.

«Трезвые не пошли бы за мной, — подумал Гришка. — Тут всюду наши люди и посты тоже. Может, кто и поспеет на выручку».

Передним ехал, размахивая клинком, Евстигней Калугин. Ехал молча, даже не пытаясь скинуть винтовку с плеча.

«Боятся шум поднимать, — сообразил Гриша. — Хорошо».

Когда стало отчетливо видна голова урядника, Зимних поймал ее на мушку и мягко спустил курок.

Калугин продолжал ехать.

«Промазал! Несподручно с левой. Надо не торопиться».

Казаки перешли на шаг, Никандр Петров крикнул негромко:

— Слышь, Гришка, выходи, все одно — не вырвешься.

Гриша выстрелил — и снова промахнулся.

Тогда казаки посыпались на землю, положили коней и открыли частый беспорядочный огонь.

После одного из залпов кобылка дико заржала, взвилась и тут же свалилась на заболоченную землю, подняв грязные брызги.

Зимних еле успел отскочить в сторону.

Тотчас от коней к нему кинулись два человека. Их красные злые лица были уже совсем рядом, когда Григорий в упор двумя пулями свалил казаков на землю.

Но в следующее мгновенье он ощутил страшный удар в лоб, в глазах позеленело, и Зимних, точно ему отсекли ноги, рухнул на землю.

...Очнулся он в седле. Сзади, на крупе коня, сидел казак, поддерживая обеими руками обмякшее тело Гриши. Было уже темно. Конь тихо ступал по дороге, но раненому казалось, что его неимоверно трясет. Глухо гудело в голове.

— Не помер еще? — спросил кто-то.

— Не-е... По голове чиркнуло. До штаба дотянет.

Во дворе заимки его сняли с седла, положили на землю.

На крыльцо вышел Миробицкий.

— Привезли?

— Привезли.

— Живой?

— Вроде бы.

— Снесите в дом.

Гришу притащили в горницу.

На столе горела большая керосиновая лампа, и ее свет падал на потные лица казаков, на синие, казавшиеся сейчас бездонными, глаза Миробицкого, на залитое кровью лицо Гриши Зимних.

— Пособите товарищу куманьку сесть, — сказал сотник. — Вы же видите — они раненые.

Казаки прислонили Гришу к стене, отошли в сторону.

— Что ж, — процедил сквозь зубы сотник, — неплохо ты играл свою подлую роль, да сорвался, сукин сын!

Зимних с тихой ненавистью посмотрел на Миробицкого, ничего не ответил. Только на одно мгновение их глаза — голубые холодные глаза — уткнулись друг в друга, и сотник, не выдержав, отвел свои.

В эту минуту из боковой комнатки вышла Настя. Увидев Гришу, она вздрогнула и застыла у стены.

— Ты выйди, Настя, — сказал сотник. — Не бабье это дело.

— Пожалей его, Демушка, — заплакала Калугина. — Такой молоденький, и, может, не виноватый он.

— Не разводи,сырость, иди, пожалуйста.

Отыскал глазами Калугина, кинул хмуро:

— Поди, Евстигней, проводи сестру к Прохору Зотычу. Пусть посидит там.

Выждав, когда Калугины ушли, спросил раненого:

— А что б ты со мной сделал, комиссар, попадись я тебе?

Зимних облизал засохшую кровь на губах:

— А то ты сам не знаешь, господин сотник...

— Сме-ел! — вроде бы уважительно протянул Миробицкий. — А ну, я тебя на крепость проверю. На словах вы все шибко ярые.

Он вынул из ножен саблю, потрогал пальцем лезвие, выдохнул, вздрагивая тонкими пшеничными усами:

— Ты у меня слезой умоешься, гадина!

И, внезапно перекинув клинок из левой в правую руку, рванулся к стене и со свистом опустил его на здоровую руку Гриши.

Зимних ахнул, но тут же сцепил зубы, сдерживая крик. Мука и злоба перемешалась в его взгляде. Неожиданно для всех Гриша стал подниматься. Молча. И это было страшно. Он глядел запавшими сразу, провалившимися глазами на банду перед собой, упирался спиной в стену и передвигал ноги, медленно выпрямляясь.

Он все больше и больше тянул тело по стене, и щеки его ввалились внутрь, точно он собирал силы для плевка — самого главного, что оставалось ему теперь в жизни.

Но не плюнул, а сказал удивительно отчетливым голосом:

— Дерьмо ты, господин сотник. Рубить не умеешь.

Миробицкий заскрипел зубами и стал белый, как известка. В следующее мгновенье он подскочил к Зимних, ткнул его клинком в живот, ткнул еще раз и, зверея, завывая от ярости и долго сдерживаемого бешенства, стал вгонять клинок в живое податливое тело.

Никандр Петров тоже кинулся к пленному и, отталкивая есаула Шундеева, потащил саблю из ножен. Шрам на лбу Шундеева побелел, и оба они, есаул и урядник, мешая друг другу, стали колоть саблями медленно сползавшего на пол человека.

Гриша Зимних запрокинулся на спину, скрипнул зубами и, вздрогнув, замер.

— Уварина и Суходола ко мне! — задыхаясь, приказал Миробицкий.

Кто-то бросился выполнять поручение.

Вскоре в горницу торопливо вошел Суходол.

— Отвезешь этого с Увариным в Глинки. Там бросишь в яму. Чтоб тут никаких следов. Понял?

Старик взглянул на распростертое у стены тело, вздрогнул, попытался перекреститься, но перехватив взгляд пьяных от злобы и крови глаз сотника, бессильно вытянул руки:

— Слухаюся, ваше благородие...

* * *

Через четыре дня после гибели Гриши Зимних и Пети Ярушникова в Еткуль форсированным маршем пришел отряд пехоты и кавалерии. Вместе с ним прибыли чекисты. Они еще ничего не знали о трагедии, случившейся с их товарищем, и у них не было сведений о дислокации штаба «голубой армии».

В Еткульской были обшарены все дома, сараи, чердаки, но никаких следов банды отыскать не удалось. Местные казаки — некоторые из них были очень враждебно настроены к Советской власти, другие боялись мести Миробицкого — ничего не сказали о заимке, прилепившейся к берегу лесного озера.

Отряд не солоно хлебавши вернулся в губернский город.

Еще через неделю в Еткульскую был послан второй отряд, состоявший из небольшого числа стрелков.

На марше, неподалеку от Чумляка, охранение отряда наткнулось на тело юноши, засыпанное мокрой листвой. Грудь и голова человека были изрешечены пулями.

Командир отряда немедленно выслал в три направления разведку, и она вскоре обнаружила землянки, в которых укрывались офицеры и полтора десятка дезертиров. Надо было избежать преждевременного шума. Чекисты, шедшие в ядре отряда, посоветовали атаковать изменников штыками.

С мелкой бандой покончили за полчаса. В одной из землянок нашли разные бумаги, принадлежавшие есаулу Абызову.

И среди этих бумаг увидел командир отряда донесение и карту, нарисованную рукой сотрудника губчека Гриши Зимних. Также была прочитана в записной книжке Абызова строчка о расстреле Пети Ярушникова — связного, направленного с этими документами в чрезвычайку.

Рассмотрев карту, командир увидел, что штаб «голубой армии» находится в Шеломенцевой заимке — и немедленно повел отряд туда. Карту он оставил себе, а донесение с конным послал в Челябинск, председателю губчека.

Командир отряда был опытный военный человек, и он повел своих людей не через Еткуль, откуда Миробицкого могли предупредить о подходе войск, а лесами, через Шибаеву.

К концу этого же дня отряд с трех сторон вышел к Шеломенцевой и обложил ее.

Незадолго до захода солнца красноармейцы без единого звука пошли в штыки.

Прежде чем Миробицкому удалось оправиться от испуга и открыть беспорядочную стрельбу, половина «голубой армии» была уничтожена холодным оружием.

Остальную часть уже огнем выгнали на открытую местность и начали бой на истребление.

Есаул Шундеев пытался повести конных казаков в контратаку, но был вместе с ними посечен пулеметными очередями. Живым удалось уйти только одному верховому — сутулому старому казаку, с большими клешнястыми руками. Он проскочил через заградительный огонь и скрылся в направлении на озеро Хохлан.

Бой продолжала только небольшая группа, укрывшаяся в дому. Но и здесь вскоре стали раздаваться лишь одиночные выстрелы, так как почти все защитники были убиты.