Борис Тумасов - Да будет воля твоя

• Название: Да будет воля твоя
• Автор: Борис Тумасов
• Издательство: Армада
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1996
• ISBN: 5-7632-0223-6

Роман Б. Е. Тумасова, известного писателя, автора многих исторических романов, посвящен Смутному времени. Один из центральных персонажей романа — Лжедмитрий II.

---

Жолкевский и сам не прочь. Пока боярам не ведом замысел короля, а как прибудут послы в Варшаву да станут звать королевича на престол, тут Сигизмунд им в ответ:

«Не Владислав ваш царь, а я, король Речи Посполитой».

То-то возмутятся послы, и чем все обернется, Станислав Жолкевский даже предвидеть не мог.

Коронный поднялся, сел, проворчав недовольно:

— Срази гром проклятого круля с его гордыней дьявольской…

Воротившись из Новгорода, Афанасий Иванов болел долго и тяжко. Он было приготовился Богу душу отдать, да оклемался. А как на ноги встал, сходил в ближнюю церковь, молебен благодарственный заказал.

Из церкви пришел расстроенный.

— Акулинушка, — позвал жену, — я в Кракове аль в Варшаве?

Толстая розовощекая Акулина руками всплеснула:

— Уж не тронулся ль ты, Афоня, умом, в чужих странах пребывая? В Москве ты, родимый, в Москве!

— Коли в Москве, отчего повсюду речь польская? Куда ни сунусь — кунтуши да мундиры гусарские с крылышками, того и гляди взлетят. Тьфу! — сплюнул дьяк. — С виду почтенные: «За згором пана…» С разрешения пана, а чуть что, за сабли хватаются…

Пока Афанасий болел, определился к нему на постой ротмистр Мазовецкий, а к нему день и ночь гусары являются и бражничают.

Акулина в опочивальню к мужу придет, плачется:

— Бесстыжие, за стол лезут, рыла не перекрестив. А на девок, Афоня, зенки пялят.

Две дочери у дьяка, и обе в мать удались, сдобные, румяные. Афанасий Иванов просил Акулину:

— Ты уж за девками доглядай, упаси Бог, чего… Пущай постояльцу рыла не кажут, ино поднимусь — велю батогами кобылиц поучить… — Дьяк вздыхал, крестился: — Напасти-то какие.

А Акулина поддакивала:

— Самовольно по клетям лазят, меды пьют. Корми такую прорву, по миру пустят…

Когда дьяк в церкви поклоны отбивал, к возмущению прихожан, ввалились в храм два шляхтича. Шапок, не скидая и бряцая шпорами, потоптались у алтаря и вышли, громко переговариваясь. Афанасий хотел крикнуть им: шапки долой, — да ком в горле застрял. А и что им храм православный, коли они его за храм не чтут.

На службе в Посольском приказе дьяки и подьячие жаловались на бесчинства ляхов. Афанасий Иванов слушал, сокрушался, а когда подумал, чем все это может окончиться, страшно сделалось. Опасны во гневе российские мужики, возьмутся московиты за топор — достанется не токмо ляхам, но и боярам с дворянами, какие руку Владислава держат.

Москва присягала королевичу. И хотя будущий царь жил в Кракове и еще не заручился согласием отца, короля Сигизмунда, а послы российские не прибыли в Речь Посполитую, бояре и служилый люд московский по церквам клялись в верности будущему государю.

Народ роптал:

— Чудно, никто Владислава не видел, а в государи избираем. Он-то хоть веры какой?

— Латинянин, но, сказывают, в Москве православие примет.

— Козла в огород пущаем. Аль Русь боярами достойными обедняла?

— Кой это избрание? Избирают на соборе Земском, а Владислава кой-кто из бояр пожелал…

— Сядут нам ляхи на шею…

Но коронный гетман тех разговоров не слышал. Накануне в Москву вошли еще несколько отрядов коронного войска, и Жолкевский смуты не ждал. Он собирался ехать к королю вместе с московским посольством. Станислав Жолкевский намерился воспротивиться желанию короля сесть московским царем. Он, коронный гетман, опытный и мудрый воин, одержавший немало заслуженных побед, в том числе и тех, от которых зависела судьба Польши, никак не мог согласиться с мыслью Сигизмунда связать Русь с Речью Посполитой в единое государство. Тем паче чтобы Россия покорилась. Станислав Жолкевский всегда считал Московию страной загадочной, способной на непредвиденное, а потому и ехал к Сигизмунду. Коль сядет Владислав на царство, заключит мир, и Смоленск и порубежные земли останутся за Речью Посполитой.

С согласия Думы коронный назначил Гонсевского старостой московским и начальником Стрелецкого приказа.

Люд торговый и дворяне возмущались, а стрельцы едва не взбунтовались, насилу стрелецкие начальники уговорили. Но недовольство зрело:

— Ляха над россиянами возвели! Бояре не Москве служат, а королю!

А в стрелецких слободах один разговор:

— Испокон государь ставил над нами своего боярина ближнего, а ныне, видано ли такое, шляхтичу подчиняться!

Но паны без внимания, да еще похвалялись:

— Была Московия, теперь Речь Посполитая, и вы, москали, холопы круля нашего.

Гонорились паны, но для собственной безопасности в Кремле и Китай-городе шляхетские караулы выставили, а в Белом и Земляном городе заставы день и ночь бодрствовали, каждый воз обыскивали. Чуть кого заподозрят, в пыточную волокут, а иного, потехи ради, в Москве-реке топили.

В воскресенье возвращалась из кремлевской соборной церкви Блаженной Девы Марии жена дьяка Афанасия Иванова Акулина с дочерьми. Едва из Троицких ворот вышли, как на каменном мосту, что через речку Неглинную, остановили их конные гусары и давай озоровать, перевесились с седел, щупают, смеются. Акулина кричит, девки визжат.

Тут мужики набежали:

— Не замай!

Не успели гусары за сабли схватиться, как их с конями с моста в Неглинную столкнули, а расходясь, потешались:

— Охолоньте!

— И крылья не помогли…

Афанасий Иванов явился к Мстиславскому с челобитной на тех гусар, но князь дьяка побранил:

— Не майся дурью, Афанасий, да никому не сказывай, что из-за твоих девок сыр-бор, иначе беды не оберешься. Заступников твоих девок ищи-свищи, а дьяк вот он, бери его. Гонсевский велел сыскать тех разбойников, какие гусар едва не потопили. Уходи, дьяк, да язык держи за зубами.

И выпроводил Афанасия Иванова.

Поплелся дьяк домой, а на душе кошки скребут. Ему ли, дьяку Посольского приказа, правившему государственные дела во многих странах, наяву познавшему не только огорчения, но и повидавшему, как чужеземные кесари и короли с великим почтением выслушивали послов государя российского, видеть теперь, как хозяйничают в Москве ляхи и литва.

— Господи, — шепчет Афанасий, — доколь в позоре жить, зрить этакий срам?

За горькими раздумьями не заметил, как и дома очутился. Еще с улицы услышал, как в трапезной постоялец шумит, песни горланит, а едва дьяк порог переступил, навстречу выкатилась зареванная Акулина:

— Батюшки светы, ляхи собрались, жрут и пьют, ни стыда ни совести.

— Тьфу! — сплюнул в сердцах Иванов. — Да смолкни, пущай их подавятся. Дай-ка мне водки да груздей, авось на душе полегчает.

Дьяк в горнице кафтан скинул, а из трапезной вывалился ротмистр с кулявкой романеи. Тянет Афанасию:

— Во здравие круля нашего!

Дьяк руку Мазовецкого отвел, сказал недовольно:

— Не приставай, пан ротмистр, неможется мне.

И закрылся в опочивальне.

Ротмистр кулявку опрокинул, усы отер, гаркнул:

— Виват Речи Посполитой!

Сердце — вещун, Акинфиев верит снам. Раньше ночами ему иногда виделась жена Агриппина, ладная, заботливая. Но то осталось в прошлом.

Перед смертью Берсеня приснилось, будто сидят они с Федором в избе, сумерничают, и вдруг исчез Берсень. Искал его Акинфиев, звал, да все попусту.

А перед Артамошкиной болезнью явился ему во сне Федор, с собой звал, да Акинфиев отказался…

И сызнова сон странный. Прилетел голубь, сел на открытую дверь кузницы, воркует. Потом снялся, сделал круг и снова у двери вьется.

«Ядрен корень, — думает Акинфиев, — к чему бы сон? Слыхивал, будто голубь пред дорогой снится…»

В тот день пришел к нему монах и велел явиться к келарю. Артамошка отправился немедля. Авраамий молился у гроба Сергия Радонежского. В церкви горели редкие свечи, и кроме келаря — никого. Опустился Акинфиев на колени, перекрестился.

Келарь поднялся, сказал строго:

— Встань, грешник. Не мне тебя судить, а Господу. Не ищи обители тихой, не в ней твое спасение. Сила несметная навалилась на Русь: Речь Посполитая Смоленск и иные порубежные города попрала, войско коронное в Москве, свеи пятины новгородские захватили, в ворота новгородские ломятся. Но не в силе Бог, а в правде! — Авраамий поднял палец, глаза заблестели. — Ныне нет на Руси богаче торгового города, нежели Нижний Новгород, и там сила копится. Иди туда, кузнец, неси мое слово призывное, обрастай мужиками, какие свободы ищут Руси, а явишься в Нижний Новгород, ударь челом земскому старосте Минину, он тебе место определит… Не на разбои люд посылаю, а на правое дело. Седни Нижний Новгород — душа и разум России…

Девятое лето не знал Акинфиев покоя. С монастырских волоколамских земель бежал в моровые лета, с атаманом Хлопкой Косолапом против бояр хаживал. Бросала его судьба в стан к первому самозванцу. С войском Болотникова против царя Шуйского бился. Троице-Сергиеву лавру оборонял. Одолел хворь телесную, но в душе надлом и сомнения: по правде ли жил?..