Алексей Толстой - Восемнадцатый год

• Название: Восемнадцатый год
• Автор: Алексей Толстой
• Издательство: АСТ, АСТ Москва, Хранитель, Харвест
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-17-037946-3, 5-9713-3269-4, 5-9762-0528-3, 985-13-8529-8

«Хождение по мукам» – уникальная по яркости и масштабу повествования трилогия, на страницах которой перед читателем предстает картина событий, потрясших весь мир.

Выдающееся произведение А.Н.Толстого показывает Россию в один из самых ярких, сложных и противоречивых периодов ее истории – в тревожное предреволюционное время, в суровые годы революционных потрясений и Гражданской войны.

---

– Что квартира? – сказала она. – Может быть, я и не вернусь. Делайте, как хотите.

Один из тех, кто приходил в отсутствие Куличка, – длинный, с длинным лицом и висячими усами, любезный человек, – усадил Дашу в жесткий вагон, где были выбиты все стекла. Нагнувшись, пробасил в ухо: «Ваша услуга не будет забыта», – и исчез в толпе. Перед отходом мимо поезда побежали какие-то люди, с узлами в зубах полезли в окна. В вагоне стало совсем тесно. Залезали на места для чемоданов, заползали под койки и там чиркали спичками, с полным удовольствием дымили махоркой.

Поезд медленно тащился мимо туманных болот с погасшими трубами заводов, мимо заплесневелых прудов. Проплыла за солнечным светом вдали Пулковская высота, где, забытые всеми на свете, премудрые астрономы и сам семидесятилетний Глазенап продолжали исчислять количество звезд во Вселенной. Побежали сосновые поросли, сосны, дачи. На остановках никого больше не пускали в вагон, – выставили вооруженную охрану. Теперь было хоть и шумно, но мирно.

Даша сидела, тесно сжатая между двумя фронтовиками. Сверху, с полки, свешивалась веселая голова, поминутно ввязываясь в разговор.

– Ну, и что же? – спрашивали на полке, давясь со смеха. – Ну, и как же вы?

Напротив Даши, между озабоченных и молчаливых женщин, сидел одноглазый, худой, с висячими усами и щетинистым подбородком крестьянин в соломенной шляпе. Рубашка его, сшитая из мешка, была завязана на шее тесемочкой. На поясе висели расческа и огрызок чернильного карандаша, за пазухой лежали какие-то бумаги.

Даша не следила в первое время за разговором. Но то, что рассказывал одноглазый, было, видимо, очень занимательно. Понемногу со всех лавок повернулись к нему головы, в вагоне стало тише. Фронтовик с винтовкой сказал уверенно:

– Ну да, я вас понял, вы, словом, – партизане, махновцы.

Одноглазый несколько помолчал, хитро улыбаясь в усы:

– Слыхали вы, братишечки, да не тот звон. – Проведя ребром заскорузлой руки под усами, он согнал усмешку и сказал с некоторой даже торжественностью: – Это организация кулацкая, Махно… Оперирует он в Екатеринославщине. Там что ни двор, – то полсотни десятин. А мы – другая статья. Мы красные партизане…

– Ну, и что же вы? – спросила веселая голова.

– Район наших действий Черниговщина, по-русскому – Черниговская губерния, и северные волости Нежинщины. Понятно? И мы – коммунисты. Для нас что немец, что пан помещик, что гетманские гайдамаки, что свой деревенский кулак – одна каша… Выходит, поэтому – мешать нас с махновцами нельзя. Понятно?

– Ну да, поняли, не дураки, ты дальше-то рассказывай.

– А дальше рассказывать так… После этого сражения с немцами мы пали духом. Отступили в Кошелевские леса, забрались в такие заросли, где одни волки водились. Отдохнули немного. Стали к нам сбегаться людишки из соседних деревень. Жить, говорят, нельзя. Немцы серьезно взялись очищать округу от партизан. А в подмогу немцам – гайдамаки: что ни день, влетают в село, и по доносам кулаков – порка. От этих рассказов наших ребят такая злоба разбирала – дышать нечем. А к этому времени подошел еще один отряд. Собралась в лесу целая армия, человек триста пятьдесят. Выбрали начальника группы – веркиевского партизана прапорщика Голту. Стали думать, в каком направлении развить дальнейшие операции, и решили взять под наблюдение Десну, а по Десне перевозилось к немцам военное снаряжение. Пошли. Выбрали местечки, где пароходы проходили у самого берега. Засели…

– Ух ты, ну и как же? – спросила голова с полки.

– А вот так же. Подходит пароход. «Стой!» – раздается в передней цепи. Капитан не исполнил приказания, – залп. Пароход, натурально, – к берегу. Мы сейчас же на палубу; поставили часовых, – и проверка документов.

– Как полагается, – сказал фронтовик.

– На пароходе груз – седла и сбруя. Везут их два полковника, один – совсем ветхий, другой – бравый, молодой. Кроме того, груз медикаментов. А это нам и нужно. Стою на палубе, проверяю документы; смотрю, подходят коммунисты Петр и Иван Петровские, из Бородянщины. Я сразу догадался, не подал виду, что с ними знаком. Обошелся официально, строго: «Ваши документы…» Петровский подает мне паспорт и с ним записку на папиросной бумаге: «Товарищ Пьявка, я уезжаю с братом из Чернигова, еду в Россию и прошу вас, – ведите себя по отношению к нам беспощадно, чтобы не обратить внимания окружающих, потому что вокруг – шпики…» Хорошо… Проверив документы, разгрузили сбрую, седла, аптеку, а также пятнадцать ящиков вина для подкрепления наших раненых. Надо отдать справедливость пароходному врачу: вел себя геройски. «Не могу, кричит, отдать аптеки, это противоречит всем законам и, между прочим, международному трактату». Наш ответ был короткий: «У нас у самих раненые, – значит, не международные, а человеческие трактаты требуют: давай аптеку!..» Арестовали десять человек офицеров, сняли их на берег, а пароход отпустили. Тут же на берегу старый полковник стал плакать, проситься, чтобы не убивали, припомнил свои военные заслуги. Ну, мы подумали: «Куда его трогать, он и так сам скоро помрет». Отпустили под давлением великодушия. Он и мотанул в лес…

Голова на полке залилась радостным хохотом. Кривой подождал, когда отсмеются.

– Другой, чиновник воинского начальника, произвел на нас хорошее впечатление, бойко отвечал на все вопросы, вел себя непринужденно, мы его тоже отпустили… Остальных увели в лес… Там расстреляли за то, что никто из них ничего не хотел говорить…

Даша глядела, не дыша, на кривого. Лицо его было спокойное, горько-морщинистое. Единственный глаз, видавший виды, сизый, с мелким зрачком, задумчиво следил за бегущими соснами. Спустя некоторое время кривой продолжал рассказ:

– Недолго пришлось посидеть на Десне – немцы нас обошли, и мы отступили на Дроздовские леса. Трофеи роздали крестьянам; вина, правда, пропустили по кружке, но остальное отдали в больницу. Левее нас в это время орудовал Крапивянский с крупным отрядом, правее – Маруня. Нашей соединенной задачей было – подобраться к Чернигову, захватить его с налета. Была бы у нас хорошая связь между отрядами… Связи настоящей не было, – и мы опоздали. Немцы что ни день гонят войска, артиллерию, кавалерию. Очень им досадило наше существование. Только они уйдут, скажем, из села, – в селе сейчас же организуется ревком, – и парочку кулаков – на осину… Тут меня послали в отряд Маруни за деньгами, – нужны были до зарезу… За продукты мы уплачивали населению наличностью, мародерство у нас запрещалось под страхом смертной казни. Сел я на дрожки, поехал в Кошелевские леса. Здесь мы с Маруней поговорили о своих делах, получил я от него тысячу рублей керенками, еду обратно… Около деревни Жуковки, – только я в лощину спустился, – налетают на меня двое верховых, дозорные жуковского ревкома. «Куда ты – немцы!..» – «Где?» – «Да уж к Жуковке подходят». Я – назад… Лошадь – в кусты, слез с дрожек… Стали мы обсуждать – что делать? О массовом сопротивлении немцам не могло быть и речи. Их – целая колонна двигалась при артиллерии…

– Втроем против колонны – тяжело, – сказал фронтовик.

– То-то, что тяжело. И решили мы попугать только немцев. Поползли под прикрытием ржи. Видим: так вот – Жуковка, а отсюда, из лесочка, выходит колонна, человек двести, две пушки и обоз, и ближе к нам – конный разъезд. Видно, слава про партизан хорошо прогремела, что даже артиллерию на нас послали. Залегли мы в огородах. Настроение превосходное, – заранее смеемся. Вот уже разъезд в пятидесяти шагах. Я командую: «Батальон – пли!» Залп, другой… Одна лошадь кувырком, немец ползет в крапиву. А мы – пли! Затворами стучим, шум, грохот…

У головы на полке даже глаза запрыгали – зажал рукой рот, чтобы не заржать, не пропустить слова. Фронтовик довольно усмехался.

– Разъезд ускакал к колонне, немцы сейчас же развернулись, выслали цепи, пошли в наступление по всей форме. Орудия – долой с передков, да как ахнут из трехдюймовок по огородам, а там бабы перекапывали картошку… Взрыв, земля кверху… Бабы наши… (Кривой ногтем сдвинул шляпу на ухо, не мог – усмехнулся. Голова на полке прыснула.) Бабы наши с огородов – как куры, кто куда… А немцы беглым шагом подходят к селу… Тут я говорю: «Ребята, пошутили, давай тягу». Поползли мы опять через рожь – в овраг, я сел на дрожки и без приключений уехал в Дроздовский лес. Жуковцы потом рассказывали: «Подошли, говорят, немцы к огородам, к самым плетням, да как крикнут: „Ура“… А за плетнями – нет никого… Те, кто это видел, со смеху, говорят, легли… Немцы Жуковку заняли, ни ревкомцев, ни партизан там не нашли, объявили село на военном положении. Дня через два к нам в Дроздовский лес поступило донесение, что в Жуковку вошел большой германский обоз с огневым снаряжением. А нам патроны дороже всего… Стали мы судить, рядить, у ребят разгорелись аппетиты, решили наступить на Жуковку и огневое снаряжение отбить. Нас собралось человек сто. Из них тридцать бойцов послали на шлях, чтобы в случае удачи преградить немцам отступление на Чернигов. Остальные – колонной – пошли на Жуковку. В сумерки подползли, залегли в жите около села и выслали семь человек в разведку, чтобы они высмотрели все расположение, сообщили нам, и ночью мы сделаем неожиданный налет. Лежали мы безо всякого шума, курить запрещено. Моросил дождь, спать хочется, сыро… Ждем-ждем, стало светать… Никакого движения. Что такое? Смотрим, уж бабы начали выгонять скот в поле. И тут эти голубчики, наши разведчики, ползут – семеро… Оказывается, они, проклятые, дойдя до мельницы, прилегли отдохнуть да так и проспали всю ночь, покуда бабы не набрели на них со скотом. Наступление, конечно, сорвано… Нас взяла такая обида, что прямо-таки места себе не находили. Нужно было творить суд и расправу над разведчиками. Единогласно решили их расстрелять. Но тут они начали плакать, просить пощады и вполне сознали свою вину. Хлопцы были молодые, упущение в первый раз… И мы решили их простить. Но предложили искупить вину в первом бою.