Владимир Соколовский - Уникум Потеряева

• Название: Уникум Потеряева
• Автор: Владимир Соколовский
• Жанр: Современная проза

---

По окончанию консерватории никогда не знавшему отдыха ассистенту показалось, что в жизни его стали появляться опасные свободные пустоты. О, уж он-то знал, сколь они опасны! В одну из подобных пустот — между окончанием мединститута и поступлением в музыкальный вуз, — он даже как-то женился. Правда, брак был недолгим и бездетным, но куда денешь воспоминания о постоянной постыдной от кого-то зависимости, сразу же возникшем и закрутившемся кругом хаосе, необходимости вести ненужные, абсолютно глупые разговоры? И почувствовав пустоты на этот раз, он пошел в цирк и предложил там свои услуги.

Полгода проработал пианистом, и был в этом качестве оценен: установив, что Афигнатов не пьет, не курит, не опаздывает на репетиции и представления, не вникает пристально в закулисные интриги, — его двинули в руководство маленьким оркестриком; освоив дирижерский пульт, он прочно за ним утвердился. Пустота, вроде, заполнилась, — даже, казалось бы, сделан шаг к жизненному идеалу: с одной стороны — страдания людей; исцеление и уход за черту, с другой — вечный праздник музыки, пир веселых страстей. Соединив их вместе — патанатомию и искусство — Антон Борисович надеялся уравновесить две эти стороны своего существования. Таким образом, жизнь обретала видимость гармонии. Действительно, утром и днем он трудился, вел лабораторные, заседал на кафедре, писал статеечки, а вечером взмахивал палочкой, марш Дунаевского оглушительно падал на арену, на зрительские ряды, проникал в уборные помещения и конюшни, у всех от него бродила и пузырилась кровь, люди бодро и весело кричали, разгоняя усталости, печали и скуку, лошади били копытом, ревели медведи, а слон поднимал изогнутый хобот. Дирижер склонялся над всем этим, выглядывал из вознесенной наверх оркестровой чашки. Изможденное лицо его с остренькой бородкой высовывалось, нависало над зрителями, клоунами, жонглерами, канатоходцы проходили мимо, носились сосредоточенные акробаты. Бледный пьяница-скрипач жался щекою к инструменту, прикрывая глаза. Эквилибристка с упругими красивыми ногами сыпала воздушные поцелуи.

После работы дирижер бежал сразу домой, в свою небольшую квартирку, бессознательно все еще отбивая про себя: «Пам-пам… пам-парарам-пам… та-ра-ра-ра-а…». Тонкая тень высокой складной фигуры скользила по земле, освещенной луною. День окончен, пора спать. Однако, если он не засыпал сразу, долго мучился. Пытался в это время думать о кафедральных делах, о цирковых, но все они казались ему тогда мелочью, мысли отлетали от них, и снова начинала возникать опасная пустотка. В выходные она вообще разверзалась в пропасть.

Как-то в город в порядке культурного обмена приехал индийский йог — заклинатель змей. Глаза его были всегда полуприкрыты веками, словно пленкой. Он медленно и изящно ходил по цирковым коридорам, мягко мяукая по-своему в ответ на приветствия. Взглянув однажды на него, Афигнатов испытал острейшее желание заговорить с заморским гостем; долгое время не мог осмелиться, и лишь сжимал и разжимал в волнении пальцы, шагая навстречу и ощущая затаенный, прячущийся за пленочками взгляд. Линии их никак не соприкасались: ведь когда выступал заклинатель, оркестр молчал, вообще стояла полнейшая тишина, только гугнивая мелодия дудочки цепеняще летала и плакала в круглых стенах. Из длинного горла кувшина вылезал, гордо поводя головкою, сам Кала Наг — большая кобра по имени Нури. Он вился, падал на костлявое темное тело, ползал по нему, глядел в глаза. Пастишка страшно раздвигалась, расхлопывалась, тонкий нежный язычок полз к губам, к носу, щупал мочки ушей. Следом ползла молодая бойкая супруга, тоже шипела и дрожала, содрогалась перед лицом, — чтобы, повинуясь накатам гугнивой дудки, снова ввергнуться в кувшин. А заклинатель, не дослушав зрительских хлопков, уже бежал за кулисы, через мгновение тащил оттуда любимицу — питонку Муни. Эта гигантская змеища начинала свой танец, — но уже совсем другой, чем танец Нагов: дудочка свистела, и плясал сам заклинатель, Ганга Сингх, и что бы он ни делал — питонка в точности повторяла движения верхней части его тела. Воистину, в ней была загадка природы! Никакого жульничества и особой тренировки здесь быть не могло: ведь иногда по приглашению Ганги на арену допускались небоязливые и тоже танцевали, и Муни танцевала с ними. Она была той весною гвоздем программы.

Вечером, после представления Афигнатов шел коридором цирка и увидал спящего прямо на полу, на коленях, Гангу Сингха. Видно, заклинатель очень устал во время своего номера. Рядом стоял заткнутый кувшин, а на полу огромным толстым червяком простерлась Муни. Она тоже спала, положив на колени хозяина плоскую голову. «It's bеаutful!» — увидав такое, вскричал ученый и дирижер по-английски. Питонка зашипела, а индиец сразу открыл горящие глаза, мяукнул: «Bеаutiful, beautiful!» — и протянул вверх к Антону Борисовичу тонкие длинные руки. «Where dо уоu leava?» — спросил Афигнатов скорее от неожиданности, необычности обстановки этой встречи, чем из любопытства. Ганга радостно затараторил по-английски; в совершенстве знавший этот язык Антон Борисович отвечал ему, и тут же между ними возникли дружба и взаимопонимание. Оказалось — индийца после представления должна была увозить в гостиницу цирковая машина, но сегодня куда-то исчез шофер, заклинатель совсем уж было приготовился спать на голом каменном полу, — и спал бы, если бы не музыкант. По-русски он понимал совсем немного, всего несколько слов, поэтому Афигнатов оказался для него кладом. «Но как вы могли даже подумать остаться здесь один? Ведь полная темнота, бетонный пол, сквозняк…». И услыхал в ответ, что подобные условия как нельзя более способствуют достижению желанного индийцу состояния некоей дхьяны, при которой объект сосредоточения полностью овладевает умом; этой ночью Ганга собирался пройти ступенями четырех дхьян, а именно: уравниванием благих и дурных эмоций, устранением дурных эмоций; преобладанием нейтральных эмоций; устранением всех эмоций.

Услыхав такие речи, Антон Борисович Афигнатов очень удивился с попросил Сингха их объяснить. Они шли по летним садикам возле домов, и индиец разъяснял алчущему цирковому музыканту суть йоги. Муни то тащилась за ними, то шуршала в акациях, когда они присаживались на скамейки, то гонялась за полуночными котами. К утру наш Афигнатов был уже близок к состоянию шротаапатти, вступления в поток, или становления на стезю духовного совершенствования, ведущего к выходу из сонсарического бытия. Так начался его путь в Йогу.

Новое учение Антон Борисович постигал серьезно, страстно и методично; сразу выяснилось, что в городе, кроме него, есть еще несколько йогов-одиночек, — вскоре они объединились под его руководством, дабы совместно постигать пленительную дхарму. Индиец-заклинатель вскоре после знакомства исчез как-то незаметно, — да он и не нужен был теперь Афигнатову. Прежний его жизненный аскетизм, соединенный с жаждою духовного совершенствования, полностью укладывался в систему требований, предъявляемых йогой. И к тому времени, когда с индийцем случился достопамятный скандал, Антону Борисовичу уже не было дела ни до индийцев, ни до скандалов: он постигал. А несчастье с Гангой произошло крупное, всколыхнувшее не только цирк. Дело в том, что от него ушла Муни. Непонятно — почему, по каким причинам. На заклинателя исчезновение любимицы произвело впечатление ужасное: он выл, катался по земле, со страшными криками бегал по улицам, разматывая и заматывая чалму на голове. А в разгар поисков, когда уже все органы, вплоть до рыбоохраны, были подключены к поискам пропавшей питонки, вдруг сам исчез: внезапно и прочно. Его поискали; затем, видно, куда-то пришли какие-то сведения, розыски притихли. В цирке — посудили, закопали тихонько скончавшихся от голода и тоски в темном кувшине кобр, — и все, как прежде, покатилось по своим кругам.

Но это, повторяем, шло уже мимо Антона Борисовиича. Шествуя железной поступью по ступеням совершенствования, он уже заслужил в своем узком кругу высокое и почетное звание: Гуру, Учитель. Легко ли это было! Физический аскетизм, внутреннее самосозерцание и контроль, поездки в глубокие пещеры с целью достижения состояния самадхи; во внешней жизни — развитие четырех безмерных качеств: безмерной дружественности, безмерного милосердия, безмерной радостности, безмерной отстраненности. Легко ли! И шли, шли люди. Кто исчезал, кто задерживался. Кто надолго, кто ненадолго. Но постепенно круг сподвижников сужался и определялся. Проводимая согласно Учению правильная жизнь, правильные сосредоточенные размышления дали хороший результат и в иных сферах деятельности: как-то пошли две трудно дававшиеся статейки, подоспела серия удачных, подтверждающих диссертационную мысль вскрытий; и сама диссертация пухла, близилась к завершающей перепечатке. Оркестр получил почетный вымпел Росцирка. И за это хвалили: не только приватно, но и с трибун, с газетных полос. Кто скажет, что неприятно их слушать, такие похвалы! Жизнь, в-общем, была полна, и Афигнатов был ею почти доволен. Почти доволен. Ибо иногда он все-таки плохо спал, и бывали моменты, когда не только никакая йогова медитация, а и размышления о благоприятных вузовских и цирковых делах не ввергали в желанный сон. Вспоминалось, как в детстве потряс и напугал его внезапно упавший в припадок сидевший рядом в трамвае эпилептик; как в студенчестве с девушкой, на которой потом женился, ездил на электричке к дальнему крошечному полустанку, а потом в лесу перед костром всю ночь просидели обнявшись; или как потрясла его репродукция с картины совсем неизвестного художника: некто в сюртуке песочного цвета сидел в неглубоком кресле перед столиком с изящной статуэткой, и вид имел при этом очень грустный. Репродукция висела в его комнате, пока жена, уходя, не забрала ее. И ведь так просил оставить! Нет, взяла. И так порою пусто без нее, просто безнадега.