Йован Стрезовский - Команда «Братское дерево». Часы с кукушкой

• Название: Команда «Братское дерево». Часы с кукушкой
• Автор: Йован Стрезовский
• Издательство: «ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА»
• Жанр: Детская проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-08 — 001389 — 3

Две повести современного македонского писателя.

Повесть "Команда "Братское дерево" - о дружбе и помощи партизанам сельских школьников, которые учатся в своей команде милосердию, душевной щедрости, справедливости, учатся презирать трусость и ненавидеть зло.

Действие повести "Часы с кукушкой" развертывается на фоне нелегкой послевоенной жизни македонского села.

---

Сандре благодарно улыбнулся.

Операция развивалась по плану: для начала предстояло обойти родственников и надежных соседей. Что до меня, то прежде всего я перетряхнул собственный дом. Тайком от мамы залез в сундук, вытащил оттуда все носки и запихал их в мешок. Вышел во двор и снял с забора еще несколько пар, которые мама развесила сушить. Положил мешок под матрас и, довольный собой, лег спать.

Наутро слышу — мама кричит и охает. Бегает босая по двору, ищет пропажу. Удрать бы куда-нибудь! Несдобровать мне, коли узнает.

Каково же было мамино удивление, когда и в сундуке не оказалось ни одного носка!

— Нас обокрали! — в ужасе закричала мама.

— В чем дело? — всполошился и дедушка.

— Носки! Кто-то унес из дома все носки! Съеживаюсь, чувствую, как начинают гореть щеки.

Дедушка, ни секунды не колеблясь, идет ко мне и чеканит над моей головой:

— Куда ты спрятал носки?

Не отвечаю, но долго так продолжаться не может.

— Я хотел…

— Где носки?

Достаю из-под матраса мешок. Мама развязала его и схватилась за голову:

— На что тебе столько?

Молчу, уставившись в пол. Мама опять за свое:

— Отвечай, что ты с такой прорвой собирался делать?

— Носки нужно отдать.

— Да кому же?

— Партизанам. В горах холодно, а они там разутые-раздетые. Вот нам и поручили собрать сколько можно.

Мама смотрит на меня ни жива ни мертва.

— Не брани огольца, — увещевает ее дедушка, засовывая в мешок еще и свои носки. Губы у него дрожат, когда он говорит: — На, Йоле, неси нашим.

XIV

Сегодня на улицах села творится что-то несусветное, народу кругом тьма-тьмущая! «Лягушатники» рысью носятся по всем закоулкам и разгоняют людей по домам. То тут, то там притормаживают и с остервенением срывают со стен листовки, в которых говорится:

«Товарищи, братья и сестры!

Долгожданный и решительный час пробил! Все от мала до велика поднимайтесь на защиту отечества! Будем верны заветам прадедов, встанем плечом к плечу с отважными борцами, что проливают за нас кровь на полях сражений, томятся в лагерях и тюрьмах. Борьба разгорается! К оружию, многострадальный народ! Уничтожить тиранию и врагов нашей родины — наш священный долг. Долой оковы и чужеземное рабство!

Все на борьбу, товарищи! Смерть или свобода!»

Солдаты комкают и в ярости топчут листовки сапогами. Мы сидим у дяди Лозана, глядим в окно и слушаем растроганное бормотание старика:

— Ай да молодцы, пострелята! Любо-дорого смотреть, как поручение выполнили. Ох и беспокоился я, прямо места себе не находил, покуда вас не было! Только, видать, поднаторели вы в таких делах.

С замиранием сердца наблюдаем за действиями солдат. Листовок на домах остается все меньше. Джеле жалуется дяде Лозану:

— Вчера с Калчо чуть насмерть не поругались. Не Дал нам все листовки в дело пустить.

— Это почему же? — спрашивает Калчо дядя Лозан.

— Чтоб и для другого раза осталось. Сегодня солдаты все поснимают, а у меня и на завтра припасено.

В дверь постучали. Дядя Лозан дал знак затаиться. Когда постучали во второй раз, спокойно спросил:

— Кто там?

— Коле.

Мы облегченно вздохнули, но смятение на лице Коле ничего хорошего не сулило.

— Секулу схватили, — проговорил он надтреснутым голосом.

Мы окаменели. Калчо коротко и глухо вскрикнул.

— Ты ничего не путаешь? — строго спросил дядя Лозан.

— Нет, Секулу под конвоем отвели в школу и целый час допрашивали.

— Откуда ты знаешь?

— Да ведь я сам там был. Как увидал, что его два солдата с автоматами ведут, сразу все понял. Пробрался к школе, притаился за дверью класса, а оттуда крик, треск — глухой услышит: «Нас не проведешь! Что это, я тебя спрашиваю, листовки или нет?» — «Не мои они…» — «Ха-ха-ха, кто-то забрался в дом и спрятал их тебе под подушку. Уж не мы ли?» — «Не знаю». — «Ах, не знаешь!» И Секулу стали бить.

— Вот что ты наделал. — Джеле укоризненно поглядел на Калчо.

Калчо плакал, уткнувшись в ладони.

— Черт тебя дернул спрятать листовки под матрас.

— Не трогай его, — сказал дядя Лозан и снова обратился к Коле: — А потом?

— Не знаю. Тут пришел Бузо, присвистнул и пошел докладывать старосте. Староста пулей вылетел из класса: «Что ты здесь делаешь?» — «Тебя ищу. Дело есть». — «Ну, выкладывай». Я сунул руку за пазуху. «Вот, смотри, что нашел».

Староста посмотрел листовку на свет и спросил, где я ее взял. «На церкви висела». — «Вон! Чтоб духу твоего здесь не было!» — процедил он сквозь зубы.

* * *

Вот уже три дня Секулу держат в школьном подвале. Не раз пытались мы подкрасться к зарешеченному оконцу, но с некоторых пор школа усиленно охранялась. И всякий раз Калчо удрученно нес обратно хлеб и бутылку с водой. Дома потерявшая голову от горя мать не давала ему житья.

— Окаянный, разве ж можно такие вещи в дом приносить? — трясла она сына за плечи.

— Не думал я, что они с обыском придут, — всхлипывал Калчо.

Сегодня к ним в дом ввалились фашисты и увели Калчо. Значит, и наша очередь не за горами. Коле велел нам не сидеть по домам, а в случае чего, дорогу знаем — в горы к партизанам. Расскажем им обо всем, и они уж не будут говорить, что наше место в селе, а к ним-де всегда успеем.

Целый день мы были начеку, готовые в любую минуту бежать из села. Когда свечерело, Калчо, бледный, измученный, вернулся домой. Его отпустили!

— Зачем ты им понадобился? — не терпелось узнать нам.

Но Калчо начал рассказывать со всеми подробностями:

— Староста схватил меня за руку и силой усадил на стул. Раскурил трубку и говорит: «Твой отец утверждает, что найденные у вас в доме листовки были не его, а твои. Это правда?»

Я растерялся, не знаю, что и отвечать. Наконец промямлил: «Правда…» — «Так-так, а откуда они у тебя?» — «Вижу, валяются на дороге, я и подобрал». — «И зачем же ты их подобрал? Почитать хотел или с друзьями-приятелями поделиться? А может быть, тебе отец велел?» — «Никто мне не велел. Просто так взял да подобрал. Мне бумага нужна, я шапки из нее мастерю». — «Ага. А что в них написано, знаешь?» — «Нет». — «Неужто не прочитал?» — «Ни к чему мне это». — «Тогда зачем ты их под подушку упрятал?» — «Да все из-за матери. Ох и охоча она до разных бумажек, увидит где, хвать — и на растопку». Староста отвесил мне пару оплеух: «Лжешь, поганец!» И вышвырнул меня во двор.

— Стало быть, ты не сознался? — спросил Коле.

— Нет.

Мы бросились обнимать Калчо. Калчо охал и отбивался.

Два дня в доме Бузо творилось светопреставление. Отец с матерью с ног сбились в поисках своего сыночка. Насилу отыскали в каком-то заброшенном сарае, окоченевшего, полуживого. Два или даже три часа приводили его в чувство: растирали ракией[4], поили горячим чаем. А когда Бузо немного очухался и его стали расспрашивать, что да как, он едва слышно пролепетал:

— Навалились на меня сзади, глаза и рот тряпкой завязали и как треснут по голове. Дальше уж я ничего не помню.

— А как ты в сарае-то очутился? — спросил у него отец.

— Говорю же, не помню!

— Доберусь я до них, спуску не дам! — повторил свою излюбленную угрозу отец Бузо.

— Взгляни-ка, — оборвал его староста, вынимая торчавшую из кармана Бузо записку. Развернув, он пробежал ее глазами, а потом прочитал вслух: — «Получай по заслугам, гад! Довольно ты поползал на брюхе. Так будет со всеми прихвостнями!»

— И подпись стоит? — подскочил объездчик.

— Без подписи. Наверняка это те же самые, что и меня… Да только и я не лыком шит, посмотрим еще, кто кого. — Староста разорвал бумажку на мелкие клочки и заковылял к школе.

Раздосадованный, Коле распекал нас на все корки:

— Говорил я вам, нужно было его еще раз как следует садануть, а вы заартачились: «И так сойдет». Полюбуйтесь теперь, ему все как с гуся вода.

Ну что тут скажешь?

XV

Бывают такие тусклые, серые дни, когда рассвет, кажется, и не наступит вовсе. Ждешь его, ждешь, и вдруг глядь — туман вокруг тебя рассеялся, и становится все светлее и светлее. Так было вчера, так и нынче. Промозглый холод пробирает до костей, иголками впивается в пальцы на руках и ногах. Лицо одеревенело, губы смерзлись. Зарываюсь в воротник пальто и усиленно дышу, чтобы хоть немного согреться. Прыгаю то на одной, то на другой ноге и осторожно — не ровен час, сломаются! — растираю давно онемевшие уши.

Чтоб не было так одиноко, тихонько окликаю Джеле. Тот не оборачивается: прислонился к дереву и не отрываясь глядит на дорогу. Иду сменить его.

— Ничего не видно?

— Ничего, — едва шевелит Джеле посиневшими губами.

— Только зря время теряем. Коле, верно, напутал — не сегодня, а завтра…

— Как бы там ни было, нам поручено наблюдать.