Михаил Филиппов - Осажденный Севастополь

• Название: Осажденный Севастополь
• Автор: Михаил Филиппов
• Жанр: Биографии и Мемуары

Роман "Осажденный Севастополь", написанный известным ученым и прогрессивным общественным деятелем М. М. Филипповым был издан в Петербурге в 1889 г. и вошел в историю русской литературы как первое крупное художественное произведение о героической обороне Севастополя в 1853–1855 гг. Он получил высокую оценку Л. Н. Толстого. Главным героем романа является руксский народ — солдаты и матросы, в которых жестокая крепостническая эпоха не смогла растоптать благородство души, любовь к Родине, готовность к подвигу. Ярко нарисованы образы выдающихся военачальников Нахимова, Корнилова и их соратников. Исторически достоверно показана обстановка в русской армии и в лагере противника.

---

— Не мешало бы немного землицы, — сказал как бы про себя Тотлебен, внутренне смеясь над адъютантом.

"Нет, эти укрепления ниже всякой критики, — думал он. — : Здесь надо все переделать по-своему. Да и орудия, нечего сказать, хороши. Трехфунтовые пушечки, тогда как неприятель, без сомнения, будет громить нас осадною артиллериею. Эти пушки как раз хороши для защиты Севастополя на тот случай, если против нас взбунтуются крымские татары".

Подумав это, Тотлебен сказал, однако, вслух:

— Да, для такого короткого времени и при ваших средствах вы сделали многое… Конечно, многое еще предстоит сделать и переделать.

В тот же день Тотлебен был приглашен к столу Меншикова.

— Ну что? — спросил князь торжественным тоном. — Как вам понравились наши работы?

— Удивляюсь, ваша светлость, как много сделано вами при таких условиях… Конечно, я осмелюсь со своей стороны указать на некоторые недостатки.

— Указывайте, я желаю знать ваше искреннее мнение. Я всегда рад искреннему и умному совету.

Тотлебен снова скромно повторил, что приехал учиться у князя, и весьма ловко, как бы спрашивая его указаний и советов, на самом деле сам указал ему на множество сделанных промахов. Все это было сказано так дипломатично, что князь не шутя поверил, будто эти самые мысли он внушал Корнилову и что только упрямство Корнилова помешало успеху дела.

За обедом все были веселы, и князь, между прочим, обратился к Тотлебену со словами:

— Теперь я сам посоветую вам Ьстаться при мне. Надеюсь, что Горчаков этому препятствовать не будет.

Тотлебен поблагодарил и прошептал на ухо Панаеву:

— Знаете ли, князь Горчаков не особенно жаловал Шильдера[54], а потому я предпочел перейти сюда.

— Князь уже успел полюбить вас, — прошептал Панаев так, что Меншиков мог его услышать. Меншиков одобрительно улыбнулся.

— Вы видели вновь заложенный редут на Зеленой горе? — спросил Меншиков.

— Как же, ваша светлость! Отличное место, только надо начать с того, чтобы осыпать землею каменные завалы, как вы сами изволили заметить.

— Как, а разве я вам не сказал об этом? Да, Корнилову я действительно сотни раз указывал, но он все стоит на своем: камень да камень.

— Надо употреблять везде самые подручные средства — в этом вся наша наука, — сказал Тотлебен.

— А вы, впрочем, познакомьтесь с Корниловым, — сказал князь. — Он упрям и своенравен, но человек способный.

— Я уже имел честь представиться Владимиру Алексеевичу, — сказал Тотлебен.

Он не прибавил, что, бывши у Корнилова, осуждал во всем князя и выражал, на этот раз вполне искренно, сочувствие энергичному моряку, который должен был все брать буквально с бою, так как Меншиков, считавший упрямыми своих подчиненных, сам был упрям и капризен в высшей степени. Корнилов так остался доволен Тотлебеном, что решил причислить его к своему штабу.

IV

Двадцать шестого августа, в годовщину Бородинского сражения, Бородинский полк, стоявший лагерем на Северной стороне, справлял свой годовой праздник.

Офицеры были уже в полном сборе близ палатки полкового командира. Ждали приезда главнокомандующего и других начальствующих лиц. Наконец приехал князь со своими адъютантами, отслушал молебен, сухо поздравил полк и сам уехал в Севастополь, предоставив адъютантам пировать с другими офицерами. Представителем пира был начальник семнадцатой дивизии, генерал-лейтенант Кирьяков, плотный мужчина не первой молодости, но считавший себя очень красивым, ухаживавший за всеми хорошенькими дамами, говоривший зычным грудным голосом и имевший репутацию прямого, истинно русского человека. Подле него сидел седой как лунь ветеран двенадцатого года, участник Бородинского боя, генерал Бибиков[55], слепой старик, давно живший на Бельбеке в маленьком именьице. В своем старом, александровских времен мундире он выглядел какой-то археологической редкостью, и блестящие гвардейцы из свиты князя втихомолку подтрунивали над старичком.

— Граф, как вам нравится генерал Кирьяков? — спросил адъютант Грейг, обращаясь к сидевшему подле него Татищеву, бывшему в числе приглашенных на праздник.

Татищев был не в духе. У него болела голова от бессонницы, и, сверх того, он получил второе письмо от княгини Бетси, в котором она сообщала, что ее муж болен, что ему угрожает паралич и что если, не дай Бог, это случится, она никогда не оставит мужа.

Мы уже видели, что Татищев отнесся далеко не сочувственно к сумасбродному плану княгини бросить мужа и ехать в Севастополь. Но теперь его самолюбие было задето и ревность заговорила в нем. Мысль, что эта прелестная молодая женщина останется навсегда прикованной к постели разбитого параличом ненавистного старика и что она делает это добровольно, в силу сознания какого-то долга, возмутила графа до глубины души. Он написал в ответ весьма резкое письмо, где сказал, между прочим, что его удивляет, к чему она разыгрывала с ним эту комедию, что он и не думал звать ее к себе в Севастополь, что теперь с минуты на минуту ожидают военных действий и присутствие женщины могло бы только связать его по рукам и ногам, что у него теперь нет для нее и помещения, так как с прибытием новых войск стали размещать офицеров по частным домам, — и ему вскоре придется оставить себе лишь одну-две комнаты, наконец, что он желает ей исполнить священный долг жены и горько кается в том, что был причиною уклонения ее от этого долга. "Конечно, всю вину за это безрассудное увлечение я принимаю на себя!" великодушно прибавил Татищев в конце письма.

Граф так был занят своими мыслями, что Грейг должен был повторить вопрос о Кирьякове.

— Кирьяков? — спросил, очнувшись, граф. — Да как бы вам сказать: плохо говорит по-французски, необразован, ограничен, прожорлив, как акула; других качеств его еще не успел заметить.

— Ах, вы не можете себе представить, — сказал адъютант Веригин, светлейший с первого же взгляда невзлюбил этого Кирьякова, и у них уже были столкновения. Светлейший теперь не читает ни одной бумаги Кирьякова, так прямо и возвращает без прочтения.

Подали шампанское. Провозгласили тост за государя, затем за наследника, высокого шефа полка, потом стали пить другие тосты, которые следовали без конца. У многих лица приняли уже совсем румяный оттенок. Почти все тосты провозглашал Кирьяков.

— Теперь, господа, — сказал он, снова поднимаясь с места и кивая в сторону слепого генерала Бибикова, — теперь выпьем за здоровье нашего почтенного гостя, настоящего бородинца и старого вете-вете… — Язык Кирьякова заплелся.

— Ветерана, — подсказывали ему с разных сторон.

— Ветеринара! — выпалил Кирьяков.

Адъютанты зажали салфетками рты, едва удерживаясь от смеха. Бибиков встал было, но, сконфуженный, опустился на свое место. Кирьяков, нимало не смущаясь, залпом осушил свой бокал и сел.

На рассвете с тяжелой головой, столько же от выпитого вина, сколько от мучивших его мыслей, возвращался Татищев в свой лагерь. Звезды уже стали меркнуть от света зари, и море из черного принимало сначала пурпурный и наконец лазурный оттенок. Желтые холмы Севастополя стали резко выделяться над бухтой. На кораблях сновали матросы, на берегу работали солдаты и мужики, всюду тащились фуры и повозки с песком, с камнем. Кое-где бродили солдатики в фуражках с белыми чехлами. В Севастополе было вообще вольнее, чем в других городах.

Несколько дней спустя Тотлебен, после продолжительного разговора с Корниловым о возможности высадки неприятеля, был у князя Меншикова, который пригласил его с целью посмотреть вместе с ним на ход работ, предпринятых на Зеленой горе.

Тотлебен знал упрямство и капризный нрав Меншикова, а потому пустил, по обыкновению, в ход свои дипломатические способности.

— Сколько мне известно, ваша светлость, — сказал он князю, — вы еще в начале года выражали опасение, что неприятель атакует Севастополь.

— Я об этом твердил и писал, но мне не верили, — сказал Меншиков. — Я вам когда-нибудь покажу копию с моего всеподданнейшего донесения от двадцать девятого июня, где я прямо написал следующее: "Мы положим животы свои в отчаянной битве на защиту святой Руси и правого ее дела; но битва эта будет одного против двух, чего, конечно, желательно избегнуть".

— Впрочем, полковник, — прибавил Меншиков, помолчав немного, — вы не думайте, чтобы я утверждал, будто неприятель непременно сделает высадку в настоящем году. Наоборот, я уверен в противном, чтобы там ни говорили наши моряки. Я знаю здешний климат. Неприятель никогда не рискнет подвергнуть себя здешним бурям, и если сделает высадку, то никак не осенью, а весною.

Такой неожиданный оборот речи крайне удивил Тотлебена.

— Неужели вы, ваша светлость, смотрите на вещи с надеждою на такой благоприятный исход? — сказал он. — Ведь до весны мы успеем приготовиться так, что коалиция всей Европы едва ли возьмет Севастополь.