Михаил Филиппов - Осажденный Севастополь

• Название: Осажденный Севастополь
• Автор: Михаил Филиппов
• Жанр: Биографии и Мемуары

Роман "Осажденный Севастополь", написанный известным ученым и прогрессивным общественным деятелем М. М. Филипповым был издан в Петербурге в 1889 г. и вошел в историю русской литературы как первое крупное художественное произведение о героической обороне Севастополя в 1853–1855 гг. Он получил высокую оценку Л. Н. Толстого. Главным героем романа является руксский народ — солдаты и матросы, в которых жестокая крепостническая эпоха не смогла растоптать благородство души, любовь к Родине, готовность к подвигу. Ярко нарисованы образы выдающихся военачальников Нахимова, Корнилова и их соратников. Исторически достоверно показана обстановка в русской армии и в лагере противника.

---

Ящичек этот был еще лет двадцать тому назад куплен капитаном в бытность его в Нью-Йорке.

Весь Севастополь был в возбужденном состоянии. Был получен известный манифест девятого февраля, из которого стало очевидным, что Россия, продолжая войну с Турцией, готовится к разрыву с двумя великими державами.

Сорокатысячное военное население Севастополя, в особенности молодое поколение, было наэлектризовано этой вестью. Большинство относилось к войне с полной уверенностью в предстоящих нам громких победах. Лишь немногие при этом действовали подобно Корнилову, который, всеми силами стараясь поддержать общий подъем духа, обнаружившийся в войске и во флоте, в то же время тщательно изучал, насколько было возможно, силы противника и старался о предотвращении малейшей неисправности у нас самих. Большинство же, особенно в армии, ограничивалось распеванием патриотических песен вроде: "Ура! На трех ударим разом, недаром же трехгранен штык!"

В разговорах между собою офицеры и даже генералы не допускали ни на минуту сомнения в том, что мы "вздуем" союзников.

Неминуемость войны с Англией и Францией была так ясна, что, хотя объявления войны" еще не последовало, было велено прекратить крейсерство, и вскоре в Севастополе собрался почти весь Черноморский флот.

Однажды утром с площадки, возвышавшейся над портиком морской библиотеки, откуда как на ладони видны рейд, взморье и весь город, несколько флотских офицеров наблюдали за движением судов. В то же утро ожидали возвращения корвета "Андромаха", крейсировавшего близ Сухум-кале. Корвет действительно был вскоре замечен. Но вслед за ним показался трехмачтовый пароход, имевший белый флаг с маленькими красными уголками. Вскоре стало ясно, что это пароход французский, и, по-видимому, парламентерский. Тотчас дали знать Корнилову, который отправился в Карантинную бухту и потребовал дежурной шлюпки, желая сам опросить пароход.

Шлюпка оказалась без парусов, без оружия, без флага, и гребцы были одеты весьма плохо. Корнилов вышел из себя, разнес брандвахтенного[41] командира и был весьма рад, когда увидел, что французский пароход, не дожидаясь опроса, повернул назад и вскоре скрылся из виду.

— Хорошее мнение составили бы о нас те, которые, может быть, завтра будут нашими неприятелями! — говорил Корнилов и тотчас же написал карандашом на клочке бумаги весьма резкую записку к вице-адмиралу Нахимову, которую немедленно отправил к нему на корабль со своим флаг-офицером. Нахимов уже вполне оправился от болезни и заведовал своей эскадрой и обороной рейда.

Получив записку Корнилова, Нахимов добродушно сказал флаг-офицеру:

— Кажется, Владимир Алексеевич, по обыкновению, имеет слишком мрачный взгляд на вещи-с… Неисправности везде есть, но уж едва ли верно-с, чтобы гребцы были, как он пишет, оборваны…

— Действительно, они плохо одеты, Павел Степанович.

— С какого корабля шлюпка-с?

— С "Святослава".

— Стыдно капитану Леонтьеву…[42] — заметил Нахимов. — Я ему скажу-с…

Как нарочно, в это время приехал на корабль Нахимова один из капитанов, особенно недолюбливавший Корнилова. Нахимов показал капитану записку Корнилова. Тот притворился глубоко возмущенным, но не фактами, сообщаемыми Корниловым, а тоном письма.

— Помилуйте, Павел Степанович, простите мое откровенное замечание. Вы герой Синопа, да, кроме того, старший флагман, а Владимир Алексеевич пишет вам письма, которых я бы не перенес по отношению к себе… Какой он вам начальник!

Самолюбие Нахимова было задето. Он снова обратился к флаг-офицеру.

— Передайте Владимиру Алексеевичу, что я приму меры-с, но что за всякую неисправность на рейде отвечаю я-с, — сказал Нахимов с особенным ударением на последнем слове.

Флаг-офицер возвратился к Корнилову с заявлением, что Нахимов, по-видимому, обиделся.

— Я лично объяснюсь с Павлом Степановичем, — сказал Корнилов. — Он редкой души человек, но, к сожалению, находятся люди, которые жужжат ему в уши всякий вздор… Надо заботиться о деле, а не о том, кто кого обидел… Постойте, мы сейчас удовлетворим самолюбие Павла Степановича. Отправьтесь к нему немедленно и попросите, чтобы он сообщил мне составленное им расписание порядка занятий на корабле. Я объявлю это расписание приказом к руководству и на своей эскадре и тем покажу Павлу Степановичу, как глубоко я уважаю его знание морского дела.

Корнилов не ошибся. Нахимов был вполне удовлетворен и в тот же вечер сам пришел к своему старому товарищу на квартиру — поговорить и распить вместе бутылку марсалы в знак полного примирения. В то время семья Корнилова жила в Севастополе, и Нахимов был принят здесь как родной. Нахимов вообще избегал и даже ненавидел женщин, но он чувствовал себя как дома в обществе жены Корнилова.

XI

Вот уже недели три прошло со времени последнего посещения Лихачевым семьи Минденов. Лихачев ни на минуту не сравнивал своих чувств к Саше с той привязанностью, которую он чувствовал к дочери капитана Спицына, но как ему ни было стыдно признаться в этом перед самим собою, в обществе Лели ему было веселее, чем у Минденов. С Лелей они катались, гребли по очереди, правили рулем, Леля понимала в морском деле немногим меньше Лихачева, у них явились общие интересы, она интересовалась даже тем, кого раньше произведут в лейтенанты, на каком корабле поднимет свой флаг тот или другой из флагманов. Саша, наоборот, отдалась исключительно попечениям об отце, которого Лихачев даже видеть не мог равнодушно, до того старик стал противен и несносен. Совесть, однако, стала мучить Лихачева, и в одно утро он, получив отпуск, твердо решил отправиться к Минденам. Решимость эта чуть было не поколебалась вследствие записки, в которой Леля просила Лихачева приехать за нею и повезти ее посмотреть на работы по подъему затонувшего корабля "Перваз-Бахри". Скрепя сердце Лихачев написал отказ, поехал на катере к Адмиралтейству и, взяв извозчика, проехал в конец Морской к знакомому домику, где была квартира Минденов. Его крайне изумило, что среди бела дня он в окно увидел горящие свечи. Сердце Лихачева тревожно забилось, предчувствуя что-то недоброе. Не успел он войти на крыльцо, как понял, что его предчувствие сбылось. Из залы доносилось монотонное чтение на немецком языке, и хотя Лихачев не знал по-немецки, но тотчас понял, что в доме готовятся похороны по лютеранскому обряду.

Посреди залы, куда, стараясь не стучать, вошел Лихачев, стоял гроб, возле которого склонились две фигуры в черных платьях — Луиза Карловна и одна из дочерей-близнецов — Лиза. Саша, также вся в черном, стояла на коленях, низко опустив голову и как бы не желая видеть ничего окружающего. Несмотря на торжественность минуты, Лихачев заметил, что черное платье шло очень к ней, еще более выделяя цвет ее белокурых волос. Жирный лютеранский пастор о чем-то вполголоса говорил с доктором, также немцем, в отдалении стоял доктор Балинский, вид которого сильно раздражал Лихачева, хотя доктор занимался тем же, чем и он сам, а именно рассматриванием хорошенькой белокурой головки. Тут же находился еще какой-то незнакомый Лихачеву молодой человек, как оказалось потом, также доктор из обрусевших немцев.

Улучив минуту, Лихачев подошел к Саше и вполголоса сказал ей несколько слов, думая утешить, но Саша не то апатично, не то враждебно взглянула на Лихачева своими красными от слез глазами и, не ответив ни слова, снова уставилась в землю. Лихачев почувствовал себя оскорбленным, тем более что на этот раз он от души сочувствовал горю молодой девушки.

Луиза Карловна приложила все усилия, чтобы придать похоронам мужа как можно более торжественный характер. Генерала, отставленного по суду, нельзя было похоронить с подобающими воинскими почестями, но все же Луиза Карловна не щадила усилий, чтобы придать обряду некоторую официальность.

Она лично бегала к сильным мира сего, умоляя их не оставить несчастную вдову и детей покойного, и действительно, ей удалось пригласить многих влиятельных лиц. Знакомые являлись сами; многие из небывавших у Минденов по каким бы то ни было причинам явились теперь отдать последний долг покойному. Одним словом, похороны вышли весьма приличные, и Луиза Карловна достигла своей главной цели: возбудила во всем севастопольском обществе сочувствие к себе и к сиротам. Влиятельные люди тут же посоветовали ей обратиться к государю с просьбой о вспомоществовании.

Во время погребальной процессии Луиза Карловна сама поддерживала свою дочь Лизу, а Сашу поручила попечениям доктора Балинского, чем возбудила ревность и негодование Лихачева. Вместо того чтобы думать о похоронах, мичман сердито пожирал глазами доктора, который вел под руку его Сашу.

Но когда пришли на кладбище и гроб стали опускать, Саша истерически разрыдалась и, оставив руку доктора, бросилась к краю могильной ямы. Лихачев едва успел подхватить девушку сзади за талию, иначе она упала бы.