Анастасия Монастырская - Карт-бланш императрицы

• Название: Карт-бланш императрицы
• Автор: Анастасия Монастырская
• Жанр: Историческая проза

История любви. История власти. История императрицы. История Екатерины II…

---

— Но как ее не упустить? — простонала Екатерина. — Удачу эту! Кто иноземку на царство допустит? При живом-то муже.

Панин сделал вид, что не заметил последней фразы. Не время еще об этом говорить, после, после. Покамест надобно дождаться первых всходов от посеянных ранее сомнений:

— А кто Анну Иоанновну допустил до царствования? Кто Елизавете трон добыл? Политика — самая сложная игра, интересная и непредсказуемая. Учи правила, а, выучив, сразу забудь. Нет здесь никаких правил, да и быть не может. Пора, матушка, о своем будущем позаботиться, иначе поздно будет. У тебя уже сейчас есть сторонники, а со временем их будет только больше.

— Так уж их и много? — усомнилась она.

— А ты у Прасковьи, подруги своей верной спроси! — недобро усмехнулся Панин. — Как часто муж ее, Яков Брюс, у себя друзей великой княгини привечает. Хочешь, поименно назову всех твоих сторонников?

— Не надо.

— А почему не надо? — Панин встал с постели и, обиженно сопя, начал одеваться. — Молчишь. Молчи. Я и так ответ знаю. Потому что ты, матушка, за моей спиной интриги тайные плетешь. Неумелые, надо сказать, а потому и опасные. Одного не пойму, почему ты мне не доверилась. Думаешь. Как узнаю, сразу к императрице побегу? Или великого князя порадую? В постель со мной легла, тело роскошное предложила, а душу заперла на замочки золоченые. Да только ключики к ним не подарила. Самому приходится голову ломать, как к тебе поближе подобраться. За что, Катя? Ведь люблю тебя, жизнь готов отдать!

— Когда любят, не требуют ничего взамен, — упрямо прошептала Екатерина.

— А я требую! — разозлился Панин. — Потому что рискую! И потому что право имею принимать участие в твоей жизни. Ты вот мысли о троне вынашиваешь. Но мысли эти неправильные: ты о регентстве думаешь, а грезить надобно о короне. В регентшах недолго тебе ходить. Масштаб не тот, да и наследник слишком быстро растет, а влияния на него ты никогда не имела. И впредь иметь не будешь. Пока жива Елизавета, она не позволит, потом Петр Федорович не даст. У него на своего сына свои интересы.

Екатерина молчала, сердцем понимая всю правду Панина. Сердцем, но не умом. Не упустила она и дерзкого намека на происхождение Павла Петровича. В другой момент осерчала бы, а сейчас почти приняла упрек. Приняла, но не поняла. На что обиделся, а, Никита Иванович? На то, что слукавила, не раскрывая своих истинных замыслов? Так смешно было бы в постели секреты выбалтывать. Ей ли не знать, как можно поплатиться за минутную слабость. Никому нельзя доверять! Вон матушка доверилась, расслабилась, и к чему это привело? К тому же Панин по-прежнему вхож к Петру Федоровичу. С женой одни интересы, с мужем другие? Так, что ли, получается? Императрица его обожает. До Екатерины доходили слухи, что когда-то Панин ходил у Елизаветы в фаворитах. Та любила слушать перед сном ученые сказки. Те, которые теперь он ей рассказывает. Кто знает, может, тоже клялся государыне в верности и любви до гроба?! Ох, непростая эта наука — любовь пополам с властью.

Панин уже застегивал камзол.

"А ведь уйдет, — запоздало догадалась Екатерина. — Совсем уйдет". И все? И все. В окна бился холодный ветер разлуки. Разум говорил — отпусти, чувства твердили — останься. Победил извечный женский страх:

— Куда ты собрался, Никита Иванович? — ласково спросила, притянув к себе. — Ночь на дворе. Гроза.

— Во дворце заночую, — буркнул он, уворачиваясь от поцелуев. — Давненько что-то в своих покоях не бывал. Отвык спать один, но ничего, привыкну. Лучше одному, чем так — без доверия.

Екатерина цеплялась за него, как приговоренная:

— Еще минуточку, Никита, еще минуточку. Ты же знаешь, как я боюсь грозы: божественной, и человеческой. И даже не знаю, какая из них вселяет ужас. Одна надежда на тебя. — И вновь град поцелуев. Опытный дипломат, Панин был уже готов признать капитуляцию, но в кое-то веки взыграло, поганое, мужское: пусть еще попросит, поплачет, пусть побудет в состоянии вины. А там он еще подумает, простить или нет. Простит, конечно, но только как убедится, что полученный урок пошел впрок. Уже завтра она станет шелковой, начнет с ним делиться, советоваться. После он ее возведет на трон. Она — кукла податливая, он тайный государь. Все давно продумано и решено. А сегодня пускай поплачет. Женские слезы хоть и вредны для кожи, но здоровья весьма полезны. Расцепил кольцо нежных рук, холодно поклонился, сделал шаг по направлению к двери. Ну же! Ну? Проси! Умоляй! Почему молчишь?!

Она сидела на раскиданной постели, с трудом сдерживая слезы пополам с обидой:

— Что ж остановился? Иди, куда шел. Ты ведь отвык от своих покоев. Пора привыкать. Иди! Не держу.

Тут уж испугался Панин. Долгая размолвка никак не входила в его планы:

— Да пошутил я, — брякнул первое, что на ум пришлось. — И на царедворца бывает проруха.

Екатерина разозлилась:

— Пошутил, значит. Я, дура, сразу не догадалась, где шутка, где правда, — горько прошептала Екатерина. — Видно, действительно, неумна, а ты слишком быстро говоришь. У меня сердце от боли разрывается, а он, оказывается. просто пошутил. Вот как ты мои слезы и любовь ценишь. В шутку. Ну, так пошел вон, шут гороховый!

— Катя!

— Что за фамильярность, граф? — в голосе Екатерины появились злые нотки. — Извольте обращаться ко мне, как должно: ваше императорское высочество!

— Ваше императорское высочество! — покорно повторил Панин и рухнул на колени. — Прости!

— Не прощу! — Екатерина не собиралась пускать гнев на убыль. — Из-за чего пошутил-то? Из-за недоверия моего? А то, что я с тобой постель делю, выходит, уже мало. То, что разговоры с тобой крамольные веду, тоже ничего не значит. Ты-то, случись что, еще впредь императрицы о доносе знать будешь, и сбежишь, только тебя и видели. А я? Куда мне бежать? Разве что к смерти под крылышко?! Там меня давно ждут!

— Прости!

— Что ж вам, кобелям, мало? И постель пуховая, и объятия жаркие, и милость царская. Все для тебя, любый. Так нет — мало! Поди туда, не знаю, куда, принеси то, не знаю, что. А потом еще в ножки кинься, прощения попроси. За то, что слишком долго ходила, за то, что ноги до крови стерла, за то, что полюбила.

— Прости!

— Ты же мне потом это прощение припомнишь, — плача, прошептала Екатерина. — И сам не простишь.

— Прости!

Простила, куда ж деваться! Но осадок в душе остался. После первой царапины жди вторую, а там и до третьей недалеко. Так и произошло. После первой ссоры последовала еще одна: Панин искренне не понимал, почему Екатерина держит его на расстоянии во всем, что касается политических интриг. Ведь в этом искусстве ему нет равных.

Как раз потому-то и не доверяла. Тяжело с тем, кто не обучен, но еще тяжелее с тем, кто не одну собаку съел в интересующем деле: супротив такого умника ты всегда глупцом будешь, а значит, тебя проще обвести вокруг пальца. Бойся сильных и слабых, но еще больше опасайся оказаться в числе сильных, будучи слабым. Эту нехитрую истину Екатерина уяснила с младых ногтей, изменять ей не собиралась. Так что не доверяла полностью Панину, вхожему и к Петру Федоровичу, и императрице.

Впрочем, было еще что-то, что подспудно тревожило: почему Панин рискнул открыться ей в своих чувствах только здесь, а не во дворце, да еще накануне отъезда государыни. Почему так настаивает на приятельстве с ее друзьями? Нет, не заговорщиками, но единомышленниками. И почему после первой же ссоры чувства мгновенно пошли на убыль? Ласки стали равнодушными, поцелуи холодными, а любовь торопливой и нескладной. Почему? Не слишком ли много вопросов для одного мужчины?

В глубине души знала ответ сразу на все: лукавил Панин, когда говорил о своей верности. Как гончая, принюхивался, идя по следу. Кто победит, тому и служить будет. Как он там говорил: в России никогда и ничего не знаешь наперед. Не знал Панин, как события станут развиваться, а значит, постоянно прикидывал и просчитывал. Ее любовью подле себя держал, стараясь в постели угодить; Петра Федоровича — услугами да лестью; императрицу — эх, кабы знать, чем он Елизавету приворожил!

Если любил бы он Екатерину по-настоящему, то не мучил подозрениями и упреками, приняв все, как есть. Ему ли, опытнейшему царедворцу, не знать, как сильно она сейчас рискует. Знал, и все равно упрекал.

Однажды не выдержала и спросила в лоб:

— Чего от меня-то ты хочешь, Никита Иванович?

— Откровенности. Я за тебя голову готов положить, но…

Если бы не было этого "но"! И не только на словах — в отношениях. Но… сказавши однажды, уже не исправишь. Услышав — не забудешь.

Такие разговоры случались все чаще. И все чаще Екатерина задумывалась над тем, что же случится с ее мужем, если все пойдет по ее — женскому — плану, и стань она регентшей при малолетнем сыне? В монастырь Петра Федоровича не сошлешь, чай, не девица красная, постриг не примет. Но… двум медведям в одной берлоге не ужиться. Пусть и берлога эта — бескрайняя российская империя. Крамольные и опасные мысли Екатерина гнала от себя, но они подобно назойливым мухам, возвращались. Связь с Паниным разбудила в великой княгине не только уважение и любовь к самой себе, но и спустя месяцы нанесла еще одну серьезную обиду. И как показало время, далеко не последнюю в череде подобных.