Реджинальд Хилл - Детская игра

• Название: Детская игра
• Автор: Реджинальд Хилл
• Издательство: Центрполиграф
• Жанр: Полицейский детектив
• Год: 1995
• ISBN: 5-7001-0211-0

Реджинальд Хилл — английский писатель, житель Йоркшира, куда он поселил и главных героев почти всех своих романов. Известность ему принес роман «Общительная женщина» (1970), в котором он впервые познакомил читателей со своими героями — начальником уголовного розыска Эндрю Дэлзиелом и его молодым помощником Питером Паско. Эти яркие колоритные образы сразу полюбились читателям. За годы с 1972 по 1990-й Хиллом были написаны еще девять романов, в том числе «Детская игра» (1987) и «Прах и безмолвие» (1990).

---

Дэлзиел направился к машине, но вдруг остановился.

— Между прочим, твой отпуск по болезни сегодня кончился! — крикнул он Уилду. — Жду тебя завтра утром на работе. Не опаздывай! — Он взглянул на миссис Хорнсби и добавил тише: — А ежели я задержусь, не вздумай обзванивать больницы!

Паско держал на руках задремавшую Рози.

— Все кончено, малышка. Следствие завершилось, все выяснено. Правда, если быть откровенным, моей заслуги в этом почти нет. На самом деле, каково было мое участие? Как сказал толстяк, я слишком увлекся частными вопросами, интеллектуальными разглагольствованиями, моральными проблемами и романтическим прошлым. Понятно, он выразился не совсем так. Точнее, совсем не так. Нет, малышка, повторить это у меня язык не повернется, хоть глаза у тебя закрыты и ты сладко посапываешь во сне. Никто ведь не знает точно, что такое подсознательный слух, и, говоря между нами, мы с твоей мамой успеем испортить тебя и не прибегая к помощи «Евангелия от Дэлзиела». Нет, я не думаю, что он был абсолютно прав. Раз или два я был близок к истине, раз или два я приближался к тому, чтобы стать тем мудрым, остроумным, замечательным отцом, каким я, по твоему мнению, являюсь… Но в один прекрасный день тебя осеняет: по существу ты такой же ребенок, как и твое дитя. И вдруг ребенок действительно становится отцом человека. И вот ты, малышка, оставляешь меня с моими глупыми игрушками и отправляешься в путь — спасать человечество…

Прохаживаясь по комнате со спящей дочкой на руках, Паско задержался на миг у туалетного столика и взглянул на свое отражение в зеркале. Из зеркала на него глядели задумчивые глаза, а в голове вертелся вопрос: «Простите, инспектор, но остались кое-какие детали, которые я так и не могу взять в толк…»

Эпилог, произнесенный Питером Паско

Дитя — отец человека.

У. Вордсворт. Мое сердце трепещет

Заявление, сделанное инспектором уголовного розыска Питера Паско, в присутствии кассетного магнитофона и бутылки виски, полупустой или наполовину полной — смотря откуда вести отсчет. Заявление сделано добровольно, не по принуждению или, указке Дэлзиела, каковые, как некоторые считают, выглядят одинаково в свете сумерек.

Итак, заявление. С чего начать? Два года — большой срок в жизни полицейского, почти такой же, как две минуты в жизни политика. Видимо, придется начать с итальянцев. Многое начинается с них, правда, сами итальянцы считают, что все начинается с греков. Ладно, поговорим об итальянцах.

Известие о том, что один из их граждан застрелен в Англии, а его убийца не наказан по заслугам, не особенно их обрадовано. Дэлзиел приказал тогда: «Скажи им, что этот дурачок погиб потому, что припарковался не в том месте: Они должны это понять».

Проблема состояла в том, что мисс Кич, попав в психиатрическое отделение доктора Поттла, стала недоступна для допроса. Мы сообщили итальянцам, что пули, убившие Понтелли и Ричарда Шермана, были выпущены из одного пистолета, и тут — думали бы лучше, как спасти Венецию, — они потребовали более точных сведений. Наверное, в пику нам нашу просьбу предоставить информацию о Понтелли они выполнили с неспешной скрупулезностью, и после того, как я уже и думать забыл о Хьюби, на мой стол вдруг лег увесистый конверт.

В нем содержался детальный отчет о жизни и занятиях Понтелли. Любопытно, что первыми шли документы, относящиеся к 1946 году. О его деятельности до середины пятидесятых годов никакой официальной информации не было. Сообщались лишь отрывочные сведения, якобы слышанные от не очень разговорчивого Понтелли. Ничего не было известно и о его детстве, не найдено никакого свидетельства о том, что он родился в Палермо, хотя сицилийские следователи предупреждали нас: многие документы были уничтожены во время немецкой оккупации и вторжения союзных войск.

Тут до меня стало доходить, что к чему. Какой-то флорентийский шутник делал очень тонкий намек, что на самом деле им было наплевать на Понтелли.

Я пошел к Дэлзиелу с рапортом, он сказал:

— Питер, это было почти полтора года назад! У меня нет времени думать о вещах, случившихся даже полторы недели назад!

— Что мне делать? — спросил я.

— С этим покончено. Можешь сдать в архив.

На следующий день я отправился к Идену Теккерею.

В его офисе работала новая девушка: лощеная, элегантная, искусно накрашенная. Она сидела перед компьютером. Не избежал перемен и кабинет Теккерея. Темные дубовые панели и красная кожаная обивка исчезли. Теперь это было шелковисто-белое и сверкающее хромом святилище высоких технологий.

— Я подумал: будь что будет! — объяснил он мне, немного смущаясь. — Если старым клиентам это не понравится, я найду новых, побогаче, которым мой кабинет придется по душе!

— А что с Лэкси Хьюби? Она не вписывается в ваш новый имидж?

Теккерей возмутился:

— Лэкси изучает юриспруденцию в университете Лидса! Вы же знаете, она получила самые высокие отметки на подготовительных курсах, занималась по ночам, не обращалась ни к кому за помощью. Я возлагаю большие надежды на эту девушку, очень большие надежды.

— Она продолжает встречаться с Родом Ломасом? — спросил я.

Теккерей пожал плечами:

— Откуда мне знать?

Всякий раз, когда речь заходила о Ломасах, он испытывал некоторую неловкость. Род и его мать упорно отрицали тот факт, что им было хоть что-то известно о поездке Понтелли в Англию или о его намерениях предъявить права на наследство, но допускали при этом, что его мог надоумить покойный Артур Виндибэнкс. Что же касается якобы опознанной миссис Виндибэнкс родинки в виде кленового листка, то теперь она говорила, что помнит все очень смутно. «За жизнь видишь столько задниц, что они начинают сливаться в одну, не так ли?» — объявила она Дэлзиелу с чарующей улыбкой.

Наши надежды на то, что суду удастся обвинить Ломасов в мошенничестве, основываясь на присвоении ими арендной платы за «Виллу Бетиус», улетучились, когда Иден Теккерей отказался сотрудничать с нами в этом; деле.

— Наш долг — заботиться о репутации семейства Хьюби, — сказал он Дэлзиелу в моем присутствии. — К тому же все убытки были возмещены.

Толстяк, посмотрев ему прямо в глаза, бросил:

— Старый болтун! Впервые слышу о каком-то возмещении!

Бедняга Теккерей попытался было возмутиться, но только покраснел и отвернулся.

Я показал ему бумаги из Флоренции и предложил их взять, если они ему нужны. Он поблагодарил, сказал, что будет надежно их хранить, хотя не может представить, зачем бы они могли ему понадобиться.

— Есть еще пара вещей, которые не до конца ясны, — сказал я.

— Таковыми они и останутся, — вздохнул Теккерей. — Это дело вылилось в фарс там, где должны были соблюдаться приличия, и в трагедию там, где должна была царить радость. Но скоро оно должно завершиться.

— Скоро? — переспросил я. — Дело рассматривается в суде лорда-канцлера, а это означает, что процесс затянется как минимум лет на десять.

— Старые времена прошли. Сейчас это займет от силы несколько месяцев, может быть, даже недель.

Я улыбнулся недоверчиво. Выходя из офиса, помахал рукой новой секретарше, которая кивнула мне в ответ так же холодно, как это делала в свое время Лэкси. Заметив, что одна из ее длинных ресниц отклеилась и повисла, как уховертка, на румяной щеке, я чуть не прыснул от смеха. В ту ночь мне снился жуткий сон, в нем было все: и эта ресница, и контора Теккерея, и невероятная история Хьюби. Последние месяцы были заполнены, как обычно, рутиной и острыми ощущениями вперемежку — всем тем, из чего состоит работа сотрудника отдела расследований. Но во сне я видел только дело Хьюби. Я пересказал свой сон Элли: «Это чувство вины, — заключила она. — Ты обожаешь чувствовать себя виноватым. Именно такие люди, как ты, делают возможными репрессивные религиозные режимы. Ты готов принять всю ответственность на себя, когда думаешь, что упустил что-то». Она была, конечно, права. Она всегда права. Это одна из ее самых непривлекательных черт. Но она компенсирует ее тем, что жутко ошибается, когда пытается быть умной.

— Уховертка на румяной щеке — это ключ, — сказала Элли в своей лучшей фрейдистской манере. — Понимаешь, это червь в бутоне. Совесть, странная родинка, нерешительность, что-то, что ты не довел до конца.

— Чушь собачья! — сказал я уверенно, потому что внезапно понял все об уховертке на румяной щеке. Или мне казалось, что понял. Чтобы увериться в своей правоте, на следующее утро я послал за Сеймуром. Он решил, что я спятил, однако ему достало такта не дать мне этого понять. Когда я надавил на него, оказалось, что у него к тому же прекрасная память. Мне доводилось отмечать это и раньше, читая его рапорты. Я сделал Сеймуру неискренний комплимент, и он ушел, обескураженный, но довольный.