Газета День Литературы - Газета День Литературы # 160 (2009 12)

• Название: Газета День Литературы # 160 (2009 12)
• Автор: Газета День Литературы
• Жанр: Публицистика

---

Но Машбаш явно лукавил. В 1965-1966 годах он ничего не чувствовал. У него тогда были совсем другие проблемы. Он не знал, как выдавить из Адыгеи Аскера Евтыха, пользовавшегося у адыгов огромной популярностью и мешавшего Машбашу утвердиться в адыгейской литературе. И в этом Исхак Шумафович мало в чём отличался от своего краснодарского коллеги Бакалдина. Именно поэтому он Кузнецова в ту пору всячески избегал, хотя очень нуждался в талантливых переводчиках. В 1965-1966-е годы Машбаш кому только ни возил в Краснодар свои подстрочники. И только Кузнецову, чтобы не поссориться с окружением Бакалдина, он ничего не показывал. Впрочем, Кузнецов из-за этого ничуть не переживал, прекрасно зная истинную цену Машбашу. Зато с каким удовольствием он всегда переводил Хамида Беретара и Нальбия, которые тоже никогда его не предавали, поддерживали и в радостные дни, и в минуты отчаяния.

Когда Кузнецов уехал в Москву, вся кубанская окололитературная рать вздохнула с облегчением. Она не рискнула затормозить издание первой книги лучшего приятеля поэта – Горского (дебютный сборник Горского "Бесконечность" вышел в 1967 году). Но опустила перед ним шлагбаум в Союз писателей, попытавшись утопить его в вине. А много ли этому давно уже физически нездоровому человеку надо было? Последние годы жизни Горского превратились в настоящий ад. Его уже никто не печатал. Дали какую-то конуру. Кузнецов потом недоумевал: "Но что это была за квартира? Глухая комната в старом одноэтажном доме. В ней не было ни одного окна, и только в потолке чуть брезжил стеклянный квадрат, не пропускавший света даже в солнечный день… Это была не квартира, а капкан, из которого живым выйти ему уже не было дано".

Ну а на Неподобе кубанское литначальство отыгралось уж по полной программе. Выход дебютной книги поэта "Огненный цветок" оно затянуло аж до 1972 года, когда многое в его стихах успело устареть. Да, в начале 1960-х годов Неподоба, как и Кузнецов, имел огромный потенциал. Они даже в чём-то поначалу были похожи. Неподоба, вспоминая своё детство, писал:

Была послевоенная весна,

Оттаивали в пасмурной станице

Поля, дороги, облака, криницы –

Всё то, что заморозила война.

Эта картина была хорошо знакома и Кузнецову. Он её дал только чуть иначе, по-своему. Кузнецовский вариант начинался так:

Послевоенные годы… Я помню мой городок,

Безбрежные сковывал лужи тонкий и бледный ледок.

А у ларьков по суткам обоймы очередей.

Хлеб выдавали по карточкам, но не было хлеба вкусней.

Конечно, огрехи были и у Неподобы, и у Кузнецова. Но ребята брали своей искренностью. Потом они выросли. И что? Кузнецов нашёл новый образ в подаче этой темы, вспомним хотя бы его стихи начала 1970-х годов "Возвращение" или "Завещание". А Неподоба так и застыл в своём поэтическом мышлении на уровне середины 1960-х годов. Это я к тому, как важно быть напечатанным и услышанным вовремя. Неподобу кубанское литначальство искусственно задержало, не пустило в нужный момент в большую литературу, и человек, по сути, сломался. Он сначала остановился в своём развитии, а потом попросту стал деградировать. Лихоносов позже очень точно заметил, что стихам Неподобы не хватало страдания.

Это не значит, что все, кто нашёл в себе силы вырваться из провинциального омута в Москву, потом обязательно обретали шумную известность. Москва – это тоже не мёд. В столице, естественно, возможностей, чтобы заявить о себе, подняться, всегда было больше. Но и скрутить башку здесь проще. Олег Чухно, к примеру, тоже, как Кузнецов, думал, что если переберётся с Кубани в Москву, быстро докажет свою востребованность. Однако Москва встретила его весьма неприветливо. Её не впечатлили ни футурологические изыски бывшего кубанского учителя, ни акмеистические опыты. Чухно так и не смог подняться выше окраинного поэтического мышления и поэтому вскоре вынужден был не солоно хлебавши возвратиться в провинциальный ад. Он впоследствии так и умер в безвестности в каком-то заштатном станичном доме инвалидов.

Тянуло ли потом Кузнецова на Кубань? Наверное, ностальгия была. Но он понимал, что дважды в одну реку войти уже не удастся.

Борис Споров ЛАНДЫШИ (Песни неволи)

Памяти Ю.К. Тола-Талюка

– 1 –

Ландыши, ландыши, ландыши...

Ласковый тихий свет.

Ландыши, белые ландыши –

Память минувших лет.

– 2 –

Милая, помнишь Малахово –

Просеку, лес и луг?

Как ты восторженно ахала –

Море цветов вокруг!

Помнишь, наверно, помнишь:

В ландышевом снегу

Розовым цветом шиповник

Лёг в очертания губ...

(Нет, не расскажут строки:

Было, а вдруг – во сне?!)

Боже, как мы жестоки

К юности и весне.

Губы девичьи губы –

Робкая в теле дрожь...

Был я, наверно, грубый;

Сеял, наверно, ложь...

В небе хмельная просинь

Жажду мою утоли!

И кто-то ландыши бросил

В губы твои…

Только теперь о многом

Выпало сожалеть

И за уральским порогом

Совестью переболеть.

Мир оказался строже –

Весь он в огне и льду.

А думалось: "Ну и что же –

Повернусь и уйду!"

Уйду без твоей подачки

Этапом уйду в затвор –

Туда, где Россия плачет

И пляшет отчаянно вор!

Уйду рабом-властелином

В манящую жизни даль!..

Как в коридоре длинном

Замерли поезда.

И кто-то окликнул смело,

И кто-то руку подал:

На дело.

На дело?

На дело! –

И кто-то – продал.

Вот и затмило тучами

Наш поднебесный кров.

Дни мои самые лучшие

Градом побило в кровь.

Мы в юности все пророки –

Себе отмеряем сроки.

– 3 –

Даже в преступном мире,

Даже в гнилой Чуне,

Жизнь все шире и шире

Открывается мне –

Жизнь со своими законами,

Проворовскими порой.

Здесь люди к земле прикованы –

Обрастают корой;

Здесь душу свою обнажая

Гитара слезой звенит;

Здесь, чифирком ублажая,

Карточный мир пленит;

Здесь люди почти все веруют:

Кто в Бога, а кто – в войну,

Но гнутся под власть-химерою,

Искупая вину.

Мы все, как пророк Иона,

В чреве кита Сиона.

Человек,

Человек,

Человек –

Соль на спине!

Красный дракон, ускоряя бег,

Вздыбился в вышине:

Раб человек, гнись и вовек –

Человек,

Человек,

Человек...

Чудища смрадные, тёмные –

Бараков кромешный ряд.

Прожектора огромные

Ночью на вышках горят;

И холодно в небе тёмном –

Вот он, советский гнёт! –

Слышится монотонно:

"Стой! Кто идёт?!"

Кто идёт?

Гражданин ГУЛАГа,

Бледен, сутуловат –

Раб без любви и блага.

Кто виноват?!

Власть виновата иль век –

Человек,

Человек,

Человек.