Газета День Литературы - Газета День Литературы # 132 (2007 8)

• Название: Газета День Литературы # 132 (2007 8)
• Автор: Газета День Литературы
• Жанр: Публицистика

---

Западники, политизированные и далекие от христианства, давно стремятся привлечь Аверинцева на свою сторону, доказать, что все его творчество – веский аргумент против национального крыла русской интеллигенции, представляемого Кожиновым. Приведём один пример. В прошлом году Виктор Ерофеев издал книгу с завораживающим названием "Русский апокалипсис: опыт художественной эсхатологии". Первая глава в деталях сообщает, что "водка есть русский Бог". Потом – страницы о бесконечном русском мате (с примерами), который немыслим без неудержимого, всеразрушающего смеха. Больший объём текста "Апокалипсиса по Ерофееву" – сообщения о личном эротическом опыте, о том, что и как нравится автору в женщинах, о туризме как философии жизни, позволяющей хотя бы на время отдыхать от России в просвещенной и беспроблемной Европе. И так далее и тому подобное...

И вот в такой занятной книге есть глава об Аверинцеве под названием "Последний герой". Ерофеев скорбит, что последние годы знаменитый филолог провёл за границей. Отъезд трактуется как изгнание, как знак нашей национальной обреченности: "Прижизненное забвение загнало Аверинцева в Вену, и ни один российский президент не понял, что добровольное академическое изгнание – позор страны. Были дела поважнее. Занимались полной ерундой. Аверинцев превратился в шута горохового, который заносит ногу над пропастью. Вслед за Аверинцевым вымерла интеллигенция".

Но разве интересно автору "Поэтики ранневизантийской литературы" то, чем занимается автор рассказа "Приспущенный оргазм эпохи"? Пишет Владимир Бондаренко: "Аверинцев борется за значимость и мораль, против навязывания пустоты. О чем бы он ни писал, везде взгляд византийского моралиста, византийского почвенника. (...) Он воспевает то, от чего нынешних пелевиных и сорокиных, ерофеевых и аксёновых давно тошнит. В литературе он ищет не литературу, а весть, значимость, пророчество... В этом высокоучёном эрудите виден еще и настоящий мужчина с его чисто мужскими качествами".

Возможно, Вадим Кожинов и Сергей Аверинцев – на разных полюсах, но объединяет их всё же христианское сознание. И если кого-то смущает спокойное отношение Аверинцева к Западу, то не будем забывать, что многих византийских монахов мы читаем в его переводе. Например, Романа Сладкопевца. В русской версии византийской поэмы "О жизни монашеской" Роман Сладкопевец и Сергей Аверинцев говорят вместе:

Не видал я меж смертных бесскорбного,

ибо мира превратно кружение:

кто вчера возносился гордынею,

того зрю с высоты низвергаемым;

богатевший с сумою скитается,

роскошь знавший нуждою терзается;

вы одни остаетесь свободными,

кто свой дух покорил песнопению:

"Аллилуйя!"

Се, безбрачным надежд отсечение,

В браке ж сущим забот изобилие;

Се, бесчадный терзаем печалию,

многочадный снедаем тревогою;

эти многим томимы томлением,

тем же плач предлежит о бездетности;

вы одни посмеётесь сим горестям,

ибо ваша услада небренная –

"Аллилуйя!"

Приближается время веселия,

скоро, скоро Христово пришествие;

Жениха вы на брак провожаете,

и в руках ваших ясны светильники...

Глеб Горбовский ПЕРЕРОЖДЕНЬЕ

МАРГИНАЛ

Прозябаю, хотя и одет по сезону.

Волочусь по двору в магазин.

Встречный пёс,

недовольный моею персоной,

зарычал на меня... сукин сын.

Опускаю с прилавка

бутылку в котомку,

отпускаю улыбку, живу...

Отсылаю поклон

за пределы, потомкам.

Средь писак – маргиналом слыву.

Воскресаю из мертвых

не каждое утро,

но всё чаще – прощаюсь с Тобой, –

до чего ж ты устроена сочно и мудро,

жизнь моя – в крохотульке любой!

ПРОЩАЛЬНОЕ

Что я вижу, прощаясь с тобой,

во пустыню судьбы уходя?

Рваный берег и свет голубой

над рекой, и следы от дождя.

Чем питаюсь, прощаясь с тобой?

Не колбаской, не сферой яйца –

только верой в одержанный бой,

а не в крах, не в победу конца.

Что я жду от прощанья с тобой?

Не свободы, не мира в душе,

а всего лишь надежды слепой

на тот свет... На восьмом этаже.

ШЕСТВИЕ

Передвигаюсь...

Пусть – не с факелом, –

с бокалом огненным в руке...

Перемещаюсь, ибо так велел

мой мозг – с иголочкой в виске.

Переползаю, как препятствия,

своих желаний прах, тщету.

И начинаю робко пятиться –

туда, в былую простоту.

Туда, где я, разинув глазоньки,

стоял над утренней рекой,

держа свой плот,

к судьбе привязанный,

и факел – вздыбленной рукой!

РОМАНС

Как будто от пробега марафона,

очухаться от жизни, приустать.

...Старинная труба от граммофона

не прекращает звуки издавать.

Шипит пластинка

под иглой настырной,

воспламеняет Вяльцева романс!

Являет действо

в пустоте квартирной

минувшее, сгустившееся в нас.

Финальные отслеживая кадры,

душа ещё надеждами полна...

Но дух сомненья – змеем Клеопатры –

щекочет сердце и лишает сна.

ЗВОНОК

Срывая с древа бытия плоды,

я говорил Вершителю:"Лады".

Благодарил. И вдруг – горчайший плод!

Но всё равно – беру его в заглот.

Ныряя в плоскогрудую кровать,

я вспоминаю ласковую мать.

Благодарю. И вдруг – на сердце мгла.

Зачем ты меня, мама, родила?!

Блуждая по квартире, как паук,

я мух ловлю… И слышу сердца стук.

Благодарю... И вдруг в дверях звонок!

И под собой не ощущаю ног.

УЗНИК

Друзья, улыбки – всё заброшено.

Забыты встречи... Почему?

Отшибло память на хорошее?

...В себя упрятан, как в тюрьму,

на мир взираю сквозь решёточку

ресниц и сквозь сетчатку глаз,

ещё могу сдробить чечёточку,

но – для себя, а не для вас.

Брожу по комнате потерянно,

читаю жидкий детектив...

И намечается истерика

от дарвинистских директив.

ПЯТНО

Николай Второй, нещадно преданный

собственным народом, – не у дел...

Путь избрал, царями неизведанный, –

за Урал, в подвальный беспредел.

Император сгинувшей империи

во дворе тюрьмы колол дрова.

Потеряв корону и доверие,

уникальные обрел права:

мученика-палача... Преступника.

…Растерзали. Взрослых и детей.

Плачь, Россия,

плачь, вероотступница,