Газета День Литературы - Газета День Литературы # 101 (2005 1)

• Название: Газета День Литературы # 101 (2005 1)
• Автор: Газета День Литературы
• Жанр: Публицистика

Газета День Литературы # 101 (2005 1)

---

Я рад, что в тот день встретил человека, с помощью которого познакомился с бильярдом. Удивительная игра. Везде, где есть азарт, мало кто скрывает свои истинные силы. Преферансисты часто отказываются играть со слабым соперником. Посетитель казино охотно поведает о своей надежной интуиции. Шахматист похвастается победой над гроссмейстером. Примеров много. А в бильярде всё наоборот. Обычно хороший игрок, если, конечно, его цель — "получка", покажет себя артистом во всей красе. Промолчит о былых победах. При встрече с незнакомцем не побрезгует попросить фору, вспоминая при этом, как давненько не брал в руки "шашек". И в первой партии, когда на пробу, "фирменных" подрезок, ударов, серий не покажет. Зачем первый ход делать с козыря? После, получив от лоха фору в пару шаров, будет и дальше играть "тихой сапой". Наглядно порадуется забитому шару, как случайному. Словом, вот таким образом заманивают "лопухов". Тем не менее, все эти штучки, собственно, и не обман, а скорей военная хитрость. Конечно, в истории бильярда чего только не было. Крали и шары со стола, пока партнер отворачивался за мелком, и забитые им шары, если забыл вытащить, преспокойно доставали и клали к себе на полку. И кий хороший был один на все столы. Остальные же прятали. И "свой", привычный стол имел огромное значение: лишь ты знаешь, что эта луза глотает шары на любом, пусть и самом сильном ударе, а другая, вот средняя, — на тихом. Иначе — всё пропало.

По окончании партии он поставил кий на изрядно вытертое "лысое" сукно. И протянул мне на прощание руку. Кисть украшала татуировка с изображением шара под номером "один"…

— Внучок, еще увидимся, — сказал он и сразу перевел взгляд на тех двоих.

Через неделю в городе значительно прибавилось игроков, навсегда завязавших с бильярдом…

г. Воронеж

Василина ОРЛОВА. ТЮЛЬПАНЫ ИЗ АМСТЕРДАМА

Тося познакомилась с Изольдой Марковной совершенно случайно.

По всему распорядку созвездий встрече этой не суждено было состояться: Тося опаздывала на экзамен и торопилась. Улицы обмерзли ледовой коростой, и Тося скользила на каблуках, как на лыжах, подъезжая к трамвайной остановке. Уже двадцать минут, как она должна была быть на том конце маршрута, иначе не успевала перехватить Настин конспект. Отличница Настя всегда первая сдавала и великодушно оставляла на растерзание две, а то и три, смотря по сложности экзамена, увесистые тетрадки, заполненные убористым почерком до состояния полного распухания, так что казалось, что буквы сейчас полезут на стол, до того им тесно было на линейках и в клетках.

С тоской Тося обозревала предстоящий путь: только на трамвае ехать до Тимирязевской академии оставалось минут двадцать пять, да пять еще добежать до аудитории, впрочем, особо прыткие пересекали улицу, заскакивали на ступеньки и взмывали на третий этаж за четыре. Тося на чем свет кляла будильник и отчаянно не поспевала. Она ругалась про себя и отчасти вслух, оправдываясь перед преподавателем, хотя отлично помнила, что будильник сама с вечера завела на двадцать минут, а не на десять, потому что хотелось подольше поспать.

Изольда Марковна шла тихо, ставя отдельно каждую ногу, и никуда не спешила — когда тебе за семьдесят, особо не поспешишь в гололед. Вот Варвара Петровна с тридцать седьмой квартиры прошлой осенью поскользнулась — да где, еще и холодов не начиналось, первый ледок, и упала так неудачно, сломала шейку бедра.

Только Изольда Марковна подумала о несчастье Варвары Петровны, как сзади что-то мягко и тупо ткнуло в подошву ее старомодного зимнего сапога, отчего одна нога Изольды Марковны поехала по льду и женщина приземлилась на копчик — а это зевака Тоська оглядывалась назад, проверяя, не поспешает ли трамвай номер двадцать семь и не пора ли прибавить шагу, и толкнула старушку.

— Ой, извините! — она нагнулась к Изольде Марковне с намерением быстренько восстановить равновесие и поспешить дальше, досадуя на непредвиденную заминку в пути, но бабуля не поднималась и даже не открывала глаз, только на лице запеклась гримаска боли или удивления — кажется, она потеряла сознание.

— Да чё такое?! — сильно дунула себе в начесанную челку Тося. Уши ее совсем покраснели от мороза, а шапка лежала в кармане — поскольку мама утеряла дочь из виду благодаря дальности разделяющего их расстояния, Тося носила шапчонку по преимуществу в кармане и щеголяла крашеными в каштановый развевающимися прядями. Эту шапку сейчас и вынула Тося, и стала ею растирать старушке щеки, рассудив, что шапка теплая, а рука, опять же без перчатки, — нет.

Вряд ли именно эти усилия способствовали оживлению Изольды Марковны, но правды ради следует отметить, что она тотчас открыла глаза и — первое — застонала.

— Чё с вами? — честно-испуганно спросила Тося. — Вам больно? Простите, я не хотела!..

Она немного досадовала, что помеха все дальше отдаляет ее от вожделенного Настиного конспекта и заодно от экзамена, но и испытывала глубоко запрятанное чувство довольства: вот реальная ситуация, почему она не попала на экзамен вовремя. Против такого не попрешь и совесть разом очищалась одним универcальным отбеливающим средством.

Вместо ответа Изольда Марковна заохала.

— Чё, плохо вам? — сочувственно проговорила Тося. — Ну, давайте, я вас подниму, провожу вас. Вы где живете? Идти можете?..

Идти Изольда Марковна вполне могла, хотя хромала и трясла головой, как больная лошадь — Тося видела, как в передаче у лошади переломилась нога и она так же тряслась.

— Надеюсь, это не перелом, — сказала Изольда Марковна, но надежды ее не оправдались: когда она падала, то подвернула ногу и сломала какую-то косточку, не очень важную, отмахнулась Тося потом в разговоре с подругами, но, поскольку старушка при поддержке Таисии шла пешком метров сто, боли не чувствуя, то положение усугубилось — обломок кости прорезал мышечные сухожилия, и Изольда Марковна оказалась закована в гипсе со строгим врачебным наказом самостоятельно не снимать.

Тося, как в некотором роде виновник всего происшествия, стала Изольду Марковну навещать по дороге когда в институт, когда в общежитие, и привозила ей продукты — молочное, хлеб, варила кашу "быстров" и суп из пакетиков, покупала картошку "магги", вместе с ней ела, а когда и мыла полы. В таком преклонном возрасте нечего и думать оправиться от такой напасти месяца за три-четыре, это надо пролежать год или два, делилась она с подружками на лекциях, и те с природным естествоиспытательским интересом внимали ей.

Изольда Марковна оказалась старуха чудная, настоящий самодеятельный философ в юбке, она часами, взгромоздясь с Таисиной помощью на свое старое, в прорехах, будто поношенный лапоть, кресло-качалку, чего-то проповедывала, рассказывала, делилась наблюдениями из жизни и накопленной с годами мудростью. Тоське бывать у нее понравилось, тем более, что жила она в Москве одна, снимая комнату на двоих с подружкой, а что такое жить в коммуналке, у нас многие знают. А вот у Изольды Марковны были свои, отдельные хоромы, двухкомнатные, с потолками три метра, правда, малость неприбранные, но в каком-то артистическом, не простом запустении. По стенам — фотографии, некоторые с автографами дивными старинными почерками, весь коридор в книгах, на шифоньере в большой комнате белесые от давности, но не потерявшие объема цветы — розы, кажется, состоящие из одной бархатной пыли, бессмертники, блестящие, словно покрытые прозрачным лаком для ногтей, и еще какие-то, мелкие, Тося их названья не знала. В углу спал проигрыватель с целым ворохом грампластинок — аппарат не работал, и Тося подумала, что когда она немного встанет на ноги, начнет работать и разживется первыми деньгами, непременно починит проигрыватель, и они с Изольдой Марковной послушают те чарующие звуки, что спят в черных концентрических бороздах под обложками простыми, но обольстительными: "Тюльпаны из Амстердама", "Сиреневый романс", "Триолет", "Романсы Александра Вертинского"…

Изольда Марковна поведала Тосе историю своей жизни. О том, как вышла замуж сразу после войны, когда женихов было мало, а ей хотелось детей. "Такой необразованный, Тосечка, был, просто ужас. И грубый. Я его спрашиваю: "Ты матери своей хоть написал, что мы поженились" — "Вот еще! Ей какое дело!" Потом я его уговорила, он написал письмо. Я читаю: "Во первых строках письма, дорогая мама, сообщаю вам, я женился". Это что такое! Ой, ну научила его письма писать. Покойный мой папа только смеялся, и вот новость: муж не хотел детей. Предохраняться он тоже не хотел — ему это, видите ли, было вредно. А мне не вредно аборты делать! Ну, сделала раз, другой, потом сказала, нет. Но он заставил-таки меня. И что ты думаешь? Мне делал врач, Суховейко его фамилия, а как раз тогда ходил один видный их там профессор по этажам и водил с собой группу студентов, показывал. Я говорю, не буду при студентах. Ну, он мне отвечает, вас никто и не заставляет — ложитесь. Я легла, ноги закинула, он меня чистит — а тут открывается дверь и входит этот профессор, и студенты тоже входят, стоят, смотрят. А я плачу от унижения, но что делать. Оперируют".