Евгений Титаренко - Изобрети нежность

• Название: Изобрети нежность
• Автор: Евгений Титаренко
• Издательство: Центрально-Черноземное книжное издательство
• Жанр: Современная проза
• Год: 1977

Повесть Е. Титаренко «Изобрети нежность» – психологический детектив, в котором интрига служит выявлению душевной стойкости главного героя – тринадцатилетнего Павлика. Основная мысль повести состоит в том, что человек начинается с нежности, с заботы о другой человеке, с осознания долга перед обществом. Автор умело строит занимательный сюжет, но фабульная интрига нигде не превращается в самоцель, все сюжетные сплетения подчинены идейно-художественным задачам.

---

Павлик увидел сначала его лакированные ботинки, в которых тускло играло солнце, потом заставил себя посмотреть ему в лицо. Глаза Николая Романовича опять, как во время их неожиданной первой встречи, чуть-чуть косили. Что ответить ему, Павлик не знал.

– Дружите… – сказал Николай Романович. – У Ильки, видишь беда какая… Ему теперь тяжело одному… А ты дружишь здесь с кем-нибудь?

– Мы с Аней дружили, – напомнил Павлик.

– Ах, да… – Николай Романович вздохнул. – И что ее к полынье понесло?

Павлика покоробило это слово: понесло. Но ответил он сдержанно:

– Не знаю…

– Как же вы: друзья, а ты о ней ничего не знаешь?

– Я о ней все знаю, – жестко возразил Павлик. – А зачем она пошла в лес, не знаю.

– Но вы же с ней виделись в тот день?

– Виделись, – сказал Павлик.

– И все-таки она тебе ни на что не намекнула?

Вопросы очень напоминали вчерашние. Николай Романович как будто надеялся что-нибудь выпытать у него. Или Павлику казалось это?

– Намекнула, – неожиданно признался он. – Намекнула, что что-то знает, а что – не сказала.

– Что, она любила таинственность?

– Любила. Мы оба любили, – сказал Павлик. – Мы путешествовать собирались.

И Николай Романович, совсем как вчера, горестно вздохнул:

– Дети вы, дети… Одна беда с вами! Но ты не вешай носа! – приободрил он. – Аннушке теперь уже не поможешь… – Снова тяжело вздохнул. – Бывай! – И, легонько тронув его за локоть, шагнул по тропинке вниз, на лед Жужлицы.

Домой идти не хотелось. И Павлик тем же медленным шагом стал прогуливаться вдоль оград: от реки до своего штакетника, потом назад.

Ветер заметно сник. Но солнце по-прежнему тускнело сквозь однообразную дымку, и в замороженном воздухе уныло чернели безлистые яблони, разнокалиберные, поставленные вкривь и вкось домики, сараюшки в садах. И город был в той же морозной дымке.

Его опять нестерпимо тянуло к лесу: где черная полынья, где тополь… И опять он сдерживал себя. Потому что днем этого нельзя было делать. Потому что существовали в окрестности еще чьи-то глаза, – Павлик не сомневался в этом, – которые, быть может, именно сейчас тоже внимательно изучали тот крохотный, ничем не приметный участок леса…

Но, прохаживаясь по улице, Павлик опять и опять краешком глаз высматривал опушку, тополь…

На девчонку, что шла от Жужлицы, не обратил внимания. Но узнал парня на том берегу и остановился у ограды Мелентьевых так, чтобы его не видели от Викиного дома. Парень был тот самый, что накануне уже приходил к «Викеньше», как выразился Илька: угреватый, с ярким галстуком, в пальто нараспашку.

Но и девчонка, оказалось, шла тоже к Вике. В новеньком зеленом пальто и зеленой шапочке, она высокомерно оглядела Павлика и, открыв калитку, смело вошла во двор. На крыльце постучала.

– Здравствуйте! – проговорила она жеманным голосом, чем-то напоминающим голос Вики.

– Здравствуй… – холодно отозвался баптист.

– А вы кто? – неожиданно спросила девчонка.

– А кого тебе надо?

– Я к Вике, из школы.

– Нет ее, – отрезал постоялец.

– Как нет?.. – девчонка немножко растерялась. – А почему она в школу не пришла?

Это было новым открытием для Павлика. Он вспомнил, что красивая Вика должна, ко всему прочему, еще и ходить в школу! Их положение в доме час от часу все усложнялось.

– Не пришла, потому что уехала!

– Куда?

– А кто ее знает, куда! Она не объясняла. Мать за ней двинулась, разыскивает. Все! Будь здорова! – Баптист хлопнул дверью.

А девчонка вышла на улицу, недоуменно поморгала на Павлика и вдруг захихикала, прижав ко рту зеленую варежку. Потом увидела угреватого пижона в галстуке напоказ, сделалась опять гордой и, отойдя от Павлика, стала наблюдать, как входит во двор этот парень.

– Еще чего? – голос баптиста.

Повторялись все вчерашние сцены.

– Я к Вике…

– Нет ее! Нет и не будет! Кавалеры… Черт вас побери!

Девчонка аж присела от наслаждения, радостно хохоча и сверкая глазами. Потом, когда баптист следом за парнем двинулся к калитке, она подскочила и – от греха подальше – припустила бегом по Буерачной. Павлик тронулся было за ней, потому что от реки взошла на берег бабка Васильевна. Но та заметила Викиного постояльца и – мимо своего дома – направилась к нему.

– Чтоб я больше ни одного не видел! Нужен ты ей, как собаке телега! У нее таких тысячу! Сто тысяч, как ты! – наставлял баптист красного, как его галстук, парня. Тот пятился задом от него и безрезультатно пытался застегнуть на все пуговицы пальто, чтобы скрыть теперь уже бесполезное украшение.

– Вот так и знай. Она к такому же охламону, как ты, рванула, – заключил баптист, собираясь накрепко запереть калитку.

– Андрей Петрович! – позвала Васильевна. Баптист молча приостановился. – Вы Николая Романовича не видели?

– Что я, бегаю за ним? – холодно отозвался Викин постоялец.

– Да нет… Но у матери его нету, ушел кудай-то… Встренете случаем, так передайте: Матвеич мой днями дома будет. Чевой-то он обещал ему. А я его, сговорилась, под расписку заберу.

Павлик удивился: Татьяна Владимировна забирала его из больницы без всяких расписок.

– Ладно. Увижу, так передам…

– Спасибечко вам. Чегой-то вы не в духах вроде?..

– Будешь тут в духах, когда тебе на мозги… Из-за соплюхи этой…

Павлик шагнул ближе.

– Бабушка Васильевна! Я к вам… – показал ей бидон.

– А! Идем, детка! Замоталась я! Сейчас мы это парного сообразим!

Скрипнула калитка за спиной. И тяжело загремели засовы. Баптист не собирался больше никого впускать.

Бабка Васильевна действительно замоталась и дышала часто, тяжело, как после стометровки. Но быстрым шагом, так что Павлик едва успевал за ней, просеменила к дому, захватила в сенцах подойник, полулитровую баночку воды и открыла сарай. Павлик остановился в дверях, наблюдая, как она моет вымя пестрой, в белых пятнах корове. Потом присела на корточки и ловко заработала обеими руками. Молоко тугими струйками забило в ведро: чвирк, чвирк… Смотреть на это оказалось так же необъяснимо притягательно, как смотреть в огонь… Словно не бывает конца этим коротким, быстрым и сильным струйкам.

– Бабушка… – осторожно позвал Павлик.

– Что, детка? – не оглядываясь, переспросила она.

– Вы позавчера ничего не слышали ночью?.. Ну, вечером…

Бабка Васильевна перестала доить, оглянулась. Ее голубые, светлые-пресветлые, немножко беспомощные глаза уставились куда-то сквозь Павлика. И сеточка морщин сбежалась вокруг губ.

– А чего такое было вечером?..

Павлик уже раскаялся, что задал этот глупый, заведомо пустой вопрос.

– Да я так. Ничего… Аня в тот вечер была в лесу…

– И-эх! – вздохнула Васильевна. – Ежели б я что слышала! Да я сплю, как девка, – оглоблей не разбудишь!..

«…Нет, я другой не буду»

Материны вещи были убраны. А Вика, опять в голубом спортивном костюме Павлика, поджав ноги, сидела на кушетке, немножко по-боевому взъерошенная и, опустив кулак на толстый фолиант репродукций картин Дрезденской галереи, глядела победительницей. Про банду Гурзика, про ночное убийство она, похоже, давно забыла…

Костя орудовал на кухне.

– Павлик! Если за тобой котенок или какая собачонка увяжется, ты виноват будешь?! – быстро спросила Вика.

Но Павлик не знал, к чему она клонит, а потому, выигрывая время, сначала пристроил на табурет бидончик с молоком, потом снял и повесил на гвоздь пальто, шапку…

– Я ему говорю: скучно сидеть! Пойдем, говорю, в город! – объяснила Вика. А он говорит: опять с суворовцем лаяться?.. А что я, виновата, что он привязался вчера в кино?!

– Так если тебе не нравится, если тебе скучно здесь, – подал голос Костя, – иди домой! Насильно ведь тебя никто не держит! – Костя, видимо, был здорово сердит и потому задернул ширмочку.

– Ишь ты! – возмутилась Вика. – А я теперь не могу вернуться! Я написала: ухожу навсегда! Написала, что сама буду жить! А?!

Не дождавшись ответа, Вика нервно листнула альбом, отбросила его в угол кушетки и показала в сторону этажерки:

– Павлик, дай мне другие картинки!

Павлик взял и протянул ей альбом Айвазовского.

– Ведь ты сам сказал, чтобы я написала так! А теперь гонишь!

– Никто тебя не гонит… – сдержанно заметил Костя. – Сама начала жаловаться…

– А если мне скучно?

– Надо чем-нибудь заниматься, чтобы не было скучно!

– Чем?

– Да вот взяла бы и готовила тут! – Костя в сердцах громыхнул сковородой о плиту.

– А я не умею, – сказала Вика. – Ты же говорил, умеешь?

– Умею! Умею! – дважды яростно повторил Костя.

Вика обиделась, глядя исподлобья на занавеску. И когда у нее задрожали приспущенные уголки губ, в лице появилось что-то совершенно беспомощное, отчего Павлику захотелось утешить ее… Но вспомнился почему-то ее настырный кавалер с галстуком до колен. А Вика тут же овладела собой. Ткнула всеми пятью пальцами в альбом.

– Ты что мне одно море дал?! Дай что-нибудь интересное!