Юрий Екишев - Россия в неволе

• Название: Россия в неволе
• Автор: Юрий Екишев
• Издательство: Издательство "Русское Имперское Движение"
• Жанр: Политика
• Год: 2009
• ISBN: 5-98404-006-6

О чем эта книга? Детский вопрос… Но иногда звучащий в далеко недетских ситуациях. Эту книгу искали у меня повсюду. Пока сидел в тюрьме – удалось кое-что переслать на волю, что тут же было фрагментами опубликовано. В лагере из-за этого возникли проблемы – слишком пристальное внимание, "красная полоса" по звонку "сверху", как особо опасному преступнику, и так далее… Тщательные обыски, периодическое изымание оперотделом всего – вещей, книг, рукописей, писем… Чтоб знать – что он там пишет особо опасное…

Заведующий оперотделом, капитан каких-то там войск Давид Сергеевич (всем бы писателям таких читателей – рвущих свеженькое, прямо из рук…) грыз с упорством, как карандаш, один постоянный вопрос – о чем ты там пишешь?

– О рыбалке, Давид Сергеевич, о рыбалке…

Он не верил. Приходил, изымал (не зная, что изымает уже совсем другую книгу, написанную на лагере, а ищет-то по чьей-то наводке эту, первую). Все выходные тратил на бесконечные неудобные для него местные топонимы, этнографические экскурсы в прошлое моей земли, воспоминания детства, сложное кружево родственных отношений, – и не найдя ничего, вынужден был возвращать обратно, со вздохом: – Признайся… Ведь опять написал что-то… Такое… Ну объясни, почему же мне звонят и говорят, чтоб я контролировал все "от и до"... Что ты там такое натворил?

– Я? Давид Сергеевич… Ничего. Сами знаете. Дело мое почитайте… Ну что, отдаем рукописи…

– Да бери! – машет опер рукой, шепча вослед. – Враг государства, блин…

Так о чем книга? Чтоб ее пересказать, нужна ровно такая же – вот в чем необъяснимый фокус этого детского вопроса. Но для чего она? В двух словах – чтоб не боялись. И там люди сидят, наши, русские. Вернее, больше бойтесь быть несвободными в ситуации, когда казалось бы никто не стесняет вашей свободы. Свободны ли мы в своей стране? Думаю, пока нет. Оттого и такое название – "Россия в неволе", и далее движение – "Пара Беллум". Россия в неволе. Готовься к войне. Какие будут следующие слова зависит не от правителей, а от вас.

###

Обложка. Это ноябрь 2006 года, за три недели до тюрьмы. "Русский марш" в Сыктывкаре. Меня, врага государства арестовали - это понятно. Похватали ночью по домам соратников с семьями, кого отвезли за три-девять земель за город, кого блокировали... - тоже можно объяснить. Трусостью, недальновидностью, слабостью, страхом. Кого не взяли ночью - стали хватать прямо там, лунатично улыбаясь при исполнении "приказа" - это уже сон разума, порождающий чудовищ и зомби. Схватили священника и упекли на несколько суток на нары (напомню, марш был разрешен официально), изваляли пожилую монахиню, мою маму - в осенней грязи. Истерика? Безумие? И наконец, сами видите - арестовали икону Божией Матери. Слов дальше нет, простых, которые можно сюда впечатать.

Юрий Екишев

---

Я проверил уже десять продольников. Осталось два. Пока ноль, ничего, кроме дурацкой затеи с проверкой своих загаданных желаний. Обычно, если внизу не клюет, то возьмет где-то посередине. А если уж в середине не тронуто – то везде мертво не клюет, и не может – глубокая осень кругом, какая рыба… Надо готовиться к зиме, дожигать картофельную ботву, дособирать последние грибы, и в город, на движуху.

Предпоследний продольник. На самом глубоком месте. Обычно, если не клюет, то здесь – и подавно. Что там, на несколько метров внизу, может быть, кроме оставшихся поздних листьев, черных, вирусоподобных мелких личинок ручейника, облегающих лески, да злых вредителей – раков – аккуратно, зряче, обкусывающих миног вокруг крючков, издевательски оставляющих от них маленький окурок… При моем приближении бутылки не шелохнулись. Я взял их на борт, взялся за леску, которая оказалась натянута, но это еще ничего не означало, могло набиться мусору, бобер, проплывая реку, мог отпустить свою ветку, и она могла сесть на донку. Сколько раз уже это бывало… И туристы, сплавляющиеся на своих дурацких плотах, тоже могли нашерудить…

Леска пошла в сторону, будто при ловле хариуса корабликом на течении, и тут я понял – это рыба. Никогда я еще так сильно не молился на рыбалке, и так горячо не проклинал себя за всякие дурацкие приметы и небылицы: только бы не упустить… Никогда еще пальцы так не дрожали – на их кончике, как это ни было по-идиотски, по-детски нелепо – было нечто важное, чем ты жил, и что теперь поставил, как игрок на ставку в игре с судьбой, на что никогда нельзя играть.

Так со страхом, за гранью дозволенного – я ее вытаскивал, и когда все же выводил, все же долго не верил своим глазам: опять стерлядь, царская рыбка, не такая, конечно, здоровущая и рекордная, зато желанная…

Мы победим, без комментариев.

Хотел я еще дорассказать про свой суд, но что-то лень не лень, а не поймешь – неохота об этом даже говорить: заказчик и так ясен: как-то в газете "Коммерсантъ" проговорились, что Илья Клебанов дал "второй срок" нашему Главе республики, чтоб с нами разобрались… Республиканский Госсовет выдернул прокурора республики, навтыкал ему, что я все еще на свободе… Полтора года назад приезжал к нам в деревню этот глава, побеседовали мы с ним пару часиков – о моем народе, о том, что объехал я все села, поселки вокруг – знаю, где вчера было двести детей, а сегодня еле десяток… Ну, наговорил он тогда в интервью (вечером телевизионщики расстарались – уже был сюжет в новостях), что, дескать, Юра, сколько тебе нужно на восстановление этого всего – двадцать, тридцать, сто миллионов? – бери, на десять, на пятнадцать лет!.. – прямо так в телевизор и говорил. И в результате, что? Я здесь, миллионы – у других. Почему? Наверно, потому, что путь к этим миллионам чрез баню… А я в баню хожу – мыться, а не за должностями… В баню-то мы так и не зашли, а вот в церковь нашу заходили – поговорили о сущности власти. Что не вся она от Бога, вернее, если не от Бога, то и не власть – это так надо понимать довольно расхожее ныне место из апостольских посланий. Только так: не от Бога – значит, не власть. А какое тут от Бога? – если говорят: давай, займись детским отдыхом, подойдут деньги – четверть "откати" нам, и себе оставь сколько нужно… Вот она, вся вертикаль заказчиков. Дальше – весь отдел "по особо важным", десятки попыток завести уголовные дела… Следаки уже наизусть выучили – что я буду говорить – сами "прикалываются"; что, то же самое будем писать? Копируем? Блин, опять забыл, как это делается… (приходится подсказывать – выделяем, копируем, заходим в мои показания, жмем две клавиши Shift и Ins… Вот и вставлено то, что обычно – что "прокуратура занимается не своим делом, и вместо того, чтобы заниматься ответственными за разрушение потенциала республики, уничтожением предприятий, – предпринимает политические гонения неугодных") Да, говорю, так и будем, опять слово в слово. Можем список утраченных предприятий составить: механических, судостроительных заводов, фабрик, предприятий… Хотите? В каждом городе, селе, поселке моей республики – на глазах развалины того, что уничтожено. Нет? Молчат. Отнекиваются, что, дескать, не их дело. Их дело – меня посадить, надо понимать. И поехать на Лазурный берег, или в Сочи, на новой Mazd'е, как мой последний из "важняков"…

Хотел бы я все это расписать, но боюсь, мало кому это будет сегодня интересно – время не то, люди не выдерживают долгих разговоров, долгих дел, долгой и нудной гражданской войны, которая все не кончится. За последнее время мой народ, коми, потеряли 1/8, или 12,5% – 40 тысяч из 320. В-основном зрелыми работоспособными детородного возраста мужиками… Если это не война, то что такое война?

Конечно, я преступник – не сижу тихо под шконарем. Что-то суечусь по движухе… Что-то, что могу – делаю, стремлюсь, как говорится, вперед и вверх.

Вот однажды я заехал в маленький поселочек. Лесной, необустроенный, почти брошенный. Рядом с сельсоветом, как пенек от коренного зуба – остатки недавно достроенного под ключ детского садика. Скрысили сельсоветские под шумок лихих 90-х, на досочки для своих домиков. Биржа еле шевелится – леспромхоз, одиннадцать поселков вместе с верхними, нижними складами – купила одна дамочка (а считай, взяла в рабство) – по цене подержанной иномарки… В стороне – цех столярный, брошенный. Директор школы взял под крыло, чтоб окончательно не исчез, но что ему с ним делать? – не знает, жалуется, что на детей-то не хватает его… Иду в детсад, старый, покосившийся. Падаю в кресло. Присесть, осмотреться. И тут чувствую – с разных сторон, неторопливо, как в фильме про австралийских ленивцев, какие-то неброские тени в скромных, выцветших нарядах… Дети. И тут они на меня начинают наползать, как на муравейник, как на сладкое – и вцепляются в уши, начинают что-то рассказывать о своих проблемах… Они, видно, никогда не видели мужчины, никогда не видели, чтоб их жизнью кто-то интересовался. У меня что-то было с собой съестное – так они стали спрашивать, с какой стороны котлету есть? Привыкли к монодиете последних лет. Чай с хлебом. Вот эти-то дети и будут нас судить: что мы делали, когда это творилось с нашей страной? Вот эти, выжившие, худые и опрятно-бедные существа – и есть наши настоящие судьи. Вот этот суд – самый страшный.

Что еще сказать про мой нынешний суд? Моя совесть чиста, и никакой приговор – не страшен. Я ничего не совершал – это прекрасно знали и прокурор, и судья. Они осмелились судить по безику, только заручившись поддержкой, приказом, шепотком в телефонной трубке, оттуда – для них сверху, для меня – снизу, из сердцевины смердящей пидерсии, плюющейся своей истерией: убей, распни, осуди!.. – для которой я зло.

Что еще добавить? Беззаконие пожирает своих детей. И они на самом деле судили самих себя. Их преступления, прокуратуры и нынешнего беззаконного суда – будут разбираться не в этом суде. Будет суд истории, народа, вот этих выживших наших детей, и дай Бог, они будут судить так же кротко, как шептали мне в уши – за растерзанную страну. Я готов. А вы?

Вечером, когда после суда нас с Денисом поднимали в хату, чрез шмон, милиционеры, дежурная бригада, как обычно, спокойно шутили, лениво интересовались, ну что, все ездим? Все никак не осудят? Что это они, охренели там совсем? – с сочувствием и равнодушием – таков мир: сегодня одних судят, другие – сторожат… Завтра, глядишь, наоборот…

Говорю, боятся, и осудить, и оправдать – всего боятся.

– А чего? Окрестили бы по бырику, – удивляется конвойный, – хотя ты, конечно, политический, персона…

– Судить невиновного всегда, во все времена – сложно. К тому же, все-таки, как ни крути, лидер белой движухи… А вдруг я злой, мстительный тип, как начну тут бойню…

– Во как сошлось! – радуется старшой. – А это один из лидеров черного движения, – подмигивает Денису. – А я один из красных…

– Да, из красных… Главное, чтоб не из голубых! – вздыхаю после долгого тяжелого дня.

Денис тоже устал: пьяный, свидетель "индиго"… Прислонился к стенке боксика, глаза закрыл, смеется опять.

– Что, еще что-то вспомнил?

– Да его спрашивают – вы с Шишкиным-то, как, знакомы? На короткой ноге? Не, говорит, не заметил, нога вроде нормальная у него, хотя, может быть. Точно, хромал он. Правда, пьяный я был, пьяный… Да, точно, ваша честь, у него одна нога короче была – железно, это ведь для следствия важно?

Река, одинокая, течет. Церковь стоит на берегу. Раз в неделю собираются на службу наши. Поминают нас. И мы тут их, всех, и живых, и многих уже – за упокой. Дни лукавы, несут с собой иногда незаметные изменения, которые потом становятся все больше, все видней от глубинного, внутреннего, белого света, согревавшего здесь наши сердца, такого красивого, когда снится тебе халцедоново-изумрудная трава, мелкая речушка, выезжающий навстречу скрывающийся до времени Русский Белый Царь, чей суд – будет коротким и строгим: каждому – свое: барыгам – смерть, которой они торговали, разрушителям садиков и заводов, леспромхозов и армейских баз – свое, большинство же накажет, по Библии, – милостью. А тех, кто карал, судил, уничтожал ради "красного", а потом и "голубого" дела – видно, ждет огонь.