Юрий Екишев - Россия в неволе

• Название: Россия в неволе
• Автор: Юрий Екишев
• Издательство: Издательство "Русское Имперское Движение"
• Жанр: Политика
• Год: 2009
• ISBN: 5-98404-006-6

О чем эта книга? Детский вопрос… Но иногда звучащий в далеко недетских ситуациях. Эту книгу искали у меня повсюду. Пока сидел в тюрьме – удалось кое-что переслать на волю, что тут же было фрагментами опубликовано. В лагере из-за этого возникли проблемы – слишком пристальное внимание, "красная полоса" по звонку "сверху", как особо опасному преступнику, и так далее… Тщательные обыски, периодическое изымание оперотделом всего – вещей, книг, рукописей, писем… Чтоб знать – что он там пишет особо опасное…

Заведующий оперотделом, капитан каких-то там войск Давид Сергеевич (всем бы писателям таких читателей – рвущих свеженькое, прямо из рук…) грыз с упорством, как карандаш, один постоянный вопрос – о чем ты там пишешь?

– О рыбалке, Давид Сергеевич, о рыбалке…

Он не верил. Приходил, изымал (не зная, что изымает уже совсем другую книгу, написанную на лагере, а ищет-то по чьей-то наводке эту, первую). Все выходные тратил на бесконечные неудобные для него местные топонимы, этнографические экскурсы в прошлое моей земли, воспоминания детства, сложное кружево родственных отношений, – и не найдя ничего, вынужден был возвращать обратно, со вздохом: – Признайся… Ведь опять написал что-то… Такое… Ну объясни, почему же мне звонят и говорят, чтоб я контролировал все "от и до"... Что ты там такое натворил?

– Я? Давид Сергеевич… Ничего. Сами знаете. Дело мое почитайте… Ну что, отдаем рукописи…

– Да бери! – машет опер рукой, шепча вослед. – Враг государства, блин…

Так о чем книга? Чтоб ее пересказать, нужна ровно такая же – вот в чем необъяснимый фокус этого детского вопроса. Но для чего она? В двух словах – чтоб не боялись. И там люди сидят, наши, русские. Вернее, больше бойтесь быть несвободными в ситуации, когда казалось бы никто не стесняет вашей свободы. Свободны ли мы в своей стране? Думаю, пока нет. Оттого и такое название – "Россия в неволе", и далее движение – "Пара Беллум". Россия в неволе. Готовься к войне. Какие будут следующие слова зависит не от правителей, а от вас.

###

Обложка. Это ноябрь 2006 года, за три недели до тюрьмы. "Русский марш" в Сыктывкаре. Меня, врага государства арестовали - это понятно. Похватали ночью по домам соратников с семьями, кого отвезли за три-девять земель за город, кого блокировали... - тоже можно объяснить. Трусостью, недальновидностью, слабостью, страхом. Кого не взяли ночью - стали хватать прямо там, лунатично улыбаясь при исполнении "приказа" - это уже сон разума, порождающий чудовищ и зомби. Схватили священника и упекли на несколько суток на нары (напомню, марш был разрешен официально), изваляли пожилую монахиню, мою маму - в осенней грязи. Истерика? Безумие? И наконец, сами видите - арестовали икону Божией Матери. Слов дальше нет, простых, которые можно сюда впечатать.

Юрий Екишев

---

Жека, раскладывая после Дениса, слегка язвит. У него выпадает: свобода – ты – дом – менты… А он-то, по крайней мере, внешне, относится к этому не так серьезно.

– И чо? – восклицает Жека, – где тут доминошка под названьем "и чо"?

– Ну, в рифму все, смотри: свобода – ты, дом – менты, – вмешивается с доморощенными комментариями Паха "Шерхан".

– И чо? – осаждает его Жека.

– Ну, чо… Это ты в который раз раскладываешь?

– Ну, во второй, и чо? – юродствует Жека.

– Ну, может это настоящее… – осторожно размышляет Шерхан, в какую сторону выгоднее повернуть, беря на себя роль Пифии из "Матрицы". – Надо три раза, на прошлое, настоящее и будущее… – Паха все же тормозит, пытаясь по лицу Жеки угадать, что он хочет услышать.

– Так. Свобода, я, дом… И менты. Настоящее. Дом – это централ получается, дом наш общий. Я и дом – это в настоящем. А при чем тут менты, свобода… Что этот все вместе-то значит, а? Я свободен, словно птица в небесах? В доме нашем, где тупят со мной менты? Втыкая, как отсюда выбраться – ведь это мой дом, и я тут свободен, а они – за решеткой, всю жизнь?..

– Можно и так, – осторожно соглашается с этим импровизированным Жекиным тюремным репом Паха.

– Но это бред, Шерхан. Как ты не втыкаешь, что все это бред!.. И чо? – вскипает Жека.

– А это не имеет смысла такого прямого. Это так, намек для тебя. А если не понимаешь – нужен человек, который все это умеет растолковать по сути…

– Да ну! Еще скажи, как в "Криминальном чтиве": может, это я пастырь, а моя плетка, "татарин" мой – это мой жезл!.. А может, это он пастырь, а я жезл…

– Брось, это дело темное, – советует, наконец, Паха.

– То-то… Не знаешь "и чо" – лучше молчи!..

Итак, мои прения и последнее слово. На суд едем вместе с Денисом – у него тоже рассмотрение. Он садится в дальний боксик воронка – поближе к девушкам, которых вроде тоже должны были сегодня везти. Я в ближнем, откуда девушки видны плохо, зато, как в старом кино – ползет полоска с видами на часть улицы, осеннего города, маленького отрезка бабьего лета… Денису не везет сегодня – входит пожилая цыганка в черной хрустящей кожанке, грубо прошитой по турецкой моде белыми нитками, в белом пуховом платке, вся уже от возраста не розовая, а коричневая – короче, Дене не подфартило! Мне везет больше. Передо мной, вернее чуть сбоку, за мелкой клеткой автобусной решки – два мусора, которые решительно стараются не смотреть в глаза. Позади меня, в темной глубине воронка – спешная напряженная беседа двух подельников, словившихся вместе – если ты вот так скажешь, а я во так, то получится нормальный расклад, еще и терпила, господи гребаный, вспотеет – придется ему, скотине, признать, наконец – что должен был нам, и что побежал в РУБОП, хотел денег не отдавать, и что микрофон нацепил, и неделю бегал, посылал всех нах, провоцировал, чтоб ему морду кинулись чистить, как и было, братан, как и было, вот только бы эту ОРМ отмести, и полегче будет, скоты, как неделю он бычил – не включают в запись, вырезали все, подчистили, ну, держись, братан, правда она и есть правда, вот только почему-то в суде правда – это то, что мент говорит, а не ты…

В клеточках, будто на электронном рекламном щите, мелькают картинки пригорода. Золотая осень, золотая, самый разгар, солнечная игра на желто-зеленых, раскиданных как в японской головоломке по квадрату поля, листьях берез. Проезжаем мою улицу (недавно приснилось, что вместо нее течет река, а я на перекрестке, где обычно бьются машины, закинул свои продольники. Но рыба, по версии Дениса, – срок – не снилась. Только видел наживку: червячков-зебр, миног. Да еще те, кто собирался со мной на эту рыбалку – сунули в банку с наживкой весь продуктив – сырокопченую колбасу, сыр. Короче, ничего это не значит, кроме одного – спал плохо…). Дальше поворачиваем к центру. Десять долгих месяцев на централе, в доме нашем общем, и я уже отвык от того, что можно идти вот так, никуда, из обувного в продуктовый, с работы домой, из общаги в уличную пивнушку, которые уже позакрывались – осень, или все же в галантерею – присмотреть чехол для ключей, детям подарок, бегом на вторую работу, подработать на хорошие кроссовки, в "Тропик" (впрочем, с утра он закрыт, с утра другое настроение, не до баров, ресторанов нашему люду, из настоящего – в настоящее… Из прошлого – в прошлое, которое не имеет смысла без будущего. Утро располагает к деятельной борьбе за существование, или к вечной жизни в кругу друзей – время Литургии верных… Время начала битв, наступлений, решающих прорывов… Время человеческих слабостей от изменившегося за ночь атмосферного давления, смены непогоды, перевода часов, смены осеннего равноденствия, неустойчивого, клонящегося по направлению к зиме, которая будет холодной… Время узнавать плохие и очень плохие вчерашние новости, входить в курс мировых перемен, планировать неуправляемый взрыв будущего… Время быть судимым и невиновным… Лучшая пора, чтобы ходить по тайге – еще тепло, а комаров и мошкары уже практически нет – повыбило заморозками, висит переспелая малина, осыпающаяся – только тронь, по открытым полянам поспела ежевика, брусника после заморозков наконец-то налилась, стала прозрачной, тонкошкурой, не просто вкусной, а ароматной по-настоящему; в реках вся хищная рыба вышла на осенний жор, на последнюю долгую охоту перед зимой – щука, хариус, окунь кое-где жируют, плавятся по заводям; заветная, счастливая мушка, падающая в черную струю похолодевшей воды с желтыми холодными искрами проплывающих березовых листьев – если есть у травы хариус – найдет его обязательно.

Хорошее время. Жаль его тратить на что иное, кроме того, что ты можешь. Но иного пока не дано – больше года государственная машина, которой по фиг осень и любовь, работала против тебя, рыскала по следам, подслушивала, подглядывала, обыскивала, давила слабых, пыталась поймать на слове, словить за руку, обличить, заманить в ловушку, очернить, купить, раздавить, избавиться, и вот впереди у тебя есть несколько десятков минут, чтобы на это ответить…

Прокуратура с присными свою часть похлебки оправдали (жалуясь в кулуарах и оправдываясь – кушать-то хочется, ведь работа такая… Так меняй работу!). Пришло мое время, мои несколько минут, к которым как ни готовься – не подготовишься. Ночью дорожники забыли задернуть одеяло на решке, использовавшееся вместо портьеры – и с решки на шконари всю ночь тянуло осенней ночной прохладой, самой простудной, опасной, пронизывающей, понемногу, миг за мигом, – глаза, тело, днем еще ощущающие обманное последнее тепло – не готовые к резкому ночному нападению, добирающихся до костей, до сердца, со всех сторон сквознячков (даже матрас с испода мокрый). Состояние неважное, сумбур вместо музыки в голове, усиливается тем, что судья, прокурор – появляются в задании суда из дома, из теплых постелей, плотно позавтракав, или же по рекомендации какой-нибудь певички, наоборот, заточив в одно горло йогурта или дыни, чтоб в обеденный перерыв продолжить – кефир для похудения, смесь авокадо с бананами для омоложения, для вечной земной жизни на зарплату, которая выше чужих судеб.

А мы, весь воронок, кто в суд, кто в психушку, на пятиминутку, кто на экспертизу или ознакомку – кто бы ни был – сначала проходим несколько часов холодного сырого прокуренного и пахнущего чем-то неживым, нежилым, подвала, – воронок, боксик в суде, шмон, другой боксик, практически без вентиляции, пара рандоликов – это весь обед, какой уж тут освежающий, по рекомендации "кремлевской диеты", кусок нежирной телятины… У нас своя диета: война, борьба с обвинениями, практически всегда и везде сегодня сляпанными наскоро, – и скорый суд. Борьба настолько неравна, что одно это придает сразу второе, третье, десятое дыхание – ах так!

– Да, Ваша честь, преступление человека – это его говорящая совесть. Моя совесть чиста. И никакого снисхождения я просить не намерен. Но я согласен – преступник здесь, среди нас, в зале. Только это не я. А кто? Мы сейчас установим. Согласно нынешнего законодательства, а именно 73-ей статьи УПК РФ, гласящей о том, что же подлежит доказыванию и что такое преступление. Что такое преступление? И что необходимо при установлении события, именуемого так? Необходимо установить – время, место, форму вины, мотив, а также иные обстоятельства, всесторонне изысканные и расследованные. Давайте начнем по порядку с тех эпизодов, которые мне вменяются. Первое. Разговоры в сельской "Пирожковой" (увы, читатель, именно так, вот за что сегодня судят и раздают срока… Даже во время пресловутой 70-ой статьи "антисоветская пропаганда" – за такое не судили). Якобы я приехал и разжег костер инквизиционной резни в этой маленькой сельской забегаловке. Мы выслушали свидетелей обвинения, молодых парней, которые единственно, что указывают, совпадающее друг с другом, это то, что пригласили их просто познакомиться. Остальное настолько приблизительно, насколько вообще может быть с разговором на несколько минут, несколько месяцев назад. (Сделаю отступление: все наши пути – это мелочи, из которых составлено то, что мы никогда не замечаем. Шишки, ветки, песок – если мы будем пристально всматриваться в них, то никогда не дойдем к цели. Но есть иные мелочи, предательские, маскирующиеся под обыденные. Иногда маленькое предательство изменяет жизнь огромной цепи людей, целого рода – предательство может прервать и отдельную жизнь, маленький огонек с сухой ветки может опалить все дерево, может выгореть страна – как наше дворянство, отошедшее от Царя, с горечью воскликнувшего: "Кругом трусость, предательство, и обман!". Здесь, надеюсь, этого не будет – по протоколам видно, как искренне, с неохотой сельские молодые парни, ленивые и вольные, беседовали с прокурором. В каждом слове чувствовалось, как они с опаской относились к жути, которую на них нагоняли, и как искренне не понимали – к чему все это? В чем тут особо страшное преступление, в их обыденной неспешной деревенской движухе, между своими путями – от девчонок к деревенским недорогим радостям… Моя бабушка, мамина мама – из этого села, была здесь учителем истории, директором школы. Все детство я шастал по здешним местам – речкам, лесам, собирал полные карманы чертовых пальцев по тенистым ручьям, таскал посреди села, около свай старого моста, рыбешек из реки, несерьезного характера – пескариков, гольянов, красноглазок; бегал на дни рождения к двоюродным братьям и сестрам, коих чуть не полсела, объедаясь там жирной деревенской пищей и играя потом в прятки по малинникам с девчонками; хмурился по чужим сельским похоронам, не понимая, кто кому какой родней приходится, и при чем тут я; лазал по пыльным сумеречным заброшенным домам, где все было окутано таинственной дымкой. Это был и мой мир, спокойный, неагрессивный, не суливший никаких опасностей. И вот, спасибо, вмешались, разъяснили, – что я на своей земле должен ходить по-другому, и разговаривать не о том, о чем я там разговаривал, а лучше – молчать...)