Ольга Орлова - Газданов

• Название: Газданов
• Автор: Ольга Орлова
• Издательство: Молодая Гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-235-02644-6

Это первое подробное жизнеописание Гайто Газданова - одного из самых ярких прозаиков младшей ветви белой русской эмиграции. Осетин по происхождению, рожденный в Петербурге и большую часть жизни проживший во Франции, он считал себя русским писателем. Мало кто знает, что кроме первого романа `Вечер у Клэр`, который на исходе XX века принес ему заслуженную известность среди отечественных читателей, он - автор еще восьми романов и более сорока рассказов, составивших ему славу блестящего стилиста и тонкого психолога в русском зарубежье. События, пережитые эмигрантами, - Гражданская война, отъезд в Константинополь, нищая жизнь в Париже, литературные баталии на Монпарнасе, трагедия оккупации - в судьбе и творчестве Газданова оказались высвеченными с непривычной стороны. Благодаря этому, а также новым документальным находкам и исследованиям последнего времени образ Гайто Газданова и судьба его поколения представлены на фоне развернутой картины эпохи.

---

В первых же номерах журнала появилось несколько замечательных произведений: «Хождение по мукам» Алексея Толстого, находившегося тогда в эмиграции, и лучший исторический роман Марка Алданова «Святая Елена, маленький остров».

Так что вопрос с литературной молодежью был решен сам собой не в пользу последней. Газданов, Фельзен, Яновский, Варшавский не могли писать «по-бунински» не столько в силу отсутствия таланта или опыта, сколько в силу принадлежности к иной культурной среде.

Еще сложнее в «Современных записках» дело обстояло с поэзией. Ее печатали по остаточному принципу. С большой горечью по этому поводу высказалась Марина Цветаева в письме к поэту Юрию Иваску: «…будь они прокляты – “Современные записки”, где дело обстоит так: “У нас стихи, вообще, на задворках. Мы хотим, чтобы на 6 страницах – 12 поэтов” (слова литературного редактора Руднева, – мне, при свидетелях)».

Позиция Руднева отражала реальное положение дел – новые поэтические имена были в журнале крайне редки.

Наиболее близким к литературной молодежной среде среди руководителей был Илья Исидорович Фондаминский. В журнале он публиковал свои историко-философские очерки «Пути России» под постоянным псевдонимом Бунаков, который он позаимствовал с вывески бакалейной лавки. В отношении других авторов был покладист и терпим, ему часто удавалось привлечь к сотрудничеству писателей и публицистов совершенно противоположных убеждений.

Как отмечал философ Георгий Федотов: «Первое, что поражало и покоряло в Фондаминском, была его редкая доброта… Совершенно неслыханной в кругу русской идеологической интеллигенции была его терпимость к чужим убеждениям, даже самым далеким, даже самым враждебным».

Вряд ли кто из новых парижских знакомых мог заподозрить в этом черноглазом, общительном и доброжелательном человеке революционера с героическим прошлым. Активный эсер, участник московского восстания в декабре 1905 года, Фондаминский не раз подвергался арестам. С 1906 по 1917 год он жил во Франции в эмиграции, занимаясь революционной организационной работой вместе с Борисом Викторовичем Савинковым. Вернувшись в Россию в феврале 1917 года, уже в апреле он стал комиссаром Временного правительства на Черноморском флоте, от которого позже и был избран в Учредительное собрание. Разгон Учредительного собрания вынудил Фондаминского перейти на нелегальное положение, и в 1918 году ему удалось через Одессу и Константинополь вернуться во Францию, где он отсутствовал чуть больше года. Во второй эмиграции встретит он свою героическую смерть. Но это будет позже.

Теперь же, заглядывая в кафе на Монпарнасе, он, как свидетельствовала Нина Берберова, «устраивал какие-то кружки, куда приглашал поэтов, священников и философов, издавал религиозный журнал "Новый град", руководил какими-то собраниями… Книжки Смоленского, Кузнецовой, Ладинского, – утверждала она, – были выпущены в издательстве "Современных Записок" на деньги, собранные Фондаминским, и он сам продавал их направо и налево».

В середине тридцатых Фондаминский организовал философско-эстетическое молодежное объединение «Круг». Газданов в него не входил, но с Фондаминским был хорошо знаком по делам масонским, так что в «Современных записках» он не чувствовал себя чужестранцем. И как только в журнале приняли его первый рассказ — «Исчезновение Рикарди», стал активно печататься на его страницах вплоть до самых последних предвоенных номеров.

2

В отличие от многих своих коллег-ровесников Гайто пожаловаться на «Современные записки» не мог: за десять лет его сотрудничества с журналом там опубликовали восемь его рассказов, роман «История одного путешествия», началась публикация романа «Ночные дороги», прекращенная с началом войны, напечатали его эссе «О Поплавском» и «О молодой эмигрантской литературе», несколько рецензий.

И тем не менее его публикации в этом издании можно считать приятным недоразумением в писательской судьбе Гайто. Очевидно, что он попал туда по формальному признаку — как фигура признанная. Если бы в журнале последовательно сохраняли консервативный настрой литературного раздела, то имя Газданова не должно было бы появиться в списке авторов. Вещи, которые опубликовал он в журнале, были абсолютно разные по творческому методу, по тематике, словно он вновь только выбирал из целого мира те части, которые хотел художественно освоить. И как всегда, наиболее удобным жанром для его выбора становится рассказ.

Вначале он обращается к теме любви и счастья во «французском обличье», будто забыв о русских героях и извечных русских вопросах, — пишет «Исчезновение Рикарди» и «Счастье».

Потом появляется рассказ «Третья жизнь» — по сути эссе, которое пройдет почти незамеченным для критиков, но без которого Гайто не мыслил собственное продвижение как художник.

То он вновь возвращается в Харьков на Епархиальную улицу и ведет от лица Коли (как можно догадаться, Соседова) повествование в «Железном Лорде» — семейной драме основанной на подлинных событиях в жизни его соседей.

В реальности подобного рода творческим поискам не было места в журнале. И только отсутствием пристального взгляда критика можно объяснить то, что мы стали свидетелями продолжения поиска даже тогда, когда «Воля России» и «Числа» — наиболее уместные для этого издания — прекратили свой выпуск.

Если бы волей случая из всей эмигрантской печати до нас дошли только публикации Газданова в «Современных записках», то он остался бы в памяти потомков как писатель без стиля, без лица.

И еще больше запутали бы нас критические отзывы о нем в то время. Словно по инерции в них сохранена тональность откликов на «Вечер у Клэр»:

«"Исчезновение Рикарди" Газданова пленяет подлинной молодостью, духовным здоровьем, радостной верой в жизнь… — писала Ю. Сазонова в "Последних новостях". – Доверие автора к людям и жизни создает ту удивительную атмосферу, в которой даже величайшие несчастья не могут раздавить человека. Чувство непрочности жизни, сознание вечно сопутствующей тайны, которая может воздвигнуть почти непреодолимую преграду на самом беззаботном и счастливом пути, вызывает лишь молодую жажду духовного подвига…»

«Прост и хорош рассказ Газданова "Железный Лорд", — писал Георгий Адамович в тех же "Последних новостях". — Каждое слово светится, пахнет, звенит, и если автор мимоходом расскажет о ночевке в Сибири, на берегу большой реки, то сделает это так, что читатель чувствует какую-то почти физическую свежесть, будто река и темное лесное приволье где-то тут, поблизости, рядом».

А между тем это уже был совсем другой писатель, который мучительно выбирался из прежних параллелей тягостного существования. О том, что с ним происходило в эти годы, мы вполне могли бы понять по одной «Третьей жизни», наполненной интимными признаниями и автобиографичностью иного рода, чем те, которые были знакомы читателю «Вечера у Клэр»:

«Раньше меня всегда мучила мысль, что я никому не могу рассказать обо всем, мою последнюю правду; и все, что напоминает ее, я изменю — и мне ничего не останется из того, что было в действительности; ничего — кроме нестерпимого желания рассказать. Я старался представить себе человека, которому мог бы сказать об этом, — и не находил его. Иногда это желание поднималось во мне с такой силой, что я уже почти начинал говорить, но что-то останавливало во мне душившие меня слова и признания, и я опять остался молчаливым и задыхающимся, как раньше. Я знал, что никогда не напишу об этом — потому что все равно это останется непонятным, — и даже самому себе я не могу признаться во всем. Один раз я хотел это рассказать священнику на исповеди, — хотя я не верил ни в Бога, ни в необходимость исповеди, — но я любил этого священника. И когда шершавая парча епитрахили покрывала мою голову и раздались заглушенные слова, которые он сказал, — я вспомнил о его диалектическом и холодном уме и о романтической его любви к Богу, которая была скорее явлением искусства, чем той простой и бесконечно крепкой любовью, от которой текут из глаз соленые человеческие слезы, — и замолчал.

И вот теперь я не колебался признаться себе во всем — до конца. Мне казалось, что когда кончатся слова, и рассказы, и чувства, то останется темное пространство впереди, наполненное непонятным и зловещим ожиданием. Но это было не так: и после всего, вместо мрака, которого я ожидал, я увидел точно ослепительное сиянье воздушной реки».

И было все в «Третьей жизни»: и любовь к Клэр, и гимнастика, и преподаватель Закона Божьего в харьковской гимназии, и признания Горькому о невозможности высказаться до конца, и рождение на Кабинетской. Только рассказано все было иначе, и почти никем не было услышано.

Во многом именно публикации в «Современных записках» сформировали о Газданове мнение, которое четыре десятилетия спустя озвучил Борис Зайцев: «…России он почти не видел — маленьким попал в Болгарию и т.п. Писатель даровитый, но впечатление странное производил: иностранец, хорошо пишущий на русском языке…»