Борис Тихомолов - Романтика неба

• Название: Романтика неба
• Автор: Борис Тихомолов
• Издательство: Издательство литературы и искусства
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1985

В повестях, объединенных общим названием «Романтика неба» и во многом автобиографичных, летчик Герой Советского Союза Борис Ермилович Тихомолов рассказывает о том, как он шел от детской мечты к покорению неба. Написанная пером опытного и непосредственного участника событий, трилогия впервые в нашей литературе освещает боевой путь прославленной авиации дальнего действия.

Книга с сайта «Военная литература», также известного как Милитера.

---

Гусаков окончил речь и повернулся ко мне:

— Я оставлю вас. Нужно готовить к вылету полк. Адъютант принесет вам расписание.

И ушел. Я распустил строй и попросил адъютанта Ермашкевича, сутуловатого худого лейтенанта со светлой шевелюрой волнистых волос, познакомить меня с инженером эскадрильи и с парторгом.

Инженер капитан Гончаренко, среднего роста, тихий, с застенчивой улыбкой, и парторг эскадрильи, высокий, костистый, с угловатым лицом, техник звена Тараканов, повели меня по стоянкам самолетов. Я придирчиво всматривался в каждую мелочь, выискивая признаки, по которым можно было бы судить об отношении людей к своим обязанностям, но, к моей великой радости, везде был отменный порядок, как перед смотром, только вот стоянок было тринадцать, а самолетов — двенадцать. Из последнего боя не вернулся экипаж — сбили над целью… Было грустно смотреть на пустое место.

Подошел Ермашкевич, четко взял под козырек и протянул мне листок боевого расписания.

— Подпишите, товарищ гвардии майор.

Я взял листок. Незнакомые фамилии. Двенадцать экипажей. Дальность полета — 370 километров в оба конца, а заправка горючим — полные баки! Это меня удивило, но, изучая расписание, я промолчал. Посмотрел на бомбовую загрузку. У кого десять соток, а у кого только восемь. Так мало? Хотелось спросить, но сдержался. «Не надо! Не надо! Это будет выглядеть как хвастовство».

Ермашкевич, словно поняв мои мысли, сказал:

— Аэродром неровный. Трудно взлетать.

Я кивнул, соглашаясь, а про себя подумал: «Вот он — ключик, с помощью которого можно открыть сердца людей эскадрильи!»

Просматриваю дальше, и к Ермашкевичу:

— У вас есть при себе список экипажей нашей эскадрильи?

— Есть, товарищ командир!

— А ну-ка дайте.

Сверяю боевые расчеты и нахожу чужую фамилию.

— А это кто на «девятке»? Какой-то Карпов. Откуда он?

— Из третьей эскадрильи, товарищ гвардии майор.

— Из третьей? А почему летит на самолете первой эскадрильи?

— Командир полка приказал. У них самолет неисправен, так он на нашем…

Мне это было неприятно слышать. Чужой летчик летит на нашей машине! Ясно, что он будет к ней относиться не очень-то бережно. «Девятка» — это был уже «мой» самолет, и меня кольнуло чувство самолюбия.

— А этот Карпов хороший летчик? — продолжал я допрашивать адъютанта.

— Хороший, — уверенно ответил Ермашкевич. — Любимец командира полка.

— Гм! Любимец? Ладно. — Подписал листок. — Несите.

— Плохо, когда самолеты обезличиваются, — сказал инженер, нагибаясь и закручивая трос вокруг крепежного штопора. — В своей эскадрилье еще можно — есть кому и с кого спросить, а с чужого что возьмешь? Вылез из кабины и пошел.

— Да-да, — подтвердил Тараканов. — Этот Карпов мне не нравится. Бреющим ходит. Зачем? Поломает машину.

Мимо пробежал техник, бросил на ходу:

— Алексеев вернулся, слыхали?

— Алексеев?! — воскликнули враз Гончаренко и Тараканов. — Вот это да-а-а!

— Кто это? — ревниво спросил я.

— О-о-о! — с чувством уважения ответил Гончаренко. — Летчик нашей эскадрильи. Сбили над Джанкоем. Пришел, смотри-ка! Отважная головушка! Пойдемте посмотрим!

Возле штаба толпился народ: летчики, техники, вился дымок от самокруток, слышался смех, восклицания.

Алексеев — фамилия распространенная. Я знал многих летчиков с такой фамилией, и все они почему-то были высокие, богатырского сложения. И сейчас еще издали я разыскивал глазами такую же фигуру.

— Вот он! — сказал Тараканов, показав на худого светловолосого парня, весьма странно одетого. Он был в рваной телогрейке, в каких-то, явно не по росту, полосатых штанах. На голове — шапка с полуоторванным ухом, на ногах щербатые солдатские ботинки. Лицо его, обросшее жиденькой бородкой, светилось радостью. Мне показалось, будто я где-то уже видел именно такую вот — лукаво-детскую радость.

Мы подошли, люди расступились, и я оказался лицом к лицу с героем дня.

Алексеев прервал на полуслове фразу и, зажав в кулаке самокрутку, вытянулся по стойке «смирно».

Весь его вид выражал несказанное удивление.

— Это командир нашей эскадрильи, — представил меня Гончаренко. — Знакомьтесь.

Алексеев расплылся в радостной улыбке.

И тут я вспомнил его! Точно — это был Алексеев, тот самый учлет, который так поразил нас тогда своим изумительным летным мастерством и хладнокровием. Ну и ну, вот это встреча!

Я обнял Алексеева и еще раз оглядел его с ног до головы. Худой, высокий, со смешливыми глазами. На макушке торчит хохолок. Упрямый, с характером. Передо мной стоял мальчишка! По виду. А по отношению однополчан к нему — настоящий летчик! Однако молодой уж очень.

— Слушайте, Алексеев, сколько вам лет?

— Исполнилось двадцать один! — сказал он так, будто уже достаточно пожил на свете, и полетал, и повидал.

— Много. — Ответил я ему в унисон. — Прямо совсем старик!

Все рассмеялись.

— С бородой!

Анатолий смущенно тронул пальцами подбородок.

Алексеев слыл в полку личностью незаурядной, и мне интересно было узнать, чем же он так отличился за сравнительно короткий промежуток времени пребывания в части? И случай представился. Жена одного штабного офицера Нина Николаевна Сердюк, ведающая полковой библиотекой, в свободное время вела летопись части. Записки, документы, наблюдения — все это было у нее аккуратно собрано и подшито в папки. И когда я заговорил с ней об Алексееве, она выложила передо мной толстую папку:

— Вот, почитайте, тут вы все о нем и узнаете. Интересный человек.

Я взял папку и в редких перерывах после боевых ночей прочитал записки.

Арифметика

Итак, я принял эскадрилью. С чего же начинать? Собственно, я уже начал: адъютант Ермашкевич принес мне боевое расписание, и я его подписал, хотя подпись моя, конечно, была формальной. Все шло пока без меня, по заведенному в полку порядку. Кто-то в штабе, минуя командиров эскадрильи, заполнял графы боевого расписания: столько-то бензина, столько-то бомб. А у меня были свои соображения: во-первых, мне не нравилась загрузка — мало бомб и много бензина; ведь мог бы, наверное, я сам варьировать загрузку сообразно дальности полета и способности летчика? Алексеев, например, может быть вполне застрельщиком повышенных бомбовых загрузок. И что он будет мне поддержкой в этом деле, я не сомневался. И, во-вторых, летчик третьей эскадрильи Карпов не выходил из головы. И тут тоже — хотел того командир или не хотел, — обезличивая самолет, он этим самым обезличивал инженера эскадрильи и комэска. Конечно, боевой исправный самолет простаивать не должен, это верно, но все же…

Полк готовился к боевому вылету, а я напросился на тренировку и проверку техники пилотирования, как это положено. Гусаков посмотрел на меня удивленно (мог бы и не торопиться!) и тут же дал распоряжение приготовить самолет. Он сам будет меня проверять! Что ж, это лестно.

И все-таки тяжелая была машина Ил-4. Как утюг. Я отвык от нее. Остро чувствовалась разница против С-47 и Ли-2. Но, сделав полет в зону и прокрутив самолет как следует на глубоких виражах и разворотах, я быстро сжился с машиной, восстановив ее особенности в памяти мышц. Ничего самолет — летать можно.

Потренировался днем, потренировался ночью и утром третьего дня занес свою фамилию в список боевого расписания, которое было заполнено по привычным нормам: почти у всех в графе «бомбовая загрузка» стояло по 10 соток, а у молодых — по 8. Я все так и оставил, только себе вписал 1500. Для начала. Я не сомневался: реакция будет самой положительной — ребята пойдут ко мне с просьбой увеличить загрузку.

В столовой ко мне с листком в руке подбежал Ермашкевич. Вид у него был несколько смущенный.

— Товарищ гвардии майор! Вы не ошиблись в бомбовой загрузке? У вас тут тысяча пятьсот!

Я взял у него листок:

— Нет, дорогой, не ошибся. Все правильно: бомб 1500 и горючего столько же. В литрах, конечно. Проверьте, чтобы лишнее слили.

Сидевший со мной за столом командир второй эскадрильи, пожилой бывалый летчик майор Бутко, пододвигая к себе тарелку с борщом, спросил:

— Гм! Опыты делаете?

— Ну почему же опыты. Вполне нормальная загрузка.

Бутко хлебнул борща и обжегся.

— Фу, черт побери, горячий какой! — полез в карман за платком, вытер губы, спросил как бы между прочим: — А взлет — с форсажиком?

— Ну, что вы, что вы! — искренне всполошился я. — О форсаже не имею понятия. Между нами говоря — боюсь им пользоваться. Зачем моторы насиловать?

— Гм! — сказал Бутко, принимаясь за борщ. — Аэродром у нас гадкий.

Я пожал плечами.

— Как и всякий полевой: и впадины есть, и бугры. Однако… Вы, например, сколько сегодня берете бомб? — внезапно спросил я его.

— Десять соток, — ответил он.

— А горючего?

Бутко замялся.

— Ну-у-у… наверное, три тысячи литров. Я даже как-то и не интересовался. На горючее и бомбы команда сверху подается, им видней.