Евгения Белякова - Король-Бродяга (День дурака, час шута)

• Название: Король-Бродяга (День дурака, час шута)
• Автор: Евгения Белякова
• Жанр: Фэнтези

Он оставил трон и свое королевство, чтобы стать актером. Бросил ремесло лицедея, получив в дар бессмертие от поклонника своего творчества. И сбежал на самое дно трущоб Дор-Надира, где обрел дружбу, смысл жизни и самого себя. И, снова все потеряв, обратился к магии, чтобы найти способ покончить с бессмертием… Это история Джоселиана Первого, короля Невиана, для друзей и учеников — просто Джока. История его взлетов и падений, поисков и скитаний. История, которая растянулась на сто шестьдесят лет…

---

Лето было — ни капли дождя, даже звезды роняли пот вниз, на смертных: такая стояла жара. И, как только выдался первый прохладный вечер, принесенный дахо, западным ветром с моря, я выбрался погулять.

По каким-то неведомым мне законам ассоциаций я вспомнил о своих залетных друзьях — Шенбе и капитане. И решил, из ностальгических соображений, сходить в 'Селедку', не развратную, а обычную — для разнообразия. Там все было по-прежнему, все так же радовали глаз навалившиеся на стол пьяницы, запах морских кушаний пополам с помоями, едкий дым кальяна… Чудеса, да и только, я даже почувствовал, что соскучился по своим приятелям-моребороздетелям, хотя честно полагал, что разучился это делать. В смысле — скучать по кому-то. Влив в себя некоторое количество выпивки, ровно столько, сколько мог выдержать мой организм, я распрощался с таверной, ее несмолкающим гулом и в благостном настроении выполз наружу.

Ночь мотала меня по набережной, обмакивая то в соленые брызги, то в подсохшую грязь. Дышалось легко, шум прибоя ласково гладил где-то за ушами. На звезды почему-то смотреть не хотелось — хватало их отражения в воде, теплого, совсем не колючего. Неуловимое колебание воды — и созвездие Пастуха почти сливалось с Чайкой.

Я замедлил шаг, передвигаясь скорее по велению ощущения судьбоносной необходимости, чем из каких-то логических соображений. Налево — каменный бортик набережной, под ногами — настил, а справа, в темноте переулка — движение. Почти незаметное, но я сразу понял — это не кошка, не крыса, а человек. Женщина, молодая — было в том смутном жесте, еле видном в провале ночи, что-то беззащитное и болезненное.

— Сударь, две монетки, на еду… И, если хотите, я доставлю вам удовольствие. А не захотите — дайте просто так, Боги вас не оставят.

— Я не подаю нищим, — ответил я, собираясь пройти мимо, но почему-то остановился.

— Я не нищая… — фигура подвинулась и оказалась ко мне на несколько шагов ближе. — Будь у меня все в порядке с ногами, я бы срезала твои монетки у тебя с шеи, оставив подарочек на память — второй рот. Но с ними не все в порядке, и я могу их только раздвинуть.

Голос ее с хрипотцой, и с намеком на наглость, хотя и с примесью страха.

И почему-то он мне знаком.

— А не боишься? — спросил я, медленно разворачиваясь по оси к женщине. И руку запустил под расшитый халат. И впился ногтями в кожу, чтобы унять дрожь. — Выйди на свет, хотя бы звездный. Я хочу увидеть тебя.

— Что ж, каждый имеет право сначала посмотреть на товар, который ему предлагают, — ответила она, и неуклюже приподнялась, подобрала что-то с земли и начала вставать. — Только условие: пока не заплатишь — не тронь.

Худощавая, нет, даже тощая; глаза большие, и виден в них намек на боль, плескавшуюся там когда-то, и на возможное возвращение ее — с триумфом. Бледная, и пахнет от нее рыбой.

Если бы светило солнце, я бы заметил лихорадочный румянец, тоненькие ноги… И то, что она использовала деревянные палки-подпорки, чтоб стоять. Если б светило солнце, я бы увидел, что она неизлечимо больна, и давно смирилась с этим, но все равно грызет зубами жизнь. Если б светило солнце, я бы понял, что делать это ей осталось совсем недолго.

Но даже если б мир погрузился в кромешную тьму, исчезли бы звуки и запахи, все ощущения, доступные человеку и даже магу, я бы все равно узнал ее.

Нет, все-таки не женщина. Девушка, и возраст висел на ней, как тряпка, бесполезная и тяготящая. Совсем ни к чему возраст тем, кто скоро уйдет за Грань.

На секунду мне показалось, что мое безумие, появившееся в тот момент, когда моему миру стало казаться, что она умерла, сейчас проснется и вырвется. Что на набережной, чьи грязные каменные бока сейчас щупал Слепец-Океан, станет одним трупом или одним безумцем больше.

— Ну как? — спросила она, таким знакомым жестом склоняя голову набок, — Берешь?

Секундное замешательство, мгновенная борьба — говорить? Смолчать? А что дальше?

— Беру, — я переместил руку под халатом, и теперь стоял, вцепившись в ремешок с нанизанными на нем монетами. — Сколько?

— Две, а если не жаль, то и пять.

У меня чужое лицо, но она же почувствует, я знаю. Я сделал шаг к девушке, повернул голову так, чтобы свет звезд лизнул мое лицо с ее стороны.

Нет. Не узнала.

— Плата вперед.

Хил, это была она, непонятным образом воскресшая для меня; и я осознал, что потерял несколько лет ее жизни. Что было со мной тем Проклятым летом, когда мне казалось, что я закопал ее тело, не в силах отдать жрецам свою единственную… кого? Женщину? Опору? Ребенка? Во рту стало сухо, как будто я проглотил шарик хлопка, а мысли бежали и бежали по кругу: она жива… что делать? она жива…

— Ну…

Она нетерпеливо протянула руку ладонью вверх, но не совсем, еще чуть вбок, чтобы это не слишком походило на нищенский жест. Да, остатки гордости у нее были, только вот жгли похуже раскаленного железа. Я сорвал с шеи связку и вынул звякнувшие монеты наружу.

— Беру на все, — очередной порыв ветра кинул мне в лицо частицы океана, — на всю ночь.

— О, сударь богат… — она с интересом присмотрелась к связке и подковыляла ближе. — И может вообще то себе позволить большее, нежели хромоножку и уродину.

— Я извращенец, — и усмехнулся, а надо же, было ощущение, что никакие эмоции мне сейчас недоступны. И, однако — горечь и дрожь за бравадой. — И какое твое дело, если я плачу.

— Сударь к тому же и очень щедр.

Да, несмотря на свою болезнь, она не промахнулась. Подобралась достаточно близко, чтобы достать меня, а неверные тени скрыли от меня ее движение. В живот холодом и огнем вошел нож, с хрустом вспарывая кожу и еще что-то внутри. Одновременно другой рукой она схватила монеты на шнурке и потянула на себя, скалясь мне в лицо.

От неожиданности я упал, прямо на нее; костыли подломились, и мы рухнули на скользкие от влаги доски. В классической позе любовников — мужчина между ног женщины, лицом к лицу. Я почувствовал, что рукоятью ножа уперся ей в ребро, понял это по тому, что лезвие повело вбок, разворачивая мне кишки. Она охнула и попыталась укусить меня за щеку. Безжалостно, как зверь — щелчок зубами и назад, к себе, специально, чтобы оставить рваную рану. Я прогнулся назад в последнюю секунду, и, защищаясь, инстинктивно сильно хлопнул ладонью ее по лбу, мокрому от болезненного пота. И взрыкнул на низкой, хрипящей, дикой ноте:

— Да-гэ!

Глаза у нее закатились, она обмякла. Безотказный прием, приводящий жертву в бессознательное состояние на несколько часов. Если бы я по привычке еще и согнул пальцы, и удар пришелся костяшками — ей тогда не жить.

Прохладный вечер перерос в ночь, а теперь она стала знобящей. Поплыли первые завитки тумана, расползаясь, подобно заразе, от моря.

Я отодвинулся от тела. Нож торчал в моем животе под неестественным углом; я вынул его и отбросил в сторону. И хорошенько подумал.

Хотя нет, вру. Я не думал, не размышлял; я метался в собственном мозгу, ища там хоть какую-то подсказку. Или намек на дальнейшие действия — потому что, если уж говорить прямо, мне очень сильно хотелось просто обнять ее, прижать к своей груди, и прыгнуть с причалов в темные волны, обросшие перьями грязной пены. Проклятая актерская душонка, мелодраматичная до абсурда.

Я почувствовал губами ее дыхание, приблизив свое лицо; она была жива… и тем не менее, я помнил, ее могилу, то, как хоронил ее… Ведь именно это я вспомнил первым, когда очнулся.

Я был болен тогда, я сошел с ума, а сейчас все по-другому, сейчас…

А что сейчас? Могу ли я знать, действительно ли то, что происходит? Может, я мечусь сейчас в бреду, надо мной заламывает руки Пухлик, безостановочно стенает и воет Зикки, а все вокруг — марево моего больного сознания? И море, и обмякшее тело у меня на руках, и ночь эта — бред?

У магов есть очень хороший способ справляться с такими мыслями. Асурро научил меня ему, когда путем долгих расспросов сумел вытащить наружу мои сомнения в реальности мира. Я тогда как-то до странности плохо перенес очередное превращение в молодого мужчину, и буквально приполз к нему, не сумев вернуть на лицо даже не пару — десять лет. Он навалился на меня своим обаянием и всепониманием, и я признался, что порой мне кажется, что некоторые вещи или люди — лишь мои нездоровые фантазии.

'Я не знаю, на самом деле что-то происходит, или мне кажется?' — пожаловался я.

'А ты не пытайся разделить или вычленить', - сказал он мне, поигрывая усмешкой, — 'Просто прими за истину, что все вокруг не настоящее. Но ты в этом живешь'.

Именно поэтому тогда, в порту, я не стал думать о причинах и следствиях, об истинности или ложности этого мира, я просто поднял ее на руки.

Цеорис. Да…

Память не подвела меня, и всего через полчаса я стоял у двери единственного знакомого мне в этом городе лекаря.

Я постучал в нее, ногой, гулко и тревожно. Через некоторое время раздались шаги, и мужской голос внутри пробубнил: