Петр Константинов - Синий аметист

• Название: Синий аметист
• Автор: Петр Константинов
• Издательство: Свят
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1989

Петр Константинов родился в 1928 году. Окончил Медицинскую академию в 1952 году и Высший экономический институт имени Карла Маркса в 1967 году. Опубликовал 70 научных трудов в Болгарии и за рубежом.

Первый рассказ П. Константинова был напечатан в газете «Новости» («Новини»). С тех пор были изданы книги «Время мастеров», «Хаджи Адем», «Черкесские холмы», «Ирмена». Во всех своих произведениях писатель разрабатывает тему исторического прошлого нашего народа. Его волнуют проблемы преемственности между поколениями, героического родословия, нравственной основы освободительной борьбы.

В романе «Синий аметист» представлен период после подавления Апрельского восстания 1876 года, целью которого было освобождение Болгарии от турецкого рабства. Повстанцы потерпели поражение, но дух их не сломлен. Борьба, хотя и тайная, продолжается.

«Синий аметист» — это широкая панорама нравов, общественных отношений и быта того смутного, исполненного героизма времени. Правдиво отражена сложная духовная и общественно-политическая обстановка накануне русско-турецкой войны 1877–1878 гг., показаны социальное расслоение и духовный климат в Пловдиве.

---

Солдаты выходили на берег группами, отжимали полотняные подштанники, которые тут же замерзали.

Лишь крестьяне из Адыкьойя и Кадиево, переводившие солдат через реку, невозмутимо входили в воду и выходили из нее в своих овчинных тулупах, на которых серебрились длинные замерзшие потеки.

Стрельба усиливалась, уже совсем рядом раздавались зловещие щелчки пуль о камни.

Калчев огляделся, пытаясь найти Иваненко и Лавруса, но их нигде не было. Толпа солдат быстро одевалась, люди хватали оружие и, двигаясь перебежками вдоль глинистого берега, залегали в снегу за кустами и буграми.

— Скорее… скорее… скорее… Залечь!.. — командовал молодой капитан, сабля у него в руке сверкала.

Калчев тоже пригнулся, пробежал несколько метров и залег в неглубокой яме.

Теперь можно было внимательно оглядеться. Уже рассвело, напротив виднелись тополя и минарет кадиевской мечети. Из огородов на окраине села ожесточенно стреляли.

— Там отборные части бригады Османа Нури-паши, — произнес кто-то за его спиной. Обернувшись, Калчев увидел капитана. Тот указывал на что-то залегшему рядом с ним ротмистру. — Мы не должны давать им опомниться…

Они замолчали, Калчев прислушался к бешеной стрельбе.

Там и сям перебегали солдаты. Взводы собирались вместе, готовились к атаке. Внезапно кто-нибудь из перебегавших падал, ружье выпадало у него из рук, и он, будто играя в какую-то игру, переворачивался навзничь, лицом к утреннему небу.

«Какой это ужас — война…» — подумал Калчев. При каждом движении брюки его гремели, ноги были словно закованы в кандалы.

— Вон, ниже по течению наши переходят реку вброд, — снова послышался голос капитана, — это, наверное, колонна генерала Шильднера-Шульдера. А генерал Креденер, вероятно, уже в Пловдиве…

Калчев увидел, что напротив Айрени берег почернел от людей. Где-то там стреляли из орудий.

По всей линии фронта стрельба усиливалась. Небо все больше светлело. Скоро должно было взойти солнце. На горизонте красиво очерчивались темно-синие холмы Пловдива. Вдруг по ним поползли белые облачка. Послышался далекий грохот турецких гаубиц. Капитан был прав. Войска Креденера вступали в пловдивский квартал Каршияк.

Далеко в тылу заговорила русская полевая артиллерия. Из Кадиево и Айрени ответили турецкие орудия. Равнина заполнилась адским грохотом. В небо поднялись клубы черного дыма. Все вокруг дрожало словно от подземных толчков.

Началась битва за Пловдив.

Со всех сторон взводы один за другим поднимались в атаку. Голоса людей тонули в грохоте орудий. Сквозь дым на горизонте все так же синели холмы. Где-то сбоку раздалось громкое «ура».

Этот боевой клич рвался словно из самой земли; вздымаясь вверх, как волна, он поднимал за собой людей и бросал их вперед. И Калчеву вдруг показалось, что это восстание, что звонят колокола. На него нашло какое-то умопомрачение, он ощутил необычайный подъем и выпрямился во весь рост.

— Грозев, Искро, братья… Вперед!.. Ура!..

И побежал широким шагом, шатаясь под тяжестью замерзшей одежды, к темной пелене дыма.

Споткнувшись, упал. Поднял голову, и тогда его ослепил внезапный свет.

«Наверное, это солнце…» — подумал он, и тут же его залила красная волна…

21

Бруцеву уже все было известно о тюрьме — расположение камер, лестниц, нижних галерей. Всех осужденных и тех, чьи дела должны были слушаться, отправили еще в начале месяца в различные тюрьмы Анатолии. Сейчас в Ташкапу сидело около ста пятидесяти человек, в большинстве своем крестьян, причем таких, кто случайно оказался возле подожженного сеновала или обоза, подвергшегося нападению отряда повстанцев.

Но где находились Димитр Дончев и Павел Данов, семинарист не знал. Усевшись вместе с Христо Гетовым в темном подвале одного из магазинчиков, как раз напротив Ташкапу, он смотрел на позеленевшее от времени каменное здание — мрачное и уродливое — и в сотый раз прикидывал, как осуществить план освобождения заключенных.

В этот день обстановка с каждым часом осложнялась. На рассвете из Царацово вернулся Гетов. Люди бай Рангела Йотова еще прошлой ночью, возбужденные орудийной стрельбой, собрались на сельской площади и во главе с бородатым воеводой ринулись туда, где в темноте время от времени вспыхивали огни залпов.

Рабухин и Грозев вышли вместе еще затемно. Не дождавшись их у Матея Доцова, Бруцев и Гетов пробрались в этот подвал и просидели в нем целый день, глядя в окошко на Ташкапу.

К вечеру у тюрьмы появились около трех десятков башибузуков, вооруженных ятаганами и пистолетами, повязанных широкими поясами, за которыми торчали рукоятки ножей, — черные, страшные, какими Бруцев их запомнил со времени восстания.

Этот сброд — шумный и зловещий — находился у стен тюрьмы, пока его главари разговаривали в здании. Потом ворота открылись, и головорезы хлынули во двор Ташкапу.

Не прошло и часа, как ворота снова отворились, и один из офицеров вывел за собой охрану из солдат и стражников. Темная шеренга прошла мимо бани и свернула вниз к мосту над Марицей.

По спине Бруцева пробежали мурашки. Кто знает, что это могло означать! Мозг его лихорадочно работал.

— Если б знать, в какой они камере, черт побери! — вслух подумал Кирилл, глядя на маленькие оконца, протянувшиеся двумя рядами на голой каменной стене. — Тогда мы могли бы попытаться их вызволить…

— Этого не узнать, — отозвался Гетов, — вот только если мы крикнем снаружи, чтобы они подали нам какой-нибудь знак. Но ведь нам неизвестно, в этих ли они камерах, а если они вообще в подземелье?…

— Так или иначе их выведут, — нервно произнес Бруцев, прислоняясь к влажной стене подвала. — У нас в общей сложности тридцать пять патронов. А не все башибузуки будут сопровождать заключенных. Несколько человек непременно останутся в тюрьме… Нужно, чтобы поднялась суматоха, тогда мы разгоним охранников…

«А вдруг их перебьют в тюрьме?… — подумал семинарист. — Что сейчас делают башибузуки внутри?…» Сырость пронизывала его насквозь, ему казалось, что ока сковывает его движения.

Ночь была светлой — и не только от снега, но и от какого-то сияния, разлитого над крышами домов; тюрьма виднелась совсем ясно. Артиллерийская канонада где-то на Кричимской равнине за Марицей становилась все более ожесточенной.

Со стороны бани и торговых рядов уже не доносилось шума. Лишь время от времени проезжали телеги со скарбом, на которых сидели турчанки, закутанные в покрывала, — съежившиеся, испуганные. Турки бежали на юг. Может быть, это были последние беженцы из города. Вид этих молчаливых теней в вечернем сумраке усиливал тревогу в душе Бруцева.

Что делать? Снова связаться с Грозевым? Но найдет ли он его в мастерской Матея? И не опоздает ли? Если за это время выведут заключенных, сможет ли Гетов справиться в одиночку?

Он обернулся к шорнику.

— Надо что-то предпринять, время идет… То, что в тюрьму впустили башибузуков — не к добру…

— Предлагай, что будем делать, — отозвался Гетов, приближаясь к семинаристу, ведущему наблюдение из окошка.

Сияние над крышами медленно угасало. Порой чья-то тень бесшумно скользила по улочке. Город затаил дыхание, прислушиваясь к ночи. В казармах не били барабаны, муэдзины не призывали с минаретов на молитву.

Вдруг из Ташкапу донеслись удары в железную рельсу.

— Сейчас их начнут выводить, — взволнованно произнес Бруцев, — нам надо быстрее вылезти и спрятаться за сеновалом старых казарм. Там и решим, как поступить…

Павел Данов услышал удары в железную рельсу во дворе в тот момент, когда, стоя под оконцем в камере, прислушивался к артиллерийской канонаде. Уже несколько дней никто ими не интересовался. Вчера и сегодня их не кормили. Накануне вечером в последний раз налили воды в железное ведро в углу камеры, и после этого жизнь в Ташкапу замерла.

То, что освобождение близко, ощущалось по всему — по непрерывному гулу боев, по глухой тревоге, царившей в городе и неведомо как проникавшей и в тюрьму, и особенно по враждебным и озабоченным лицам охранников.

Щелкнул замок, дверь открылась, и в свете дымящего факела Данов увидел стражника, знакомого ему в лицо: ему приходилось встречать его раньше в городе. Позади него стояли какие-то люди — с бандитскими физиономиями, в пестрых чалмах и коротких полушубках на меху.

— Господин, — сказал стражник, — надо спуститься вниз. Все пойдем отсюда. Будем убегать в Хасково…

Он отступил от двери, и двое башибузуков ворвались в камеру, схватили Павла за руки и, заломив их назад, ловко связали веревкой. Павел попытался было сопротивляться, но один из башибузуков ударил его по голове и грязно выругался по-турецки. Потом его молча вытолкнули в коридор. Из галерей выводили других заключенных.