Григорий Григоров - Махно

• Название: Махно
• Автор: Григорий Григоров
• Жанр: История

---

Григоров Григорий Махно

Григорий Исаевич Григоров

Махно

1919 год. Полыхает Гражданская война. Меня, политработника Красной армии, оставляют в Екатеринославе для подпольной работы, заменив мою фамилию на кличку Григоров, ставшую моей фамилией на всю последующую жизнь. Предатель выдает меня головорезам Дикой дивизии Шкуро. Допросы под пытками, несколько раз теряю сознание. Мне пытаются помочь. Меня передают екатеринославской контрразведке и помещают в камеру "смертников" политической тюрьмы. Необычно пестрый состав заключенных. Сокамерник, махновец Каретников, рассказывает о батьке Махно. Армия Махно стремительной атакой захватила Екатеринослав, всех заключенных освобождают. В гуще махновщины. На митинге слушаю Махно и анархиста, еврея Волина, речь которого произвела на меня сильнейшее впечатление. Махновщина -- это широкое крестьянское движение за передачу земли крестьянам и их экономическую независимость от центральной власти.

На просторах бывшей Российской империи полыхала Гражданская война. Деникинская Добровольческая армия подходила к Туле и находилась в двухстах километров от Москвы. На Украине, в тылу Добровольческой армии, действовали многочисленные большие и малые банды, воинские части, отколовшиеся как от Красной, так и от Белой армий, и крестьянские отряды. Попав на территорию, контролируемую каким-либо из таких отрядов, можно было оказаться в неожиданной, острейшей ситуации. Вот один из эпизодов, связанный с вывозом государственных ценностей из Екатеринослава в июне 1919 года. Командир 6-ой Украинской дивизии Красной армии Григорьев поднял мятеж, объявив себя самостийным атаманом. Когда его мятежная дивизия подошла к Екатеринославу, мне и работнику губкома партии Ильченко поручили срочно вывезти из городского государственного банка хранившиеся там золото, серебро и другие ценности. Мы все сложили в мешки, погрузили в железнодорожный вагон, опломбировали их и двинулись к Харькову. На станции Самойловка возле нашего небольшого состава неожиданно появился конный вооруженный отряд примерно в 150 человек. Командир отряда, назвавшийся батькой Кнышем, крикнул: - Что везете? -- Мы ответили, что везем хоронить на родину убитых солдат. Батька скомандовал своей ватаге: - Шапки долой! -- и осенил себя крестом. Все последовали его примеру. Кныш крикнул нам: - С богом, хлопцы! -- и весь отряд помчался в сторону Павлограда. Я же подумал, что стало бы с нами, если бы Кныш решил проверить содержимое наших вагонов. Страшное и кровавое было время. Некоторые города и целые волости Украины по нескольку раз захватывались различными самостийными отрядами и бандами. И каждый такой захват сопровождался тем, что "новая власть" творила скорый суд и расправу. В том же году все большую роль стали играть отряды махновцев, объединившиеся в крупное, хорошо организованное воинское соединение во главе с Нестором Махно. Неожиданно я оказался в гуще махновщины. Красная армия покидала Екатеринослав, а меня, 19-летнего политработника 7-ой дивизии 14 --ой армии оставили в городе для подпольной работы, заменив мою настоящую фамилию Монастырский на подпольную кличку Григоров, под которой мне было суждено прожить всю жизнь. Через Екатеринославское подполье проходил один из каналов связи с подпольщиками Севастополя -- главной базы Черноморского военного флота. Моя первая пездка в этот город прошла успешно. И вот вторая поездка. Адреса явок в Севастополе заштиы в пояс брюк, а секретные документы по подготовке восстания спрятаны в небольшом чемоданчике с двойным дном. До Мелитополя со мной едет мой хороший друг, бундовец, студент Матус Канин. Нам выдали деньги, одну часть двадцати- и сорокарублевками керенками, другую марками, которые, как выяснилось в дальнейшем, оказались фальшивыми. Наш путь проходил через узловую станцию Синельниково, где мы с Матусом Каниным, одетые в студенческие куртки, вышли для пересадки в поезд, следовавший на юг. В ожидании этого поезда зашли перекусить в вокзальный буфет. На вокзале толпилось много народа, преобладали офицеры, солдаты и казаки. Нас предупреждали, что при пересадке в Синельниково мы должны вести себя очень осторожно, поскольку в этом районе были дислоцированы некоторые части Дикой дивизии генерала Шкуро, отличавшейся особыми зверствами. Шкуровцы выполняли роль связующего звена армий Деникина и барона Врангеля, а станция Синельниково являлась стратегической точкой Южного и Юго-западного фронтов. Отсюда расходились железнодорожные пути на север, юг, Донбасс и Екатеринослав. Дикая дивизия Шкуро формировалась за счет самых тчаянных головорезов, а ее действия отличались неоправданной жестокостью.

Мы с Матусом направились к буфету. Навстречу нам двигался подпоручик, лицо которого мне было хорошо знакомо. Как-то по странной ассоциации на одно мгновение в моем мозгу возникли наши комсомольские собрания на берегу Днепра, военный госпиталь в Екатеринославе. Наши глаза встретились. Никакого сомнения не могло быть -- это был Иван Должковой, комсомольский работник, однажды выступавший с черносотенной речью на собрании молодежи, работавший старшим санитаром екатеринославского военного госпиталя. На сей раз его лицо не было, как обычно, серым, а глаза загорались каким-то огоньком -- не то, что раньше. Иван Должковой первый подошел к нам, даже руку мне протянул. Рот его расплылся в улыбку, а потом снова зловеще сжался. Он задал мне вопрос: -Ты тоже остался с заданием? -- Мы с Матусом переглянулись, но старались не выдавать своего волнения. Нам было неизвестно, что Должкового оставили в подполье. Должковой бросил фразу: - Ты, Георгий, (он забыл, что я Григорий, а не Георгий), подожди секундочку, я сейчас познакомлю тебя со своей женой -- и шепнул мне: "Моя Зина тоже осталась в тылу с заданием." После чего он быстро улетучился. Я сунул Матусу свой чемоданчик и предложил ему срочно уходить. Матус не хотел оставлять меня одного, но я резко его оборвал: Только без сантиментов.- Не успел Матус Канин отбежать с чемоданчиком в сторону, как ко мне подошел подпоручик Иван Должковой в сопровождении 4-х казаков, вооруженных саблями и наганами. На головах у казаков, несмотря на жару, красовались казачьи папахи, а на рукавах символический череп Дикой дивизии. Я попал в руки самой страшной части Добровольческой армии. В это время я думал только о своем чемоданчике с двойным дном и о Матусе Канине -удалось ли ему ускользнуть, хорошо еще, что мой маленький браунинг оказался в чемоданчике. Несмотря на любопытство пассажиров, меня тут же на вокзале обыскали и забрали все деньги -- керенки и марки. Подчеркиваю марки, так как они позднее сыграли мистическую роль в моей судьбе. Мне связали веревками руки и повели в комендатуру вокзала, где ко мне приставили двух казаков, а комендант с подпоручиком Должковым куда-то вышли. Я считал свое положение безнадежным и принял твердое решение все отрицать, даже знакомство с Иваном Должковым. Я смотрел в окно комендатуры на красные лучи заходящего солнца и мысленно прощался с зелеными садами и парками, с родными и друзьями, со своей молодостью. Я понимал, что каратели Шкуровской дивизии менее либеральны, чем царская жандармерия, и не будут церемониться с политработником Красной армии.

Предатель Иван Должковой куда-то исчез, я до позднего вечера сидел в комендатуре станции под охраной. Никто меня не допрашивал, только веревки сняли с рук. Когда на улице совсем стемнело, явился поручик (в казачьих частях -- хорунжий) комендант станции еще с двумя казаками, я заметил, что он казакам кивнул головой, не проронив ни одного слова, и меня под конвоем 4-х казаков, вооруженных ружьями, повели в кромешную темноту по железнодорожному пути. Я был уверен, что меня ведут куда-нибудь за пределы поселка, чтобы расстрелять. В последнюю минуту я подумал о своей бедной матери, о том, что я очень мало сделал для нее. Нужно отметить, что мой конвой, состоящий из двух молодых и двух пожилых донских казаков, держал себя со мной прилично, возможо, что они понимали некоторую бессмысленность своего положения, когда под их охрану отдан 19-летний юноша.

Мы повернули по железнодорожному пути налево и через дыру в заборе попали в поселок Синельниково. На всем пути не встретился ни один человек, словно в поселке все вымерли. А мне так хотелось перед смертью встретить хоть одного человека, все равно, мужчину или женщину, а еще лучше ребенка -только бы человека. Внутри у меня все было мертво, как и вне меня, я перестал думать, перестал воспринимать все окружающее, надеялся только на случай.

Блеснула какая-то смутная надежда, когда меня подвели к двухэтажному, вернее, полутораэтажному дому. Пожилой казак стукнул в ворота, открылось маленькое окошечко. Деревянные ворота открылись, и меня ввели в большой двор, в нем были разбросаны толстые бревна, а у забора стояли лошади, жующие сено. С правой стороны на расстоянии 3-х метров друг от друга находились две деревянные лесенки. Мне приказали подняться по одной лесенке, которая вела в небольшой коридрчик. В коридорчике у небольшой каморки с железной решеткой сидел молодой казачонок. Засов дверцы отдернули, и меня легонько толкнули в камеру, без слов и без грубостей.