Артуро Перес-Реверте - Территория команчей

• Название: Территория команчей
• Автор: Артуро Перес-Реверте
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-699-06353-6

Артуро Перес-Реверте (р. 1951) — современный испанский писатель, интеллектуал, мастер изящной словесности, завоевавший сердца читателей филигранной прозой с захватывающей интригой, блестящим знанием истории, литературы и искусства, в книге «Территория команчей» предстает с неожиданной стороны.

Для военного журналиста «территория команчей» — место, где инстинкт подсказывает дать задний ход. Место, где дороги безлюдны, а вместо домов обгоревшие развалины. Где всегда сумерки, и, плотно прижавшись к стене, ты пробираешься туда, где стреляют, и слышишь, как битое стекло хрустит у тебя под ногами. Территория команчей — место, где тебя постоянно держат на прицеле снайперских винтовок…

Книга выдающегося испанского прозаика Артуро Переса-Реверте «Территория команчей» — правдивая история войны в Югославии, в которой нет морали.

---

Артуро Перес-Реверте Территория команчей

Хосе Луису Маркесу

Мигелю Хиль Морено

Хулио Фуэнтесу

В правдивой истории войны никогда нет морали. Она не учит, не вдохновляет, не дает примеров для подражания и не мешает людям заниматься тем, чем они занимались всегда. Если история войны выглядит как мораль, не верьте ей.

Тим О'Брайан. «Что несли с собой те, кто сражался».

I Мост в Бьело-Полье

Встав на колени в кювете, Маркес сначала снял крупным планом нос убитого, а потом все остальное. Правым глазом он приник к видоискателю своего «Бетакама», а левый был скрыт дымком зажатой во рту сигареты. Всегда, когда предоставлялась возможность, Маркес сначала давал крупный план, наведя фокус на что-нибудь неподвижное, а уж потом — общую панораму. Убитый был совершенно недвижен, как бывают недвижны только покойники. Снимая убитых, Маркес сначала давал крупным планом нос и только потом брал в кадр всю фигуру. Это была просто привычка, сродни любой другой, — так гримерши в студии всегда начинают работу над лицом с одной и той же брови. В Торреспанья[1] славился своими фокусировками: монтажеры, обычно молчаливые и циничные, как старые шлюхи, монтируя отснятые им кадры, звали остальных посмотреть. «Смотри, это не вырежи; вот это оставь обязательно», — слышалось то и дело, а застывшие рядом редакторы-практиканты молчали и бледнели: у мертвых не всегда бывают носы.

У этого нос был на месте, и Барлес перевел взгляд с Маркеса на убитого. Тот лежал в кювете, лицом к небу, в каких-нибудь пятидесяти метрах от моста. Репортеры не видели, как этот человек умирал: когда они пришли, он уже лежал тут. На глазок журналисты определили, что солдат часа три-четыре как мертв, — наверное, его убило снарядом: с другого берега, где за поворотом дороги, среди деревьев горело Бьело-Полье, изредка стреляли тяжелые орудия. Это был хорватский солдат, молодой, высокий, русоволосый; глаза у него остались полуоткрыты, а на маскировочной форме осела светлая пыль. Барлес поморщился: при взрывах всегда поднимается туча пыли, и, когда тебя убьют, будешь лежать весь в пыли, потому что стряхнуть ее некому. От взрывов во все стороны разлетаются пыль, камни и железные осколки, и тебя убивает, и ты лежишь, как этот хорватский солдат, один-одинешенек в придорожной канаве около моста в Бьело-Полье. «Потому что мертвые не только недвижны, они бесконечно одиноки, и нет никого в целом мире, кто был бы так одинок, как покойник», — думал Барлес, дожидаясь, пока Маркес снимет убитого.

Он медленно прошелся к мосту. Все выглядело совершенно мирно, не считая горящих крыш за деревьями на том берегу да черной дымовой завесы, поднимающейся к небу. На этом берегу был косогор, тянувшийся до самой кромки леса, слева — поля, где стояла вода, и дорога, за поворотом которой, метрах в ста позади, они оставили свой «ниссан». Мост представлял собой устаревшую металлическую конструкцию — в основании таких мостов обычно две стальные арки — и чудом уцелел после трех лет войны. Глядя на него, Барлес вспомнил игрушечный жестяной мостик своего детства, по которому бегал электрический поезд.

А по этому мосту все утро бежали люди, спасавшиеся от наступающих на Бьело-Полье мусульман. Сначала ехали машины, битком набитые людьми с узлами и чемоданами; потом — запряженные лошадьми телеги, на которых сидели перемазанные испуганные дети; за последними беженцами, которые шли пешком, появились измученные солдаты с потерянным, отрешенным взглядом, те, кому уже все равно, куда идти — вперед или назад. И, наконец, пробежали трое или четверо хорватских солдат; за ними — еще один, поддерживая ковыляющего раненого. И вот последний человек: без сомнения, офицер, сорвавший погоны. В руках он держал автомат Калашникова и два пустых рожка. Маркес снимал их всех, пока они проходили мимо, и, увидев на камере буквы TVE, Телевидение Испании, офицер выругался по-хорватски: «Ti-Vi-Ei Yebenti mater», что в свободном переводе выглядит как «трахнуть вашу мать». На севере Боснии солдаты уже не складывали победно пальцы буквой V и не похлопывали операторов по плечу, как три года назад в Вуковаре или Осиеке. Тогда хорваты еще ходили в хороших: считалось, что на них напали, а роль единственных злодеев в этом фильме досталась сербам. Теперь, кто больше, кто меньше, но все показали, чего стоят — массовые захоронения находили и в том лагере, и в другом, и у каждой стороны нашлось, что скрывать. Yebenti mater или yebenti maiku — слова эти звучали почти одинаково у обеих воюющих сторон, и разница была лишь в том, кто из них поминал эту самую мать. Когда войны затягиваются, разлагая людские души, журналисты вызывают все меньше и меньше симпатии. И тогда из человека, который снимает солдата, чтобы невеста увидела его на телеэкране, ты превращаешься в ненужного свидетеля. Yebenti mater.

Не дойдя до моста метров двадцати, Барлес остановился: из соображений благоразумия он держался на расстоянии. Отсюда хорошо были видны мешки с взрывчаткой, прислоненные к основам моста, и баллоны с бутаном, который должен был усилить мощность взрыва. Провода тянулись по косогору вниз, к кромке леса, куда — на их глазах — ушли хорватские саперы, заложив взрывчатку. Сейчас журналисты не видели их, но саперы были там, дожидаясь минуты, когда придется взорвать мост. В штабе в Черно-Полье один из офицеров, старательно избегая слова «отступление», так объяснил им суть дела:

— Главное, не переходите через мост. Старайтесь все время быть на этом берегу.

На профессиональном жаргоне они называли это «территория команчей». Для военного журналиста территория команчей — это место, где инстинкт подсказывает тебе, что нужно притормозить и дать задний ход. Это место, где дороги безлюдны, а вместо домов обгоревшие развалины; где всегда сумерки, и, плотно прижавшись к стене, ты пробираешься вперед, туда, где стреляют, и слышишь, как битое стекло похрустывает у тебя под ногами. Потому что там, где идет война, земля всегда усыпана осколками стекла. Территория команчей — это место, где у тебя под ботинками все время похрустывает битое стекло и где ты знаешь, что за тобой наблюдают, хотя сам никого не видишь. Где ты не видишь снайперских винтовок, но чувствуешь, что тебя держат на прицеле.

Барлес еще раз оглядел тот берег, деревья, за которыми было Бьело-Полье, и подумал, что сейчас он представляет собой хорошую мишень. Когда из-за поворота покажется первый мусульманский танк или первые мусульманские солдаты, хорваты приведут в действие взрывное устройство и убегут. Замысел, по всей видимости, состоял в том, чтобы сохранить мост до последней минуты на случай, если кому-то из бедняг, отчаянно сражающихся сейчас в деревне, — среди горящих домов еще постреливали, — удастся добежать до реки. На минуту Барлес представил, как эти люди выламывают дощатые переборки, перебегают от дома к дому, волоча за собой раненых и оставляя кровавые следы на крошащейся штукатурке и разбросанном по полу мусоре. Обезумев от страха и отчаяния. Благодаря приемнику «Сони» и работающей на коротких волнах Би-Би-Си журналисты знали, что в соседней деревне мусульманская армия обнаружила массовое захоронение — пятьдесят два мусульманина со связанными руками. А если положить один за другим пятьдесят два трупа, то ряд получится очень длинный. Кроме того, у этих людей есть родные — братья, дети, двоюродные братья; есть те, кто тоскует по ним и кому этот длинный ряд тел, только что поднятых из раскопанных могил, очень не понравится. Поэтому в Бьело-Полье мусульмане не станут тратить времени на то, чтобы брать пленных. Барлес мрачно ухмыльнулся про себя: тот, кто назвал все это «этнической чисткой», понятия не имел, о чем идет речь, — к этнической чистке подходит любое слово, кроме слова «чистая».

На том берегу, в километре от моста, прогремел выстрел из шестидесятимиллиметрового орудия, и Барлес быстро огляделся, прикидывая, где можно укрыться. Если стреляли сюда, то у него было только двадцать секунд, поэтому он решил наплевать на защитную каску, валявшуюся слишком далеко, рядом с Маркесом, и без излишней суетливости, чуть спустившись по косогору, растянулся на земле лицом вниз, поглядывая на оператора. Маркес все еще стоял на коленях возле убитого и, без сомнения, тоже слышал выстрел. Сейчас он задрал голову, словно надеясь разглядеть в небе снаряд.

Они прошли бок о бок не одну войну, и Барлес сразу понял, чем озабочен оператор. Поймать сам момент взрыва очень трудно, потому что ты никогда не знаешь, куда попадет снаряд. На войне они рвутся, где попало — по воле случая и законов баллистики. И нет ничего более непредсказуемого, чем траектория выпущенного наугад снаряда, поэтому можно всю жизнь снимать под сыплющимися тебе на голову бомбами и не снять ни одного стоящего кадра. Это все равно что снимать солдат во время боя — никогда не знаешь заранее, кого убьют, и если удается заснять такой кадр, то чисто случайно, как Энрике дель Висо в восемьдесят девятом в Бейруте. Он снимал группу шиитов, когда по брустверу прошлась пулеметная очередь, и люди попадали. Потом они увидели на пленке оранжевые трассирующие следы, едва не задевшие объектив; Амаля с перекошенным лицом, одной рукой хватающегося за грудь, а другой за оружие; искаженное лицо Барлеса, его рот, застывший в крике: «Давай! Снимай! Снимай!» А люди думают, что ты приезжаешь на войну, достаешь камеру — и готово. Но пули и снаряды пролетают со звуком «фить-джик-бум!», и попробуй угадай куда. Поэтому Барлес увидел, как Маркес, не вставая с колен, поднял камеру и приготовился снимать убитого еще раз: если снаряд разорвется поблизости, оператор быстро переведет камеру и даст общий план — от лица убитого хорватского солдата к поднятой взрывом туче пыли, пока та не успела рассеяться. Барлес надеялся, что включен хотя бы один дополнительный микрофон, — когда идет автоматическая запись звука, фильтр приглушает выстрелы и взрывы, и они кажутся звуковым эффектом, как в кино.