Владимир Бабенко - Записки орангутолога

• Название: Записки орангутолога
• Автор: Владимир Бабенко
• Издательство: ООО «Эклибрис»
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-9900699-1-х

Владимир Григорьевич Бабенко, доктор биологических наук, профессор кафедры зоологии и экологии Московского педагогического государственного университета, член союза писателей России, автор более 500 научных, научно-популярных, учебных и художественных публикаций (в том числе свыше 60 книг).

«Записки орангутолога» (2006) продолжает серию книг В. Г. Бабенко «Люди, звери и зоологи» (1991), и «Лягушка на стене» (1998). В предлагаемой книге также рассказывается о людях, посвятивших себя профессии зоолога и о невероятных приключениях которые случаются почему-то именно с ними.

О научной работе зоологов сами за себя говорят монографии, книги, статьи, тезисы и отчеты. А вот как этот материал добывается и что остается «за кадром» и вообще откуда вырастают, как воспитываются, где учатся люди этой редкой и замечательной профессии, известно немногим.

Все истории, написанные в этой книге — подлинные, все они случились с автором, его друзьями, приятелями или знакомыми. Автору оставалось только «сшить» разрозненные эпизоды в единое повествование.

---

Через некоторое время один из местных собутыльников (вернее — собаночников) захотел облегчиться по малой нужде. Связи с кабиной водителя не было, наших стуков он не слышал, и машину продолжало мотать по подъемам и спускам при этом мелко подбрасывая на рытвинах.

Наш несчастный попутчик подобрался к задней двери открыл ее и стал облегчаться на ходу. Эта была картина не для слабонервных. Страждущий шатался от «Светлячка» и тряски. Он одной, не занятой рукой, никак не мог удержать дверь, и она постоянно хлопала, при этом скрежеща, как несмазанная гильотина. Но все обошлось — до членовредительства дело не дошло.

* * *

А уже через 12 часов мы с Игорем были в Мурманске. Первый раз в жизни я попал в настоящий морской порт. Потом были и Советская Гавань, и Владивосток, и Петропавловск-Камчатский, и Диксон, и Анадырь. Но всегда влажный воздух, ржавые корпуса судов, прибрежные сопки, орущие чайки и мелкая рыбешка, плавающая среди замусоренных волн, — все до сих пор навевает щемящие воспоминания о моем первом морском порте.

Самого города мы, считай, и не видели, и как были в подозрительных шинелях с разноцветными погонами, направились на морской вокзал. Судьба еще раз улыбнулась нам, так как именно в этот день в сторону филиала Кандалакшского заповедника под названием «Семь островов» отходил грузопассажирский корабль «Петродворец». И мы взяли два билета. Ввиду экономии денег — на палубу.

У нас было в запасе еще два часа, и мы их провели с толком — пополнили запасы продуктов, побродили по вокзалу и по причалам. Неизгладимое впечатление произвел на нас вокзальный сортир с принудительным смывом, который извергался с регулярностью гейзера и всегда неожиданно для пользователя, и причаленный корабль-кабелеукладчик с огромной катушкой на корме. Один из его иллюминаторов был открыт, и туда два стоящих на берегу моряка из огромного мешка торопливо передавали бутылки с дешевым вином третьему, вероятно, их товарищу, находящемуся внутри судна.

Мы погрузились на «Петродворец» и поплыли. Через полчаса мы вышли из Кольского залива, и на палубе стало нестерпимо холодно. Еще через полчаса на эту же палубу откуда-то из недр корабля высыпали моряки — покурить на свежем воздухе. Оказалось, что это подводники, добирающиеся до своей базы.

Вид двух сухопутных крыс в подозрительных погонах сначала не вызвал у них энтузиазма, но уяснив, что мы уже дембиля и заливаем морем пехотную службу мгновенно привело к тому, что нас зазвали в каюту, где и угостили сухим флотским пайком и водкой мурманского разлива (по качеству не уступающей вологодской).

Через час на мандолине очень неплохо играл какой-то подводник, а мы с Игорем сытые и обогретые дремали в углу каюты.

* * *

Растолкали нас все те же подводники.

— Харлов, — сообщили они. — Вам сюда.

Мы с Игорем вышли на палубу. Корабль стоял на якоре. Все вокруг было затянуто полупрозрачным туманом. На темной воде плавали черные, размером с ворону, птицы. Они легко уходили в прозрачную глубину, но с усилием поднимались в воздух. И тогда было видно, что море волнуется, потому, что птицы прежде чем взлететь утыкались в вершины двух-трех ближайших волн и только потом становились на крыло. Это были кайры! А мы были на севере! В Арктике! Туман иногда чуть расходился, и в небе в низких облаках на несколько секунд показывался абсолютно белый и совершенно не слепящий солнечный диск, а в стороне проявлялись отвесные темные утесы с белыми точками чаек.

А потом показался крошечный катерок, который направлялся к «Петродворцу». За нами.

Мы перебрались по веревочной лестнице на катерок, и он повез нас в заповедник — на остров Харлов.

* * *

Нельзя сказать, что два егеря — все население кордона — нам обрадовались. Но, прочитав рекомендательное письмо из Кандалакши, показали наше жилище — пустую комнату с нарами, кухню и бидоны с пресной водой. Она на острове была привозной — с материка.

А через час егеря за нами пришли — надо было ехать на материк. Как раз по воду. Они сказали, что для этого двое московских студентов были очень кстати.

Егеря и мы погрузились на местный катерок и поплыли к материку. До него было километров пять. Катер встал на мелководье, на его борту остался старик-капитан. Егеря и мы с Игорем перешли в весельную лодку и на ней зашли в устье речки Харловки, поднялись вверх на километр, набрали во фляги воды, вернулись на катерок и подняли емкости на борт.

А потом два егеря снова поехали на лодке в Харловку. По своим делам. По-моему, по браконьерским. В речку как раз шла семга.

Мы с Игорем остались на катерке одни (если не считать капитана, который, приняв фляги на борт, ушел к себе в каюту — спать).

 

А в это время на нашем факультете шли лабораторные занятия по органической химии. Доцент — солидная дама — выговаривала нерадивому студенту:

— Вы не способны обучаться в вузе, вы занимаете чужое место...

А нервный студент (чью судьбу сломала двухгодичная служба в железнодорожных войсках) эмоционально отвечал ей, переходя на крик:

— Да я все как надо делаю, я стараюсь. Что я, виноват, что вы непонятно объясняете?!

А в это время их мягким голосом успокаивал (сосредоточенно сливая растворы из двух пробирок) другой студент:

— Тише, ребята, не ссорьтесь...

 

Мы с другом походили по крохотной палубе, осматривая окрестности. На обнажившихся во время отлива камнях лежали нерпы. В ближайшей бухточке большая морская чайка охотилась на запоздалый выводок гаг. Внизу, над каменистом дном, на пятиметровой глубине шевелились буро-зеленые листья морской капусты. Светло-серые камни были усеяны темными круглыми кляксами морских ежей. У нас ушло больше часа на то, чтобы с помощью найденных на палубе мятого жестяного ведра и толстенной веревки соорудить снасть и с ее помощью достать одного представителя типа иглокожие. Игорь закурил, испоганив чистейший арктический морской воздух дымом «Ментоловых», и мы минут десять рассматривали, как еж с помощью своих ножек-присосок ползает по дну и по стенкам ведра, тихонько поскрипывая иголками по оцинкованной жести.

 

И как раз в это время на лекции по зоологии беспозвоночных доцент рассказывал студентам о внутреннем строении иглокожих.

— Представьте себе — говорил он им, — что вы Дюймовочка и путешествуете по амбулякральной системе морского ежа.

 

Потом мы ежа выпустили. Снова нечего было делать. Я сел на носу, а Игорь несколько раз прошелся по катеру и заметил, что у суденышка возникла легкая килевая качка.

Через минуту я встал на носу, Игорь — на корме, и мы начали раскачивать суденышко.

Через десять минут катерок так разволновался, что вода стала поочередно заливать то нос, то корму. Внутри нашего судна послышался шум. Мы мгновенно прекратили развлечение. И когда капитан в одной тельняшке, с выпученными глазами выскочил на палубу, чтобы посмотреть какой ущерб его кораблю нанес внезапно налетевший тайфун, обнаружил полный штиль на море и двоих студентов — на корме и на носу. Один задумчиво рассматривал морское дно, а другой, куря отвратительные сигареты, — берег. Причем морская вода периодически омывала сапоги то одного, то другого.

Капитан покрутил головой, хотел было что-то спросить, но, увидев подплывающую лодку с хорошо порыбачившими егерями, скрылся в недрах катерка, и оттуда загрохотал двигатель.

Нас отвезли на Харлов, там мы поели, и к вечеру, уже ставший родным катерок, повез нас к острову под названием Кувшин. Через час хода мы его увидели и поняли, почему он так называется. Он, действительно, был похож на этот сосуд. Правда, треснутый и лежащий на боку. На этом клочке суши мы должны были пробыть сутки и помочь егерям посчитать, сколько птичьих трупов осталось с лета на местном птичьем базаре.

Лодка ткнулась в покрытые фукусом камни. Двое научных сотрудников заповедника и мы с Игорем вытащили на берег канистру с пресной водой и свои пожитки. Капитан погнал шлюпку к стоящему на якоре катерку, а потом суденышко ушло в сторону Харлова. О том, что оно придет не скоро, мы, конечно, и не догадывались.

Мы поставили брезентовую палатку у отвесной скалы, набрали на берегу плавника — выброшенных морем стволов деревьев, развели костер, наварили настоящей (а не из пакетов) каши, закусили и только после этого пошли на работу. То есть полезли среди камней и оползней торфа по почти отвесно поднимающейся тропе вверх, на стометровую высоту.

Стояла замечательная погода. Светило солнце. Дул легкий ветерок. Сверху открывался чудесный вид. Был виден и материк, и далекий остров Харлов, и идущий к нему наш катерок.

Море было спокойно, лишь вдалеке ползла на базу черная субмарина, создавая чудовищные белые буруны у яйцеобразного носа, да изредка показывался треугольный плавник косатки.