Владимир Бабенко - Записки орангутолога

• Название: Записки орангутолога
• Автор: Владимир Бабенко
• Издательство: ООО «Эклибрис»
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-9900699-1-х

Владимир Григорьевич Бабенко, доктор биологических наук, профессор кафедры зоологии и экологии Московского педагогического государственного университета, член союза писателей России, автор более 500 научных, научно-популярных, учебных и художественных публикаций (в том числе свыше 60 книг).

«Записки орангутолога» (2006) продолжает серию книг В. Г. Бабенко «Люди, звери и зоологи» (1991), и «Лягушка на стене» (1998). В предлагаемой книге также рассказывается о людях, посвятивших себя профессии зоолога и о невероятных приключениях которые случаются почему-то именно с ними.

О научной работе зоологов сами за себя говорят монографии, книги, статьи, тезисы и отчеты. А вот как этот материал добывается и что остается «за кадром» и вообще откуда вырастают, как воспитываются, где учатся люди этой редкой и замечательной профессии, известно немногим.

Все истории, написанные в этой книге — подлинные, все они случились с автором, его друзьями, приятелями или знакомыми. Автору оставалось только «сшить» разрозненные эпизоды в единое повествование.

---

— Вот так-то Вовочка, — грустно сказал он мне. — Видел ли ты когда-нибудь конечности такой длины?

Я понял, что он на этот раз имел в виду не осьминога.

— Ушла? — спросил я.

— Ушла — печально сказал Юра, — вот только перо мне оставила. На память.

— Хорошо что не три, — поддержал я разговор. Мне было тоже жалко, что больше не увижу красавицу.

Я осмотрелся. У Юры произошло обновление экспозиции. Появились жерлянки с замогильными голосами. Удава он отдал (или, может быть, змее все-таки удалось удрать, и через несколько лет в подвалах Кунсткамеры препараторы смогут охотиться не только на крыс и тараканов). Неживая часть экспозиции в кабинете Теплова тоже изменилась. Появился сделанный Юриным знакомым художником портрет усредненного сотрудника Кунсткамеры — усталая небритая женщина средних лет, — увеличилось число неприличных Олеговых костей, среди которых, Юра почему-то поместил и невзрачного голожаберного, похожего на слизня моллюска.

— Я его ты зачем сюда положил? У тебя же научные объекты в другом шкафу.

— А ты прочти этикетку и сам все поймешь.

На этикетке было написано Tochuina.

— Точуина, — прочитал я. — Ну и что?

— В этом случае «сh» читается, как русское «х», — ответил Юра, доставая из дальнего шкафа заветные бутылки.

Я громко прочитал название моллюска в соответствии с предложенными Юрой правилами орфоэпии латинского языка.

— Ого! — восхитился я получившимся на этот раз названием моллюска.

— Вот тебе и «ого»! — строго посмотрел на меня поверх очков Юра. — Хорошо, что балерина уже ушла. А то напоследок, после обоняния тухлого жирафа и созерцания голого зада Корнета, она бы еще и матерных слов от научных сотрудников наслушалась. А виноват в этом безобразии (Юра, наверное имел в виду матерные слова) выдающийся русский естествоиспытатель, а на самом деле совсем не обрусевший немец Александр Теодор фон Миддендорф.

И Юра рассказал, что путешествуя как-то раз по бескрайним просторам Российской империи, ученый очутился на Дальнем Востоке, точнее, на Шантарских островах. Дальше можно только предполагать, как возникло это нетривиальное название в общем-то неинтересного моллюска. Видимо, Миддендорф на берегу среди выброшенных морем панцирей крабов, раковин мидий и устриц, листьев морской капусты нашел и это животное.

И устриц, и мидий, и крабов он знал, а вот что этот за моллюск — нет. И не удивительно — животное обитает только в Охотском море. Поэтому Александр Федорович (так он значился по российскому паспорту) подошел к казаку, приставленному к немцу в качестве охраны, гида и, как заверили Миддендорфа на базе, то есть в Удском остроге, самого лучшего знатока местной фауны и флоры. Казаку было скучно. Сегодня ученый немец весь день проторчал на берегу. В тайгу они не ходили и поэтому дичину — медведя или оленя — так и не встретили.

Казак сидел на камне и, с тоской поглядывая на неуютное море и пустынный берег, изучал свое ружье, у которого, оказывается, стесался кремень, а самое главное, непростительно разболтался курок. В это время к нему подошел немец и показал похожего на давно сдохшего слизня голожаберного моллюска и сказал, наверное, примерно следующее.

— Что ест это знаешь, братец? — и показал раковину.

— То х... какая-то, ваше высокоблагородие, — ответил казак, мельком, но с брезгливостью, взглянув на моллюска и пытаясь корявым пальцем устранить дефект курка. — Пошли домой, господин хороший, дождь скоро будет.

— Ун момент, сейчас, сейчас, братец, — сказал Миддендорф. Аккуратный естествоиспытатель положил моллюска в кожаную сумку и записал в полевом блокноте латинскими буквами местное название только что открытого им для науки нового вида. Это название Александр Федорович потом и опубликовал в научной статье.

Как только Юра закончил излагать свою версию о происхождении странного названия улитки, дверь кабинета малакологии с шумом распахнулась. На пороге стоял Корнет. Полностью одетый (даже сзади), прилично обутый и к тому же без всяких следов крови на руках.

— Ушла!? — закричал он на Юру, — Упустил!? А я познакомиться хотел. Ну, с этой. С ногами. Пригласить ее на праздник, так сказать.

— Ты чего, с ума сошел? — строго сказал Юра. — Ты что, ндрава Мамочки не знаешь? Смертоубийства из-за ревности захотел? У нее же, как у обезьян мармозеток, грызунов голых землекопов, гиен или рогатых воронов — типичное поведение доминирующей самки! Ты что, забыл, что на прошлой неделе Генриетта последнюю симпатичную лаборантку уволила. А ты балерину захотел привести! Мамочка ее убила бы сразу!

— А я бы ее туда и не повел бы. Я бы ее сразу к нам, в подвал, в препараторскую.

— Ну да, прямо к трупу моржихи. А потом без лишних слов — на газовую плиту. Грубый ты, Корнет. Неотесанный. Я на тебе, можно сказать, удивляюсь. Девочка никак не могла отойти от твоей вони. Все имеющиеся духи на себя вылила.

— Чувствуется, — повел носом Корнет.

— А кроме того, на нее, судя по всему, большое впечатление произвела твоя волосатая корма. Не думаю, что сегодня она пошла бы с тобой.

— Пошла бы, пошла. А может еще и придет, — заверил Теплова Корнет. — Но, раз не дождалась, спущусь вниз — за козлом. Наверное уже готов. А у тебя как с напитками? Все нормально?

— Как всегда, — ответил Теплов.

В кабинете у Юры среди старинных пишущих машинок, кресел XVIII века на колесиках, японских гравюр и куч недописанных статей, водилось с десяток бутылок с его знаменитыми удивительными настойками — от темно-коричневой (кедровые орешки) и насыщенно-вишневой (клюква) до слабо красной (рябина), неуловимо-желтой (лимонная цедра) и различных оттенков зеленых (душистый колосок, полынь таврическая).

Когда я появлялся в Юрином кабинете, малаколог обычно доставал аптекарскую мензурку, наливал из каждой бутылки по 20 миллилитров и заставлял дегустировать. Больше всего мне нравилась горькая настойка на полыни таврической, градусов этак под семьдесят — настоящий мужской напиток.

Наконец раздался телефонный звонок — директриса в грубой форме пригласила всех к праздничному столу и еще более грубо напомнила, чтобы Теплов не забыл бутылки. Малаколог загрузил сумки химической посудой, в которой плескались разноцветные жидкости, а на пузатых боках виднелись белые ярлыки со зловещими формулами — азотной кислоты, едкого кали и медного купороса — и мы с ним, расталкивая толпы экскурсантов, пошли наверх — туда, где нас ждали.

Мы с Тепловым прошли мимо моего родного отдела орнитологии. Из-за полуоткрытой двери слышались голоса. Олег — страстный коллекционер птичьих яиц — во весь голос втолковывал кому-то, наверное, своему коллеге:

— Нет, не нравятся мне ваши яйца! Уж больно большие дырки вы в них крутите!

Тем временем в актовом зале за длинными столами рассаживались люди. Из соседней комнаты вылетали клубы пара — это в ведрах уже вскипела вода для чая, что-то лирическое пел магнитофон.

Рассаживались по ранжиру. В центре восседала сама Мамочка, по обеим сторонам — свита: наушники и фавориты, дальше — умеренные недоброжелатели и тайные завистники, еще дальше — непримиримые враги директрисы и у самого дальнего края стола — изгои и парии. Но все одинаково радостными криками встречали Теплова, вернее его сумки, из которых он с глухим позвякиванием извлекал штофы с химическими символами. Теплов самолично расставлял по столам посуду, не забыв передо мной поставить бутылку с азотной кислоты, в которой и была полынь таврическая.

Из горлышек бутылок в подставленную личную, как у староверов, тару лились разнообразные настойки, быстро произносился первый тост (с Новым годом или за прекрасных дам — в зависимости от праздника).

Юрины алкогольные произведения кроме их забористости обладали повышенным психотропным эффектом и поэтому уже через пять минут директриса вставала и шла в народ. В это время даже заклятый враг мог без робости приблизится к ней и сказать что-нибудь без боязни получить выговор.

После третьего тоста, кто-то достал гитару и запел, а Корнет стал громко через весь стол рассказывать Галине — из отдела гадов — неприличный анекдот.

Галина сначала рассмеялась, а потом собрала лежащие перед ней на столе апельсиновые корки и кокетливо бросила их в Корнета.

У него, несмотря на полынь таврическую, еще сохранилась кое-какая реакция. Корнет пригнулся и весь апельсиновый залп пришелся по такого же цвета прическе директрисы. Она, определив откуда стреляли, грозно нахмурилась, но вспомнив, что сегодня праздник, своеобразные сатурналии, когда рабы и господа уравнены в правах, и, натянуто улыбнувшись Галине, стряхнула с себя цитрусовые ошметки.

Неловкость этого эпизода сумел гладить Теплов. Магнитофон заиграл что-то лирическое, и малаколог пригласил директрису на танец.