Владимир Бабенко - Записки орангутолога

• Название: Записки орангутолога
• Автор: Владимир Бабенко
• Издательство: ООО «Эклибрис»
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-9900699-1-х

Владимир Григорьевич Бабенко, доктор биологических наук, профессор кафедры зоологии и экологии Московского педагогического государственного университета, член союза писателей России, автор более 500 научных, научно-популярных, учебных и художественных публикаций (в том числе свыше 60 книг).

«Записки орангутолога» (2006) продолжает серию книг В. Г. Бабенко «Люди, звери и зоологи» (1991), и «Лягушка на стене» (1998). В предлагаемой книге также рассказывается о людях, посвятивших себя профессии зоолога и о невероятных приключениях которые случаются почему-то именно с ними.

О научной работе зоологов сами за себя говорят монографии, книги, статьи, тезисы и отчеты. А вот как этот материал добывается и что остается «за кадром» и вообще откуда вырастают, как воспитываются, где учатся люди этой редкой и замечательной профессии, известно немногим.

Все истории, написанные в этой книге — подлинные, все они случились с автором, его друзьями, приятелями или знакомыми. Автору оставалось только «сшить» разрозненные эпизоды в единое повествование.

---

Шофер в белой рубашке с короткими рукавами стал с уважением разглядывать в зеркале способных русских, которые, быстро освоившись со сложным прибором, подобрали режим, наиболее соответствующий их северным натурам.

Боковые и задние стекла снаружи мгновенно запотели, и машина сопровождения исчезла из поля зрения. Замерзающий шофер не выдержал и открыл окно. Удивленные прохожие и испуганная переводчица наблюдали, как из окна черного роскошного лимузина, нёсшегося по улицам душного солнечного Токио, била плотная струя тумана.

Машина остановилась у ресторана, и окоченевший отец Федор, забыв от мороза все инструкции, снова стал дергать за ручку двери, но тут его укротили коллеги. И, еле дождавшись, когда дверь торжественно, но слишком медленно отошла в сторону, отец Федор первым выскочил наружу из задрапированного серым бархатом рефрижератора в теплые объятия японских коллег.

Советскую делегацию провели в отдельный кабинет и рассадили за огромным круглым столом. Перед каждым из гостей стоял прибор, а в некотором удалении, в центральной, приподнятой части стола, ближе к центру располагались бесчисленные плошки, миски и блюда с яствами и бутылки с напитками. Как тотчас заметили советские гости, все это было очень неравномерно рассредоточено на столе.

Нетерпеливый отец Федор и здесь первым схватил свою тарелку, привстал и хотел было положить себе с дальнего блюда что-то, отдаленно напоминающее крупно накрошенную каракатицу. Однако сзади послышался знакомый шепот бдительной переводчицы: «Нисёго не трогать!».

Отец Федор сник, как мальчик под окриком гувернантки, и сел, с вожделением взирая на недоступное блюдо.

Встал и начал говорить сухонький старик, с неожиданно длинными для японца седыми усами и бородой, казавшийся таким образом удачно загримированным под Хо Ши Мина.

Советские ученые, привыкшие у себя на родине к научным конференциям, приготовились прослушать речь о становлении японской науки в течение последних 100 лет и краткий обзор энтомофауны страны Восходящего Солнца и, сглатывая слюну, стали рассматривать стол. Однако речь тамады неожиданно оказалась очень короткой. Еще короче был перевод присутствующего на этом рауте профессионального переводчика.

— Дорогие коллеги! — транслировал он. — О насекомых мы с вами поговорим позже, а сейчас постарайтесь попробовать, хотя бы, кусочек с каждого блюда и, хотя бы, глоток из каждой бутылки.

Отец Федор, услышав перевод этой речи, вновь вскочил и потянулся было к каракатицам, но вновь был осажен словами бдительной переводчицы «Торопидзя не нада!». Он обиделся и стал накладывать себе в тарелку из стоящего рядом блюда что-то очень похожее на тертую морковь, но синего цвета.

В это время один из официантов тронул некий рычажок и середина стола стала медленно вращаться. Вся эта выставка японского фарфора, декорированная местной флорой и фауной (в одной мисочке даже что-то шевелилось) медленно поплыла перед каждым из гостей. Отец Федор оглянулся на сидящую сзади переводчицу, та благосклонно кивнула, и он, наконец, набросился на приблизившееся к нему блюдо с головоногими моллюсками.

* * *

Отец Федор вылез из электрички. Энтомолог присел на лавочку, достал из сумки роликовые коньки и надел их. Отец Федор встал, оттолкнулся углепластиковыми лыжными палками и поехал по идущей под уклон улице к своему дому, до которого было метров триста. Борода комсомольского работника развевалась и лысина блестела в лучах заходящего солнца.

Неожиданно мчащегося Федю окликнули.

— Здравствуй, папа! — раздалось со скамейки, стоящей под сенью густого куста сирени. Отец Федор оглянулся. На скамейке сидели три вьетнамки, с совершенно одинаковыми, на взгляд энтомолога, лицами. Только по сказанной одной из них фразе научный сотрудник догадался, что именно у них он преподает русский язык.

Отец Федор махнул своим ученицам лыжными палками и устремился дальше.

ДОН ХОАКИНО

Сегодня давали «Дона Хоакино». Это был, с точки зрения рабочего сцены Вани, очень трудный спектакль. Во-первых, во время представления менялись три задника: горный пейзаж, средневековый замок и море. Во-вторых, на сцену несколько раз выносили массу настоящей хрустальной посуды, за которую готова была оторвать голову любому: и актеру, и просто рабочему сцены милейшая Мария Максимовна — хранитель реквизита. Кроме того, в спектакле был задействован особый фиолетовый занавес.

Этот занавес не просто раздвигался в стороны, но застыв в терминальном положении красиво свисал по бокам сцены, придавая романтический шарм всему спектаклю. Занавес, кроме своей эффектной изысканности, обладал еще одной особенностью: он был очень труден в управлении. Им манипулировали два человека. Их действия должны были быть абсолютно синхронными, для того чтобы пурпурные половины занавеса одновременно расходились и красиво провисали по обе стороны сцены, наподобие огромных, особого рода оконных, так называемых, «французских» занавесок, перетягивающихся шлейкой и от этого обретающих тонкую талию.

Режиссер долго дрессировал Ваню, заставляя его смотреть, как на другом конце сцены тянет свою веревку ветеран театра дядя Миша. Режиссер требовал, чтобы Ваня действовал строго синхронно с аналогичными действиями дяди Миши. Только в этом случае занавес расходился на две половины плавно и красиво.

Грянула музыка и спектакль начался. Режиссер махнул рукой, дядя Миша и Ваня стали тянуть веревки. Занавес мягко раскрылся.

В углу сцены дон Хоакино, просыпаясь в роскошной кровати, пел о том, как хорошо он провел ночь и о том, как хорошо он проведет и день.

Рядом с кроватью стоял туалетный столик со множеством хрустальных пузырьков, флакончиков, баночек и графинчиков — единственных «живых», настоящих предметов реквизита на всей сцене.

Дон еще раз пропел, что надеется хорошо провести день и потянулся было к своим блестящим скляночкам. В этот момент на одном крыле (естественно Ванином) красивого занавеса внезапно ослаб поясок, из-за чего эта часть гигантской сиреневой портьеры слегка съехала к центру сцены, смахнув с туалетного столика сверкающий хрусталь и скрыв от зрителей испанского жизнелюба. Но по неписаным театральным законам при поднятом, даже частично, занавесе спектакль не прервался. Актер продолжал петь уже из-за укрытия, сообщая невидимым ему зрителям, что несмотря ни на что, день все-таки будет удачным.

В это время за кулисами появился режиссер и шепотом, чтобы не мешать Хоакино славить грядущий день, потребовал приспустить и другое крыло занавеса для восстановления симметрии.

Опускать вторую половину занавеса режиссер погнал несчастного Ваню, так как дядя Миша ушел в буфет. Однако узел, завязанный ветераном сцены, был очень хитрым, и Ваня никак не мог с ним справиться. Режиссер посмотрев на Ванины мучения понял, что его мечты о красивом спектакле рухнули и приказал прервать действие, опустив основной, парадный занавес.

Из-под потолка сползло тяжелое, желтое, расшитое солнцами полотнище, полностью лишив зрителей возможности видеть, что творится на сцене. Дон Хоакино замолк и стал собирать битый хрусталь. Режиссер приказал всем женщинам уйти со сцены, так как он будет ругаться.

Знатные испанки попрятались за декорации, а режиссер созвал на экстренную «пятиминутку» всех мужчин. Большинство из них с виду были истинные гранды и кабальеро и только двое нищие — одетые в спецовки Ваня и пришедший из буфета дядя Миша.

Режиссер ходил, размахивал руками, указывая на следы хронического бардака и в декорациях, и в реквизите, матерясь столь профессионально, что его слышали только на сцене, но отнюдь не в зрительном зале. Говоря о беспорядке, он указал на какую-то веревку, совершенно ни к месту, на его взгляд, свешивающуюся с потолка и с остервенением дернул ее. Знающий назначение веревки дядя Миша в голос крикнул: «Не надо!», но было поздно — сверху немедленно упал задник «Вечернее море», накрыв и режиссера, и внимающих ему мужчин синим марлевым полотном. Это не остановило режиссера и из-под хлопчатобумажных волн продолжал доноситься его ровный, приглушенный, нескончаемый, как морской прибой, мат.

Единственный, кто уцелел в этом шторме, был суфлер, прячущийся в своей будке. Так как спектакль не шел, то и он молчал. Но когда он увидел всю мужскую часть труппы театра во главе с режиссером беспомощно барахтающихся в синей марле, он не выдержал, и из его подземелья раздались взрывы оглушительного, прямо-таки, мефистофельского хохота.

В зрительном зале, который был изолирован от сцены парадным солнечным занавесом, ничего этого не видели. Но по доносившимся со сцены звукам — подозрительному рокоту, крику «Не надо!» и неуемному смеху — зрители понимали, что там разыгрывается какое-то захватывающее действие. И публика стала громко хлопать, требуя, чтобы подняли занавес и ей тоже дали посмотреть.