Марта Кетро - Зато ты очень красивый (сборник)

• Название: Зато ты очень красивый (сборник)
• Автор: Марта Кетро
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-17-059099-5, 978-5-271-23720-1

«Зато ты очень красивый» – сборник повестей и рассказов о том, что обычные женщины крайне редко влюбляются в обычных мужчин, почему-то предпочитая пиратов, мустангеров, инопланетян и прочих несуществующих персонажей. Устав от поисков чудес, тоскуют, но все равно не перестают желать невозможного.

Можно сколько угодно негодовать или смеяться над человеческими слабостями и сомнительными идеалами, но красота всегда будет служить оправданием для нас.

Содержание сборника:

Марта Кетро

«Белая река, зеленые берега»

«Киевское «динамо»

«Первый»

«Добра ли вы честь?»

Аглая Дюрсо

«Девочка с Персиком»

Глория Му

«Жонглеры»

Наталия Оленева

«Письма инопланетянам»

Улья Нова

«Потепление»

Мария Мур

«Жирафа»

«Подарок»

Юлия Рублёва

«Путешествия в одиночку. Египет»

Сергей Узун

«Краткие сведения об устройстве этого мира. Предисловие к учебнику мирологии для особенных девочек»

«Рыцари»

«Романтизм»

«Пастораль. Женский день»

---

Я поцеловала Вовку в пухлую щеку и спросила:

– Вызвать тебе такси?

– Нет. Я на колесах. А, ты же не видела… Ну в окошко хоть выгляни, посмотри, какую я себе машинку прикупил.

Высунувшись по пояс в кухонное окно, я махала Вовке вслед.

Да, когда я переломалась и лежала в больнице, милый мой меня не бросил. Бегал каждый день, водил своих друзей-лабухов (спал с кем попало, а дружил вот почему-то с одними музыкантами), привел как-то целый духовой оркестр под окна, а в другой раз три заезжих грузина проникновенно, а капелла, исполняли у моей койки «Раненый Чапаев по морю плывет…» И позже не бросил, хотя я не очень-то годилась для любви – костыли, спина не гнется, пластика небрежно собранной марионетки.

Сам менял мне гипсовые корсеты, делал массажи, выгуливал, прислуживал как паж.

Простая игра, вот например: вы приводите калеку на джазовый вечер. Первым делом надо найти место, куда вашу сломанную куклу посадить. Потом – куда убрать костыли, чтоб никто не спотыкался, не ронял. И дальше все время следить – подать, принести, отвести в сортир, в конце концов. Можно быть при этом самоотверженным медбратом, серьезным, скорбным, а можно устроить спектакль, стать королевским шутом и пажом, заставить куклу смеяться.

Я закрыла окно и снова взялась за телефон.

Мама, которой я огласила список необходимых лекарств, сразу же всполошилась, закричала в трубку.

– Мам, успокойся, со мной все хорошо. Костика избили какие-то бандиты. А в больницу он не хочет, ну, ты его знаешь… Помоги, мам…

Мама, как всегда, была выше всяких похвал. Приехала сама, привезла все, что нужно, долго и дотошно осматривала моего милого.

– Кто смотрел? Я знаю? – спросила.

– Знаешь, – я хмыкнула, – Владимир Викторович, наш ветеринар, с конюшни…

У Оленьки вытянулось лицо, а мама и бровью не повела:

– Что ж, это правильно. Осла и должен лечить ветеринар.

Милый мой посмотрел на маму долгим, мужским взглядом – она все еще была очень хороша. Мама не смутилась, глянула в ответ презрительно, словно помои выплеснула в лицо.

Клинки скрестились, в воздухе запахло грозой – мама с Костиком давно и всерьез друг друга не любили.

– Как же вы мне надоели, – сказала я, и мама опомнилась – больной есть больной, подтвердила все Вовкины рекомендации, велела звонить, если что, и упорхнула.

К вечеру, умаявшись, я выползла на кухню покурить. Сидела на подоконнике, смотрела, как в темных облаках летит луна. Словно блюдечко под выстрел.

Пришла Оленька, включила свет.

– Уснул, кажется…

– Ну хорошо. – Я потянулась, хрустнула пальцами. – Пойду я.

– Ой, нет, Глория, не уходи, пожалуйста… Не бросай меня с ним… одну…

– Оль, надо идти. Там две бумажки на столе, и все написано, что делать… Вовкин телефон я тебе оставлю на всякий случай…

– А он правда ветеринар? – робко спросила Оленька.

– Правда. Но ты не волнуйся, Вовке не впервой этот конструктор собирать.

– Вы такие странные… Глория, останься, пожалуйста… Он при тебе спокойный и все делает, что надо… А на меня опять будет кричать… Если тебе Артем не разрешает, я сама позвоню, попрошу…

Я поперхнулась дымом. Мне? Артем?! Не разрешает?!!

Ах, ну да. Простая девочка, совсем из другого мира. Кто с кем живет – тот с тем и спит. Кто с кем спит – тот того и любит. Кто кого любит – тот того и слушается. Хорошо как все. Просто и хорошо.

А мы? Скоморохи, прости господи. Живем – словно следы путаем.

Оленька смотрела на меня с полным доверием, как на сестру, и мне вдруг стало муторно, как будто я собиралась ее в чем-то обмануть. Но я ведь не обманывала ее, ни в чем! Я честно освободила ей поле, оставила свою площадку для игр и свой сад, и свои камни, и свои зеленые луга, а то, что я считала все это своим, – так сердцу не прикажешь. И чего еще хочет от меня этот белобрысый цыпленок?

– Оль, Артем все… гхм… мне разрешает. Но я не могу остаться, у меня собаки. Большие. Очень. С ними работать надо вечером, утром, а то они весь дом разнесут… Сейчас я уеду, а завтра вернусь. Часов в десять утра, ладно? Собачек отработаю и приеду.

– Но… я его даже поднять одна не смогу… А вдруг он в туалет захочет?

Я молча пошла в ванную, порылась там в шкафчике, вручила Оленьке красный пластмассовый кувшинчик, поцеловала в лоб и уехала домой.

Дня через три глазки у щеночка открылись – спа́ла опухлость с рожи, зашевелился, закапризничал, в сортир стал сам ползать, по стеночке, и даже пытался затащить меня в постель (Оленька, взявшая в своей конторе несколько отгулов, вынуждена была все же выйти на работу, и теперь мы дежурили у ложа скорбного главой и другими частями тела не вместе, по очереди).

Я осторожно надавала негодяю по битой морде, в любви отказала и пошла готовить гаспаччо.

Милый мой, поминутно морщась от боли, жадно пожирал протертую пищу и вел со мной интересный разговор.

– Значит, ты меня больше не любишь…

– Да что ты. Я буду любить тебя вечно.

– Ах, вот как. Ну, это хорошо. Это правильно. Ты меня успокоила. Но скажи мне, душа моя, что же тогда? Ты пропала. Не звонишь. Не появляешься. Три недели – ни полслова… И прости, но я подозреваю, что сейчас имею удовольствие видеть тебя только благодаря любезности тех трех урлованов, которые… м-м-м… превратили меня в тыкву.

Я подошла к нему, взяла из рук пустую чашку, салфетку, с нарочитой заботливостью отвела светлую прядь, коснулась губами лба.

– У тебя жар? Или голову таки насовсем отбили? Мы что, выясняем отношения? Мы? Выясняем? Отношения? Разбуди меня.

И, не дожидаясь ответа, ушла мыть посуду.

Милый мой поплелся следом, сел в старое деревянное кресло с высокой спинкой, повозился, пытаясь устроиться поудобнее. Но устроиться поудобнее там было невозможно, кресло диктовало царственную осанку, разве что затылок можно было чуть откинуть.

Я оглянулась. Светлые, легкие, словно выгоревшие на солнце кудри, тощее, длинное лицо… Профиль мог бы выглядеть благородно, но этот нос столько раз ломали, что он и сам не помнил той формы, которая была дарована ему от рождения. На скуле и переносице запеклись ссадины, вокруг глаз – черные фингалы.

Я рассмеялась – дон Енот Ламанчский.

– Ревность – это зло, – сказал мой милый.

Я пожала плечами и спросила:

– Сварить тебе кофе?

– Да, будь добра. Ну хорошо. Ты не хочешь со мной спать. Черт с тобой. Но ты не можешь меня бросить. Я люблю тебя. Как друга. Как дочь.

– Дочерей не е. ут. Друзей – тем более.

Он легко впадал в ярость. Поискал, чем бы в меня запустить, не нашел, успокоился.

– Ну хорошо. Ты что же, всерьез думаешь, что любить можно только одну женщину? Поверь мне, это не так. Поверь мне. Когда ты… ну… ладно, сама разберешься со временем. Что касается меня, то я не могу, более того, не желаю без тебя обходиться. Изволь объяснить – почему я должен…

В дверь позвонили, и я пошла открывать. В прихожей наткнулась взглядом на пару женских тапочек – розовых, пушистых. Они стояли недалеко от двери, как маленькие сторожевые собачки. Теперь каждая женщина, вздумавшая провести здесь ночку, знала: у этого дома есть хозяйка.

Раньше он этого не терпел. Они пытались, конечно (не тапочки – женщины), каждая оставляла какой-нибудь мелкий сувенир – духи, чулки, расческу, салфетку в помаде, – но он каждое утро недрогнувшей рукой отправлял все эти облетевшие лепестки любви в помойку.

Я? Я жила здесь, только пока была больна и не могла обходиться без посторонней помощи. Потом сразу сбежала.

Почему? Сто причин. Он был гораздо старше, и я не хотела жить с «папиком».

Никто не знал, что мы любовники. В тусовке, где все и всегда знали, кто кому и по какому поводу присунул под хвостик, нам каким-то чудом удавалось это скрыть. Прошлое – хорошее прикрытие. Нас считали товарищами, которых «связывает спортивное прошлое».

Мы не могли оставить друг друга в покое ни на минуту, пока жили вместе. Зачитывали фразы из книг. Напевали темы из Билли и Чарли. Лезли с разговорами: «Что ты сейчас делаешь? О чем ты сейчас думаешь? Давай поцелуемся?» – и это было невыносимо.

И вот еще что. Я не хотела его обманывать. И я не хотела заставлять его обманывать меня. И других. А другие будут, я знала, уж такие мы были веселые ребята, и пока я занимала стратегически важный объект, он не мог привести этих других домой.

А теперь эти тапочки. Б…ство и свободная любовь – найдите двенадцать отличий. Интересно, хоть кто-нибудь смог?

Снова позвонили. Я открыла, на пороге стояла Оленька, раскрасневшаяся – торопилась, поднималась на четвертый этаж бегом. Она была на десять лет старше и на полголовы ниже, чем я. Нет, я не стану участвовать в тех американских горках любви, которые скоро, очень скоро мой милый устроит этой молодой, симпатичной и доброй женщине.

– Привет, – сказала Оленька. – Как вкусно пахнет кофе!

– Привет. Есть будешь? – Я взяла у нее сумку с продуктами.

– Кофе, сначала – кофе, можно? Ой, Костик, зачем же ты встал?