Юрий Иванов - Рейс туда и обратно

• Название: Рейс туда и обратно
• Автор: Юрий Иванов
• Издательство: Ордена Трудового Красного Знамени издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия»
• Жанр: Морские приключения
• Год: 1986

Иванов Ю. Н.

Рейс туда и обратно: Повесть. — М.: Мол. гвардия, 1986. — 285 с., ил. — (Стрела).

1 руб. 150000 экз.

Калининградский писатель-маринист, известный читателям по книгам «Атлантический рейс», «Сестра морского льва», «Дорогой ветров», в новом произведении обращается к своей излюбленной морской теме. Выполняя рейс, экипаж танкера «Пассат» попадает в сложные и опасные, но в общем тоже обычные для моряков ситуации, которые постоянно создает им океан. Это повесть о наших современниках, людях долга, по первому зову идущих на помощь тем, кто в открытых широтах посылает в эфир сигналы: «Всем, кто меня слышит!»

© Издательство «Молодая гвардия», 1986 г.

---

Вспыхнул свет в окне капитанской каюты, и Русов увидел, как Михаил Петрович вышел из спальни, остановился посредине каюты и стиснул голову ладонями, как тискают и сжимают арбуз, проверяя, хорош ли? А, вот и Семен Арнольдович, с какими-то он вестями?

— Только что с Кергеленом переговорил. Радист-поляк по-русски отлично болтает, — сказал Бубин. — Пан радист сообщил, что остров этот — заповедник. Слоны тут морские обитают. Львы, тоже морские, пингвины и всякий птичий народец. Стаи собак. Диких. И кролики. Обитаемый поселок в бухте Морбиан, шестьдесят человек...

— А есть и необитаемые поселки?

— И поселки и отдельные дома. Когда-то тут китобои жили. Китов колошматили, на островах же их и потрошили, а потом все тут заглохло... Да, губернатор — студент пятого курса Парижского университета, Сорбонны, биолог. И вот что еще, в поселке одни лишь мужики, но есть, есть на острове и женщина! Живет одна-одинешенька где-то в глубине бухты Хопефул, альбатросов изучает. Может, в гости смотаемся, а? И самое главное: опасностей много при входе в бухту. У острова Ша — затонувший корабль, это будет чуть правее от нашего курса, у острова Гейби — траулер, погибший на рифах, а при входе в бухту Хопефул два китобойца на камнях. Такие вот дела!

Рассвет. Розовая дымка. Кок в рубку ворвался, глянул на Русова, сказать что-то хотел, но лишь рукой махнул, умчал к себе на камбуз. Капитан вышел из своей каюты, крепко пожал Русову руку, пожал руку и Мухину, зашагал по ходовой рубке. Лицо спокойное, голова высоко вскинута, но цвет лица нездоровый, землистый какой-то цвет.

Солнечно. Тихо. Знобкий, попутный ветерок рябит фиолетовую, ярко-зеленую на скатах пологих волн воду. Двери раскрыты, сквозняки гуляют по рубке, включен локатор, он уже «рисует» желтую, извилистую береговую полосу острова, да он уже и так прекрасно виден. Горы. Скалы. Зеленые долины. Белые пятна снега. Мрачный и величественный пейзаж. Но где же вход в бухту Хопефул?.. Широко расставив ноги, капитан стоит на крыле мостика, глядит в бинокль. На вахте Куликов, но и Русов тут, глядит в другой бинокль, и Степан Федорович, второй помощник капитана, тоже пришел. Листает лоцию, измеряет циркулем расстояния на карте, напевает: «Мы на ло-одочке ката-ались, золотистый, золотой». Говорит:

— М-да, господа мореплаватели, крутые гиблые повороты, теснотища. И знаете, какая ширина входного фьорда? Чуть больше кабельтова... «золоти-истый, золото-ой». А у нас не лодочка! Случись необходимость разворачиваться — носом будем скоблить одну стену расщелины, кормой — противоположную. Гм... Зачем прём туда? Проще надо жить, господа мореплаватели, проще!

— Но сама-то бухта Хопефул не такая уже и тесная, — говорит капитан. — Куликов, самый малый.

— Да еще пять миль до острова, Михаил Петрович, — возражает Куликов. — А глубины тут километровые.

— Хорошо. Топаем пока прежним ходом. И в бухте глубины хорошие.

— Пятнадцать, двадцать метров, — отзывается Степан Федорович. — И у самого берега — семь. От-тлич-ные глубинки. И все же риск. А ну как течения начнут нас мотать во фьорде? Может, не полезем в эту щель?

— Риск? В море каждый час, каждый день — все риск, риск, риск! — вступает в разговор Русов. — Кстати, Хопефул значит «Надежная». Капитан, а вот и островок Ранде-Ву показался, видите? Железо там еще какое-то торчит из воды, рубка, что ли, судна погибшего? Между прочим, «Ранде-Ву» переводится с французского, как «приходите, явитесь», и означает в своем самом первоначальном понимании любовное свидание.

— Но где вход-то? — ворчит капитан. — Ни черта не разберу: сплошная каменная стена. Куликов...

— Да, капитан, даю «самый малый».

Звенит машинный телеграф. На верхнем мостике слышны голоса матросов и механиков. И кок там. Жалуется кому-то: «Я ему втолковываю, в каше в десять раз больше калорий, чем в картошке, а он...» Боцман входит в рубку, и Куликов говорит:

— Дмитрич, надо расчехлить шлюпки правого и левого бортов. Шлюпку номер один вывести за борт. — И тоже берет бинокль, вглядывается в берег: — Вот и островок Кэт. А угловатый выступ — мыс Дигби. Да вот же вход в бухту!

— И эта щель — вход во фьорд? Серегин, на правый борт десять!

— Михаил Петрович, хорошо же идем, — вновь возражает Куликов. — Тут сильные поверхностные течения, нас и так чуть относит. И потом: моя вахта ведь.

— Ваша-ваша... — ворчит Горин. — Но лучше уж мы с Русовым тут разберемся, у вас еще нет достаточного опыта.

— Пускай все же Куликов командует. Ведь все правильно делает, — говорит Русов. — Вот только... — Он окидывает Жору взглядом: ворот рубахи распахнут, на спине она торчит пузырем, на ногах какие-то легкомысленные сандалеты. Говорит: — Быстро в каюту! Одеться по форме!

— Есть! — восклицает Куликов. Мчится. Что-то грохочет, уж не скатился ли он с трапа? Через минуту-две Куликов врывается в рубку. В форменной куртке, наглаженной рубашке, галстуке. В фуражке. Несколько мгновений он стоит у двери, потом спокойно подходит к лобовым окнам, окидывает взглядом океан и приближающийся берег. Солнце светит ярче, разгоняет утреннюю, палевую дымку, и пейзаж приобретает четкость и ясность. Тревожная и волнующая красота.

— Пожалуй, все же градуса два надо взять правее, — говорит Русов. — Чувствуете, как корпус танкера слегка виляет? Это утреннее, отливное течение из бухты сливается с поверхностным, океанским.

— Товарищ капитан, чиф, я же учитываю и отливное течение! — восклицает Куликов. — Именно оно и снесет нас градуса на два-три вправо. Послушайте, считайте, что я сдаю всем вам свой очень важный экзамен, а?

— Хорошо, Георгий Николаевич, действуйте, — говорит капитан, — отлично идем.

Пенные воротники у подножия скал. Ветер вдруг изменил направление. Теплый, волнующе остро пахнущий землей, он дует из жерла фьорда. В рубке напряженная тишина, лишь жужжит гирокомпас да пощелкивает эхолот. Капитан садится верхом на скамейку перед окном рубки, рядом стоит Русов. И Степан Федорович вышел из штурманской, притих в углу. А Куликов быстро ходит, он то выглядывает из одной двери, то из другой, вот застыл на мгновение у локатора, всмотрелся в экран. Хорошо ведет танкер, молодец! И откуда вдруг у него такая выдержка взялась?

Танкер медленно вплывает во фьорд. Зеленый полусумрак. Со скал в воду обрушиваются водопады. Грохот воды, плеск, столбы водяных каскадов. Правым бортом проходим хорошо, а левым? Русов выскакивает на крыло левого борта: и тут проходим хорошо. Он ловит на себе взгляд Куликова, мелькнувшую на лице молодого штурмана улыбку и смеется, разводит руками: нервишки!

Красотища-то. Извилистые бухточки. Черные скалы, будто чьи-то клыки, высунувшиеся из воды. И птицы, птицы, птицы! Тысячи птиц проносятся над танкером, водой, берегом. Пронзительные вопли, хлопанье крыльев, пух, словно легкие снежинки, на воде, в воздухе, пушинки в ходовой рубке и на седых бровях капитана.

Проход несколько расширился, и глазам открывается свинцовая гладь бухты Хопефул. А тот бурный водопад, не Лазер ли? Да-да, он. Вот и островок Лабернед, который согласно лоции следует оставить по правому борту, а там — мыс Каскад. Все правильно. Теперь остается не менее сложная операция: нужно точно и четко ошвартоваться к скалам. Кормой!

— Боцман, на полубак, — говорит в микрофон Куликов. — Готовь якоря к отдаче.

— Уже все готово, — отзывается с бака боцман. Он стоит там. Кот Тимоха сидит возле ног. — Командуй, Кулик!

— Боцман, не Кулик, а Георгий Николаевич Куликов, — басит в микрофон капитан.

Пора, пожалуй! Скалы растут. Кажется, что они уже под самым форштевнем танкера. Пора? Нет? Но ветерок! При развороте он будет толкать и толкать громаду танкера. Русов сжимает зубы. Честное слово, спокойнее, когда сам делаешь швартовку... Не лупанемся ли кормой о скалы? Пора, пора!

— Руль прямо, — командует Куликов и переводит рукоятку машинного телеграфа на «стоп», — Боцман, майнай левый якорь!

«Гр-рр-ааа-а!» — грохочет в клюзе якорь-цепь, и над баком поднимается рыжее облачко ржавчины. Рывок. Якорь на грунте. «Гр-ррр-раааа-а!» — скрежещет цепь в клюзе. Звенит колокол, пять смычек за бортом, Русов срывается с места, бежит на корму и облегченно вздыхает: танкер проходит чисто, до берега метров тридцать, но тут же обеспокоенно думает: а хорошо ли зацепился якорь за грунт? Тугой рывок. Это боцман зажал якорь-цепь стопором. Русов пригляделся, прислушался и не то чтобы увидел или услышал, а всем своим телом, опытом своим почувствовал — якорь крепко ухватился за грунт. Да вот и второй ухнул в воду. Корма еще с десяток метров скользит вдоль обрывистых скал берега, на которые падают косматые каскады воды, а потом замирает. Порядок!

— Боцман! Шлюпку на воду. Заводи бакштовы с правого и левого бортов, по корме, — говорит Куликов в микрофон. — Кормовой конец на шпиль. Подтянемся еще метров на двадцать, под скалы.