Сергей Григорьев - Казарма

• Название: Казарма
• Автор: Сергей Григорьев
• Жанр: Русская классическая проза

---

--------------

Доктор Вашков застрелился. Его в комиссии избил симулянт. До революции за это симулянта повесили бы, а доктор Вашков все равно бы застрелился. Так вот и прибыль есть на счету противников смертной казни.

Если садятся на кол, то будут и казнить себя. Тысячами. А руки останутся чисты. И кто посмеет "благородных мечтателей" назвать палачами?!

Не уметь воспользоваться такой готовностью на муку - не верх ли это бездарности?

--------------

Потребовали из комитета на ту улицу. Садимся в мотор, едем. Зрелище. Почти перед каждым домом хвосты солдат. Солнце к полудню, а хвосты не убывают. Стояли с ночи - и не стыдятся белого дня. Из одного хвоста машут нам руками: сюда! В хвосте ропот; из-за того, что "задерживают", нас и вызвали. "Товари!-Щи. В чем дело?" - Несколько солдат выбежало к нашей машине из хвоста. А там перебегают на их места. Те увидали - назад. Ругань. Свалка... Пытаюсь пройти в дом. Но сени битком набиты пьяными потными солдатами, не пройти. - "Валяй, товарищ, через задний ход. Тут не пройдешь".

Иду во двор, провожаемый насмешками и криками: - "Чтобы всех баб в городе реквизовать, а то мы и комитет ... в ...".

Через кухонный ход спускаюсь в полуподвал. Оттуда истерический крик и визги. Открыл дверь. Баба с растрепанными космами, в исполосованной красной рубахе. Вопит и с нечеловеческой силой возит за собой по корридору четверых солдат, ухвативших ее за руки. Падают и свиваются в ворчащий клубок. Я, не поняв в чем дело, кричу: - "Товари!-Щи! Что вы?! Остановитесь!" Выхватываю браунинг и стреляю в потолок - раз, два, три. Девки, что с воплями толкались кругом, разбежались. - "Давай полотенце. Вяжи ей руки". Солдат вытирает разбитый нос и, взглянув на повязку у меня на рукаве, докладывает: - "Она, товарищ, жизни хотела решиться. Ножик отняли". Баба, связанная, лежит на полу. Глаза закатила и ногами дрыгает, как саранча.

Они ей жизнь спасли. С улицы на мои выстрелы - крики и звон разбитого стекла. В дверь бьют сапогами. Напирают...

Жизнь спасли, а она брыкается, как пойманная "кобылка".

--------------

На нарах со мной рядом - новенький. Прапорщик Ефремов. Пришел на полковой митинг и со слезами (совсем мальчик) сорвал с себя погоны, кинул о земь: не желаю быть офицером, буду, говорит, с вами, товарищи, делить как брат с братом и горе и радости. - "Радости-то мало. Разве - мир!" Из задних рядов злорадно: - "Ага, защемили... барину". - "Что-ж, хлебни горячего до слез". - "А жалованье как-же?" - "И жалованья брать не будет". - "Дурак!" Вот этот дурак - буржуй и примазался ко мне. И на меня тень бросил. Лежим на нарах, говорим меж себя, а откуда-нибудь с полатей: - "Чего шепчетесь, буржуи". - "А ты, товарищ, ... ... ...".

Прапорщик ко мне потому обратился: - "Хотя вы, по внешности судя, и купец, но повидимому - человек более или менее интеллигентный. Хоть словом перекинуться". И, дивное дело, - он меня этими словами, как мальчика задел, и я тотчас ему с задором стал свою "интеллигентность" показывать. "Гимназию кончил?" - "Да!" - "Из студенческой роты?" - "Да". - "Школу прапорщиков кончил". - "Ну?" - "Так как же ты, пащенок, смеешь так говорить: "словом перекинуться". Да тебя и словам то разным для того учили, чтобы ты ими не перекидывался, как игрушками, а вон им передал самые настоящие слова". Обиженно, как девушка на двусмысленный намек: - "Я не понимаю вас, товарищ". - "И понимать нечего. Слова настоящие нужны. А если твоих слов не понимают, то выкинь их - слова твои

дрянь". Вижу, что он от меня легонько отодвигается. Вот она сила словесности: лежа плечами пожал. Ведь из романов научился "плечами пожимать". И на нарах в недоумении пожал плечами". Живого места у них нет. "В футбол в гимназии играл?" - "Нет". - "Напрасно". - "Почему?" - Вижу в глазах детскую обиду и говорю: - "Милый мальчик". Совсем рассердился. Помню и я также обижался, когда мне говорили некстати "молодой человек". Какой он мальчик - он муж, мужчина ускоренного выпуска. - "Волконского читал?." Радостно: - "Это который Далькроз?.." - "Тот самый. Помните у него о его прадеде Раевском в бою при Дашковке?.." - Не помню. - "Напрасно!" "Почему?" - А потому, что это прямо вас касается. При Дашковке Раевский повел в бой четырнадцатилетнего сына. А через три года этот мальчишка в офицерском мундире был в Париже. Его в театр не хотели пустить, потому что в партер детям нельзя. А он ответил стихами: "Ie suis jeune, il est vrai, mais aux ames bien nees la valeur n'attend point le nombre des annees". И публика потребовала, чтобы его пустили в театр". - "Мне двадцать первый". - Значит, вы маменькин сынок, если в двадцать лет слюни распускаете. Что вы думаете, тогда не было вшей? Не было сифилиса? Ужаса не было? Женщин не ... до смерти? Все было. И было прекрасное". "Ничего прекрасного я не вижу". "Значит, вы рождены неладно. Плохо-ли то, что вы на митинге плакали?" - "Я не плакал". - "И то, что слез своих сам не заметил - разве это не прекрасно? И то, что тут лежите. Или это из трусости?" Глаза его загорелись. Наконец, он обиделся, как мужчина. - "Власти над ними не бойтесь". - "Я за тем сюда и пришел, а не попрощаться".

--------------

В городском сквере солдаты валяются на газоне. Почему же нет? В Англии это очень принято. Это только в крепостной России газон зеленое пятно для глаз. Зачем солдат распоясанный? Распущенность! Но позвольте: в цейхгаузе ни одной летней гимнастерки. Жарко. В баню не водят. Распоясаться - немножко продувает. И полегче. Если не будут водить в баню, начнется вторая революция. "Долой свободу и вшей" - будет ее лозунгом. И блохи. Сколько блох! - Я на бульваре видел вчера даму. Она сидела на скамье под солнцем, спустив с плеч белую кофточку. И подставила плечи солнцу. И грудь обнажена до половины. Плечи загорели: видно, она не в первый раз берет тут в общественном саду солнечную ванну. Распущенность? Нет. У ней может быть "верхушечный процесс в легких", а может ли она теперь поехать на курорт, в санаторию? Да все санатории

забиты паразитами войны, которые имеют возможность платить по тысяче рублей в месяц только за одни стены. Что-же, ей умирать? Да "начхать" и на ваши приличия. Жизнь дороже. Зачем солдаты шатаются по городу без дела? А можно ли без дела быть в казарме? Вот я сейчас без дела лежу на нарах, и по мне как по трупу ползают мухи. И от мух почернел потолок. Дайте солдату дело. Дайте.

--------------

До хрипоты доказывали в "Иско", что надо полки вывести из города, а то мы сопреем в казарме, как сопрели шинели на интендантском складе. Шерсть в могиле сто лет не тлеет, а тут сопрела в год, пропитанная потом и кровью. В лагери - ни за что. Надо оберегать революцию. Да ведь мы то и есть революция. Себя надо сберечь для революции. Ни за что. "Сначала упор", а потом "укрытие"!

--------------

Ходил за город. Хлеба уже сереют. Чекана кричит, словно кто серебряные рубли считает. Ни жаворонки, ни чекана не думают о том, кому будет принадлежать земля, по которой я иду. И стежка, поросшая кашкой и цепкой травой, не боится землемера с цепью, что он сдвинет стежку вправо или влево. И на новом месте она поростет той же травой и медом будет пахнуть. Таков же и мужик. Это не мужики волнуются о земельном вопросе. Мужик знает, что земля будет его, что бы ни решали в "искосовах" и даже в учредительном собрании. Будет небо, солнце, земля и вырастет колос. Это не деревня, а город спорит о земле. Помещики, в сущности, давно горожане, бегство началось задолго до 19 февраля и завершилось в 1905 г. То, что земельные собственники - горожане и дает силу революционным партиям. Собрали в казарму мужиков. Аграрный вопрос в городе решится, а не в деревне. Раз деревня захватила города, тем самым она и землей овладела. Большевики тоже напрасно за немедленный мир. Распустите деревню по домам - и от революционных партий только пух полетит. А мужику все равно. Земля от него никуда не уйдет. И от земли не уйдешь.

Пробовал "делиться" своими аграрными мечтаниями с Саватеевым. У него хуторок в Донской области. "Нет, говорит, не так. Партии около помещиков кормятся. Помещик трясется над землей. А какой-нибудь хлюст, который и родился то на шестом этаже. А он себя наяривает. Книжки пишет, и прокламации. А помещик в испуге, что у него землю отымут. Вот он и начинает того хлюста обрабатывать,

смягчать, чтобы не так "резко", да не "сразу", да хоть с "выкупом", да хоть в "личную собственность".

СОРНАЯ ТРАВА.

Можем ли мы положить оружие? Мирная ли мы нация? В нас единая душа живет - душа сорной травы. Наш хлеб ржаной - отец наш родной. Рожь ведь сорная трава, занесенная на дикий север с зерном благородной пшеницы. Пшеница вырождалась на северных полях, и постепенно вытеснила ее сорная трава полей Эдема - рожь. Хлеб на севере постепенно серел и стал черным. Тысячелетия шли. И так постепенно, что и старики не могли рассказать. Белый хлеб то мы знаем. Но сорное, ржаное, в каждой русской душе. Лев Толстой куст дикого татарника (чертополох) среди "мертвого" распаханного поля прославил... Мужицкое поле есть наш исторический компромисс: пусть с хлебом и куколь, и василек, и полынь, и лебеда - всякая божья трава. Мы сами дикая трава в мире. Нас топчут, косят, жгут. Но мы возьмем верх. Сорные травы, спросите хозяина, самые воинственные травы. Нужны ли нам заботы разумного хозяина? Мы и так зальем собой Европу... "Худую траву из поля вон". Вот о чем разговор: быть ли России в культурном поле или в залежь итти?