Тензин Гьяцо - Свобода в изгнании. Автобиография Его Святейшества Далай Ламы Тибета.

• Название: Свобода в изгнании. Автобиография Его Святейшества Далай Ламы Тибета.
• Автор: Тензин Гьяцо
• Издательство: Нартанг
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1992

Для различных людей "Далай Лама" означает разное. Для одних это значит, что я — живой Будда, земное воплощение Авалокитешвары, Бодхисаттвы Сострадания. Для других это значит, что я "Бог-царь". В конце 50-х годов это значило, что я вице-президент Постоянного комитета Китайской Народной Республики. А когда я ушел в изгнание, меня назвали контрреволюционером и паразитом. Но все это не то, что я думаю сам. Для меня "Далай Лама" — это лишь титул, обозначающий занимаемую мной должность. Сам я просто человек и, в частности, тибетец, решивший быть буддийским монахом.

Именно как обычный монах я и предлагаю читателю историю своей жизни, хотя это отнюдь не книга о буддизме. У меня есть две основные причины для этого: во-первых, все большее число людей проявляют интерес к тому, чтобы узнать что-либо о Далай Ламе. Во-вторых, существуют определенные исторические события, о которых я хочу рассказать как их непосредственный свидетель.

---

Будучи совсем молодым, я носил карманные часы своего предшественника, но всегда мечтал о наручных часах — хотя некоторые не советовали мне их носить. Когда я стал достаточно взрослым, чтобы убедить Серкона Ринпоче, что они мне крайне необходимы, то послал его купить мне "Ролекс" и "Омегу" на Лхасском рынке. Хотя это может показаться невероятным, но даже в те далекие времена — до того, как китайцы пришли цивилизовать нас, в Лхасе было возможно купить швейцарские часы. В действительности, почти не существовало такой вещи, которой нельзя было бы купить на рынке: довольно легко можно было достать все, начиная от мыла "Мармит и Ярдли" из Англии до свежих номеров журнала "Лайф".

Нет нужды говорить, что первым делом я разобрал свои новые приобретения на части. Когда я впервые увидел крошечные детальки, которые составляли механизм, то пожалел о своей поспешности. Но вскоре я сумел собрать их, а также научился замедлять и ускорять их ход. Поэтому я был очень рад, когда в конце концов у меня появилась настоящая мастерская, чтобы заниматься такой работой. Я починил немало на первый взгляд безнадежно сломанных часов для членов своей семьи и друзей и до сего времени люблю, чтобы мои инструменты были у меня под рукой, хотя и не имею больше времени заниматься этим делом. Кроме того, многие современные часы невозможно открыть без того, чтобы не поцарапать их. Боюсь, я разочаровал некоторых людей, хронометры которых были возвращены им в рабочем состоянии, но далеко не в первозданном виде.

Так что я более-менее справлялся с современной технологией, хотя, конечно, электронные цифровые часы не входят в мою компетенцию. Должен признать только пару неудач: один раз это были красивые золотые часы "Патек Филип", которые прислал мне в качестве подарка президент Рузвельт. У них имелись отдельные механизмы для секундной стрелки и даты — я никак не мог в них разобраться, не могли разобраться и профессиональные часовщики, к которым я отсылал их. Никто не смог добиться, чтобы они шли правильно, пока я сам не привез их к изготовителям, когда посетил Швейцарию несколько лет назад. К счастью, во время моего бегства из Лхасы они находились у часовщика в Индии. В другой раз неудача постигла меня с часами, принадлежавшими члену моего правительства: я должен сознаться, что пришлось отправить их назад в конверте разобранными на части.

В этом месте мне надо, может быть, упомянуть о трех кошках, которых я имел в Индии. Первая из них появилась в моем доме в конце шестидесятых годов. Это была черно-белая кошечка по имени Церинг, она обладала многими хорошими качествами, среди которых выделялось ее дружелюбие. У меня было не так уж много правил для тех существ, которые становились членами моего дома, помимо того, что они должны были являться монахами и монахинями. Но у нее была одна главная слабость, которую я как буддист не мог потерпеть: она никак не могла удержаться, чтобы не погнаться за мышью. Часто я был вынужден наказывать ее за это. Именно в один из таких случаев, увы, она и нашла свой конец. Я застал Церинг на месте преступления, когда она убивала мышь в моем доме. Когда я крикнул на нее, она взлетела на самый верх занавески, не удержалась, упала на пол и была смертельно ранена. Несмотря на все внимание и заботу, которые я оказывал ей, она не поправилась и через несколько дней умерла.

Однако вскоре после этого я нашел в саду маленького котенка, которого, очевидно, бросила его мать. Подняв его, я заметил, что задние ноги котенка покалечены точно так же, как у Церинг, когда она умерла. Я взял маленькое существо в свой дом и выхаживал, пока котенок не смог ходить. Как и Церинг, это оказалась кошечка, но чрезвычайно красивая и еще более нежная. Она также была в очень хороших отношениях с моими двумя собаками, особенно с Сангье, у пушистой груди которого любила лежать.

Когда обе собаки умерли, а за ними и кошка, я решил больше не держать домашних животных. Как однажды сказал мой Старший наставник Линг Ринпоче, сам большой любитель животных: "В конечном счете, домашние животные — это только лишний источник треволнений для его владельцев". Кроме того, с точки зрения буддиста, недостаточно думать и заботиться только об одном или двух животных, когда все живые существа нуждаются в наших заботах и молитвах.

Однако зимой 1988 года мне случилось заметить больного котенка с его матерью в кухне, расположенной напротив входа в мой дом. Я взял на себя заботу о котенке. К моему удивлению, эта кошечка тоже оказалась покалеченной, как и две се предшественницы. Поэтому я кормил ее тибетским лекарством и молоком из пипетки, покуда она не окрепла достаточно, чтобы заботиться о себе самостоятельно, и теперь она тоже стала членом моего дома. Пока еще у нее нет имени: оно возникнет в свое время. Но она уже показала себя как существо очень живое и любопытное. Всякий раз, когда в доме появляется посетитель, она неизменно приходит с проверкой. До сих пор она ведет себя довольно хорошо в том смысле, что не охотится на других живых существ, правда, не может удержаться, чтобы не подкормиться с моего стола, если бывает такая возможность.

Я сделал одно наблюдение, касающееся животных: даже если их любят и у них все есть, они при удобном случае норовят убежать. Это подтверждает мою уверенность в том, что стремление к свободе свойственно всем живым существам.

Одной из самых важных сторон моей жизни в изгнании, которая продолжается уже тридцать один год, были мои встречи с людьми, занимающими самое разное место в обществе. Индия — свободная страна, и я мог встречаться со всеми без ограничений. Иногда мне выпадало счастье приветствовать некоторых действительно замечательных людей. Но иногда я также принимал людей довольно болезненных, даже психически больных. Однако большинство из тех, с кем я встречался, были обычными людьми.

При любой встрече с людьми моя цель состоит в том, чтобы как-то помочь им, а также чему-то научиться от них.

Бывало, что при этих встречах существовала некоторая неловкость, но во всех случаях, насколько я помню, мы расставались друзьями. Я полагаю, что это всегда возможно, если иметь искренние побуждения.

Я особенно люблю встречаться с людьми из самых разных кругов, включая тех, кто принадлежит к другим религиозным традициям. Одним из знаменитостей был Дж. Кришнамурти. Он показался мне очень яркой личностью, с острым умом и обширными познаниями. Внешность у него была кроткая, но взгляды на жизнь и её смысл весьма твердые. Впоследствии я встречал много его последователей, которые извлекли большую пользу из его идей.

Одним из самых моих счастливых воспоминаний, относящихся к этому времени, является тот случай, когда меня посетил отец Томас Мэртон, американский монах-бенедиктинец. Он приехал в Дхарамсалу в ноябре 1968 года, всего за несколько недель до своей трагической гибели в Тайланде. Мы встречались с ним три дня подряд, по два часа в день. Мэртон был хорошо сложенным человеком среднего роста, волос у него было даже меньше, чем у меня, хотя у меня голова выбрита, а у него нет. Он носил большие ботинки и толстый кожаный пояс поверх своей тяжелой белой сутаны. Но еще более поразительной, чем его внешний облик, сам по себе незабываемый, была его внутренняя жизнь. Мэртон являлся человеком, полным истинного смирения и глубокой духовности. Впервые я ощущал такую духовность в человеке, исповедующем христианство. Впоследствии я встречался и с другими людьми, обладавшими подобными качествами, но именно Мэртон дал мне возможность вникнуть в истинный смысл слова "христианин".

Наша встреча проходила в самой приятной атмосфере. Мэртон был не только знающим человеком, но и обладал чувством юмора. Я называл его католическим "геше". Мы беседовали на интеллектуальные и духовные темы, которые представляли общий интерес, и обменивались информацией о монашестве. Мне очень хотелось узнать как можно больше о традиции монашества на Западе. Он рассказал многие вещи, которые удивили меня, особенно что христиане, практикующие медитацию, не принимают никакой специальной позы, когда медитируют. Как я понимаю, поза и даже дыхание — это чрезвычайно важные вещи. Мы также обсуждали обеты, принимаемые христианскими монахами и монахинями.

Со своей стороны, Мэртон хотел узнать все, что возможно, об идеале Бодхисаттвы. Он также надеялся встретить учителя, который мог бы ввести его в тантризм. В целом, это был очень полезный обмен мнениями — не в малой степени потому, что благодаря ему я обнаружил много похожего в буддизме и католицизме. Поэтому мне было очень грустно услышать о его внезапной смерти. Мэртон служил хорошим мостом между нашими двумя столь разными религиозными традициями. Кроме того, он помог мне понять, что каждая большая религия, в которой содержится учение о любви и сострадании, может дать миру добрых людей.

После встречи с отцом Томасом Мэртоном у меня было много контактов с другими христианами. Совершая поездки в Европу, я посещал монастыри в различных странах, и каждый раз на меня производило большое впечатление увиденное. Те монахи, которых я встречал, проявляли такое ревностное служение своему призванию, что я мог только завидовать. Хотя численность их сравнительно невелика, у меня сложилось впечатление, что их духовный уровень и ревностность чрезвычайно высоки. У нас, тибетцев, наоборот, даже в эмиграции очень большое число монахов — четыре или пять процентов всего населения, проживающего в эмиграции. Но степень ревностной самоотдачи не всегда такая же.