Алексей Писемский - Люди сороковых годов

• Название: Люди сороковых годов
• Автор: Алексей Писемский
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Очень естественно: это не то, что обыкновенная смерть случилась, а вдруг как бы громом она меня поразила.

- А если бы этой смерти не последовало, и перед вами очутилось бы две женщины, - вам бы неловко было! - заметила не без лукавства Мари.

- Очень бы; но что ж делать? С сердцем не совладаешь!.. Нельзя же было чисто для чувственных отношений побороть в себе нравственную привязанность.

Мари на это с удовольствием улыбнулась ему.

- А что, скажи, кроме меня и мужа, ты никого не любила? - спросил ее однажды Вихров.

- Господи боже мой, - как тебе не грех и делать мне подобный вопрос? Если бы я кого-нибудь любила, я бы его и любила! - отвечала Мари несколько даже обиженным голосом.

- А мужа ты давно разлюбила? - продолжал Вихров.

- Разумеется, не со вчерашнего дня, - сказала с грустною усмешкою Мари.

- Мне, признаюсь, - как ты там ни объясняй, что он был кавказский герой, - всегда казалось и будет казаться непонятным, за что ты в него влюбилась.

- Очень просто, тогда военные были в моде; на меня - девочку - это и подействовало; кроме того, все говорили, что у него сердце прекрасное.

- Все это совершенно справедливо, но ведь он глуп ужасно.

- Нет, он не то, что глуп, но он не образован настоящим образом, - а этого до свадьбы я никак не могла заметить, потому что он держал себя всегда сдержанно, прекрасно танцевал, говорил по-французски; потом-то уж поняла, что этого мало - и у нас что вышло: то, что он любил и чему симпатизировал, это еще я понимала, но он уже мне никогда и ни в чем не сочувствовал, - и я не знаю, сколько я способов изобретала, чтобы помирить как-нибудь наши взгляды. Но, чтобы заставить его смотреть на вещи, как я смотрела, его просто надобно было учить; а чтобы я смотрела по его, мне нужно было... хвастливо даже сказать... поглупеть, опошлеть, разучиться всему, чему меня учили - и, видит бог, я тысячу раз проклинала это образование, которое дали мне... Зачем оно мне?.. Оно изломало только мою жизнь!

- А скажите, ангел мой, зачем вы тогда вдруг так неожиданно уехали из Москвы за границу? - спросил Вихров.

- От тебя бежала, - отвечала Мари, - и что я там вынесла - ужас! Ничто не занимает, все противно - и одна только мысль, что я тебя никогда больше не увижу, постоянно грызет; наконец не выдержала - и тоже в один день собралась и вернулась в Петербург и стала разыскивать тебя: посылала в адресный стол, писала, чтобы то же сделали и в Москве; только вдруг приезжает Абреев и рассказал о тебе: он каким-то ангелом-благовестником показался мне... Я сейчас же написала к тебе...

- А я к вам!..

- А ты ко мне, да еще и с сочинением своим, которое окончательно помутило мне голову.

- Однако вы на мое последнее и решительное письмо довольно долго не изволили отвечать.

- Легко ли мне было отвечать на него?.. Я недели две была как сумасшедшая; отказаться от этого счастья - не хватило у меня сил; идти же на него - надобно было забыть, что я жена живого мужа, мать детей. Женщинам, хоть сколько-нибудь понимающим свой долг, не легко на подобный поступок решиться!.. Нужно очень любить человека и очень ему верить, для кого это делаешь...

Вихров утопал в блаженстве, слушая последние слова Мари.

Но счастья вечного нет на земле: в сентябре месяце получено, наконец, было от генерала письмо, первое еще по приезде Мари в деревню.

"Милая Машурочка!

"Я три раза ранен - и вот причина моего молчания; но ныне, благодаря бога, я уже поправляюсь, и знакомая твоя девица, госпожа Прыхина, теперешняя наша сестра милосердия, ходит за мной, как дочь родная; недельки через три я думаю выехать в Петербург, куда и тебя, моя Машурочка, прошу прибыть и уврачевать раны старика. Севастополь наш сдан!.. Ни раны, ни увечья нас, оставшихся в живых, ни кости падших братии наших, ни одиннадцать месяцев осады, в продолжение которых в нас, как в земляную мишень, жарила почти вся Европа из всех своих пушек, - ничто не помогло, и все пошло к черту... Нашего милого капитана не то, что убили, а разорвали, кажется, на десять частей. Он являл чудеса храбрости: солдаты обыкновенно стаскивали его с батарей, потому что он до тех пор разговаривал с неприятелем пушкою, что портил даже орудие, - мир праху его! Это был истинный русак. Если я не доеду до Петербурга и умру, то скажи сыну, что отец его умер, как храбрый солдат".

Прочитав это письмо, Мари сначала побледнела, потом, опустив письмо на колени, начала вдруг истерически рыдать.

- Что такое с вами? - спросил Вихров и поспешил ей подать воды.

- Нет, не надо! - отвечала Мари, отстраняя от себя стакан. - Прочти вот лучше! - прибавила она и подала ему письмо мужа.

Вихров прочел; письмо и его тоже встревожило и несколько кольнуло.

- Что ж вас так особенно уж напугало? - произнес он не без едкости. Евгений Петрович пишет, что здоровье его поправилось.

- Ах, не это меня встревожило! - воскликнула Мари.

- Но что же такое, - я уж и не понимаю, - сказал Вихров.

- То, что я должна ехать и встретиться с ним, - произнесла Мари, наконец с тобой придется расстаться.

- Зачем же расставаться? Я поеду за вами же, - возразил Вихров.

- Нет, Поль, пощади меня! - воскликнула Мари. - Дай мне прежде уехать одной, выдержать эти первые ужасные минуты свидания, наконец - оглядеться, осмотреться, попривыкнуть к нашим новым отношениям... Я не могу вообразить себе, как я взгляну ему в лицо. Это ужасно! Это ужасно!.. - повторяла несколько раз Мари.

Эти слова ее очень огорчили Вихрова.

- Что же я тут буду делать один, - я с ума сойду! - проговорил он почти отчаянным голосом.

- Но это недолго, друг ты мой, может быть, какой-нибудь месяц, два, а потом я тебе и напишу, чтобы ты приезжал.

- Во всяком случае, - продолжал Вихров, - я один без тебя здесь не останусь, - уеду хоть к Абрееву, кстати, он звал меня даже на службу к себе.

- Уезжай к Абрееву! - подтвердила и Мари. - А на меня ты не сердишься, что я этим письмом так встревожилась? - прибавила она уже ласково.

- Нисколько... За что ж тут сердиться? - отвечал Вихров, но не совсем, по-видимому, искренно.

- Нет, я знаю очень хорошо, что ты немножко сердишься и тебе это неприятно, но честью тебя заверяю, что тут, кроме чувства совести, ничего другого нет.

- Очень верю и даже высоко ценю в тебе это чувство: оно показывает, что ты - в высшей степени женщина честная!

По расчету времени Мари можно было еще пробыть в Воздвиженском около недели; но напрасно мои влюбленные старались забыть все и предаться только счастью любви: мысль о предстоящей разлуке отравляла их каждую минуту, так что Мари однажды сказала:

- Нет, уж ты пусти меня лучше, я уеду!

- Уезжай! - подтвердил и Вихров.

В один из предпоследних дней отъезда Мари, к ней в комнату вошла с каким-то особенно таинственным видом ее горничная.

- Вас приказчик Симонов желает видеть, - проговорила она.

- Позови его сюда.

Симонов вошел; лицо его было неспокойно.

- Тут-с вот есть Иван, что горничную убил у нас, - начал он, показывая в сторону головой, - он в остроге содержался; теперь это дело решили, чтобы ничего ему, и выпустили... Он тоже воротиться сюда по глупости боится. "Что, говорит, мне идти опять под гнев барина!.. Лучше позволили бы мне - я в солдаты продамся, меня покупают".

- Пусть себе и продается - бог с ним! - отвечала Мари.

- Да ведь бумагу тоже насчет этого ему надобно дать; я не смею теперь и доложить о том барину, как бы не встревожить их тем.

- Хорошо, я, пожалуй, ему скажу, - проговорила Мари.

- Сделайте милость! Вы все ведь умнее нашего сумеете это сказать, подхватил радостным голосом Симонов.

- Сегодня же скажу, - отвечала Мари и в самом деле сейчас же пошла к Вихрову.

- Ивана этого выпустили; он найден невинным, - начала она, - но он сам желает наказать себя и продается в солдаты; позволь ему это!

- Бог с ним! - отвечал Вихров. - Пускай с собой делает, что хочет.

- Ну, так надобно позвать Симонова, - произнесла Мари, но Симонов дожидался уже у двери и держал даже бумагу в руках.

- Войди! - сказала Мари, увидев его.

Симонов вошел.

- Иван в солдаты желает уйти? - спросил его Вихров.

- Да-с, очень, слезно меня просил о том, - отвечал Симонов.

- Дай мне бумагу, я подпишу ему, - сказал Вихров.

Симонов подал. Вихров подписал.

- Так его на этой же неделе и ставить будут-с, - произнес Симонов.

- Хоть сегодня же! - разрешил Вихров.

Симонов ушел.

Дня через два на главной улице маленького уездного городка произошли два события: во-первых, четверней на почтовых пронеслась карета Мари; Мари сидела в ней, несмотря на присутствие горничной, вся заплаканная; Женя тоже был заплакан: ему грустней всего было расстаться с Симоновым; а второе - то, что к зданию присутственных мест два нарядные мужика подвели нарядного Ивана.

Он был заметно выпивши и с сильно перекошенным лицом. Они все трое прямо полезли было на лестницу, но солдат их остановил.