Леэло Тунгал - Четыре дня Маарьи

• Название: Четыре дня Маарьи
• Автор: Леэло Тунгал
• Издательство: "Детская литература"
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1986

Герои повести молодой эстонской писательницы — старшеклассники. Рассказ ведется от лица главной героини Маарьи Пярл. Не просто складываются у нее отношения с товарищами в новой городской школе. Маарья наделена наблюдательностью и острым языком, она не терпит фальши, неискренности.

---

Я раскрыла тетрадь. На первой странице стояло: "Стихотворения. Стийна Тальвик". Сама Стийна исчезла, как в воду канула. Мне не терпелось прочитать тетрадь, но разве это возможно, если сидишь под самым носом у учителя да еще похожа на барашка. А после уроков была спевка, вечером же тетя пришла в отчаяние от моих кудрей. Наконец мне удалось сунуть тетрадь в учебник алгебры и начать читать. Я была удивлена первыми же строчками. Конечно, я тоже писала стихи: в стенгазету к женскому дню и Первомаю, ко дню рождения тети ("Тетя Мария, моя дорогая, тебя с Днем рождения я поздравляю!") и даже сочинила частушку: "Зачем, ответьте, деточки, у ней на платье клеточки? Чтоб знал любой мальчишка — она математичка!" Стихи Стийны были совсем не такими, словно их написала не школьница, а взрослый человек. Они совсем не вязались с тем, что обычно помещается в стенгазетах. Я сразу представила их в книге… Да, только в книге. Хотя бы вот это:

Во тьме на дорогу я набрела,
Неизвестно, куда та дорога вела.
Над ней торжественно сосны молчали,
Как будто стояли в глубокой печали.
Средь черных песков, если б только смогла,
Я бы красный, яркий костер развела.

Хотя вовсе не говорится прямо, что ох, как мне грустно, а все понятно. А дальше было такое:

Судьба не наделила красотой?
Нет, это не страшит меня ничуть.
Присмотришься — увидишь, кто прекрасен.
Боюсь лишь быть бесплотной и бесследной.
Ведь человек холодный и пустой —
Коль на него попристальней взглянуть —
Действительно уродлив и ужасен.

У меня защемило сердце, мелькнуло опасение: уж не я ли и есть та бесплотная и бесследная, кто в действительности уродлив и ужасен? Чем дальше читала стихи Стийны, тем больше крепла во мне уверенность, что именно я послужила прототипом человека пустого и холодного, пока не заметила в уголке на одной из страниц пометку: "На третий день в больнице". Но ведь тогда мы со Стийной еще не были знакомы! И тут с моей души свалился тяжелый камень, очень тяжелый! Лишь последнее стихотворение в тетради имело посвящение: «Маарье». В нем должен был быть какой-то затаенный смысл, которого я не уловила. Речь шла о девушке с печально-синими глазами, знавшей путь к чистому источнику, девушке, которой вековые деревья доверяли свои тайны. Кончалось стихотворение так:

Лик луны отражался в зеркальной воде родника —
Так в старинных сказаньях всегда говорилось.
Но на сотни осколков дробилось то зеркало,
И ранила душу боль старинной легенды.

Может быть, под осколками зеркала Стийна подразумевала, что я "дроблюсь на тысячу кусков"?

На другой день мне хотелось сказать Стийне что-то очень хорошее, но я не сумела. Меня охватила робость: в привычной Стийне как бы таилась еще другая девушка, с которой я должна считаться, с ней нельзя было говорить так, как с восьмиклассницей Стийной. Сказала только, что, если редколлегия, в которую меня выбрали, начнет регулярно выпускать школьную стенгазету, то можно будет сделать один чисто литературный номер. И странное дело — Стийна не имела ничего против.

Вскоре, на первом же вечере в новой школе, я познакомилась с Аэт Паррест. На следующий же день я свела Аэт со Стийной. Я подумала, что, может быть, отец Аэт заинтересуется талантом Стийны, посоветует, куда пойти, чтобы ее стихи напечатали, или поможет опубликоваться где-нибудь. Аэт раньше училась в нашей школе. Она знала литературу лучше, чем мы, и была знакома со многими эстонскими писателями. Она сказала, что и сама пишет, но своих стихов нам не показала. Аэт стала водить нас на литературные вечера. Мне становилось там скучно — особенно тогда, когда сами авторы невнятно читали вслух свои тягучие вещи, но я ни за что не осмелилась бы признаться в этом. Я терпела…

 - Слушай, мы скоро проедем полный круг, — спокойно сказала Стийна.

Да, давно пора было покинуть трамвай.

 - По-моему, так мы окажемся на Тартуском шоссе, — сказала я, когда мы переходили улицу.

 - Все дороги ведут в Тарту, — усмехнулась Стийна. — Хотя, как известно, все дороги ведут в Рим.

 - Ну что же, пусть будет Рим, — согласилась я. — Ох, несчастные римляне! Ты только подумай: куда бы они ни направлялись, все равно — дорога приводит их в Тарту!

ГЛАВА 5

Первой машиной, которую нам удалось остановить, оказался грузовик с крытым кузовом. В ответ на нашу просьбу шофер махнул рукой и сказал:

 - В Тарту не поеду. Километров на двадцать вперед подбросить вас могу.

Мы были согласны, пусть подбросит. Залезли в зеленую конуру кузова, и там я предложила Стийне королевскую трапезу — зашморенную курицу в серебристой фольге.

Машина, видимо, возвращалась с какой-то увеселительной поездки: в кузове было несколько рядов скамеек из свежеоструганных досок, а в углах стояли пахучие березки с увядшей уже листвой.

 - Расскажи о соседях, — попросила Стийна.

 - Достаточно о них уже рассказывала, — отказалась я.

 Жизнь в нашей коммунальной квартире виделась Стийне забавной, мне же частенько бывало не до смеха.

 - Расскажи про Студента, — приставала Стийна с набитым ртом.

Студентом, вернее, Вечным студентом звали у нас в квартире Колька, пятидесятилетнего, заросшего щетиной дядьку, который круглый год носил серые ватные штаны и вечно околачивался на кухне. У него был и ватник, но Студент пользовался им лишь для приготовления пищи — закутывал в него свои кастрюльки, чтобы варево «дошло». Мне казалось, что все его варева несъедобны. Но он считал себя профессором кулинарии и постоянно поучал соседей, как готовить вкусную и здоровую пищу. Его лекции могли бы, пожалуй, свести слабонервных с ума. То, что до сих пор никто из жильцов квартиры не спятил, доказывало, что слабонервных в этой квартире не было. Кроме Колька, кухней пользовались еще Фельды — а у этого семейства нервы были стальные. Правда, мадам Фельд была довольно вспыльчивой особой, она-то и разбила тете Марии бровь сковородкой, когда тетя попыталась настоять на своем праве пользоваться одной из двух конфорок на газовой плите. Она не обращала ни малейшего внимания на кулинарные лекции Студента, основной едой в ее семье были вареные яйца и кипяченое молоко. Мадам Фельд имела мужа, двух детей и двух кошек. Ее муж по утрам издавал в ванной тирольские трели — возможно, когда-то в молодости он мечтал стать певцом. На нем неизменно была белая рубашка и галстук-бабочка, что выглядело чрезвычайно торжественно и контрастно рядом с его всегда неопрятно одетой супругой. Два бледных сына Фельдов были еще дошкольниками, они целыми днями оставались дома одни и развлекались главным образом тем, что дразнили кошек. Я всегда любила малышей и, поселившись у тети, раз-другой пыталась заговорить с ними, но мальчишки удирали к себе в комнату, словно боялись, что их укусят. А Фельдиха заявила тете: "Я запрещаю вашей племяннице травмировать моих детей!" Однако вскоре я и впрямь травмировала их — учила в комнате уроки и услыхала, что кто-то подкрался к нашей двери. Тихонько подойдя, я распахнула дверь… и набила мальчишкам шишки на лбу. Мадам Фельд потом негодовала: кому мешают ее дети, играющие в прятки! Тетя заставила меня извиниться, но я сделала это весьма небрежно — никогда раньше слыхом не слыхала, что играющие в прятки должны подглядывать в замочные скважины.

Тетя Мария побаивалась Студента. Он обвинял ее в расточительности ("И откуда вы загребаете такие деньги, чтоб столько тратить на продукты?"). Несколько раз тетя из-за Колька обожгла пальцы. Увидав, что она зажигает газ, он кричал: "Подождите, подождите!" — и бросался в свою комнату за папиросой, чтобы прикурить от той же спички. Потом он ввел важную рационализацию: стал на всякий случай носить папиросу за ухом.

И угораздило тетю Марию получить таких соседей. Ведь могла же быть у тети отдельная квартира. Я знала, что большинство ребят нашей школы живут в отдельных квартирах. Ну хотя бы та же Стийна. Только сестра и она. И никого больше.

Когда я однажды рассказала Стийне про Студента, мадам Фельд, ее супруга, мальчиков и кошек, она отреагировала по-своему:

 - Ах, ну чего там, ты только подумай, как тебе повезло с типами!

 - Ну да, — сказала я. — Наши соседи могут показаться забавными, когда видишь их мельком и они мельком видят тебя. А попробовала бы ты, каково жить с ними в одной квартире.

 - Что с того? — сказала Стийна. — Ах, как ты не понимаешь, это же готовые прототипы!

Сейчас, по дороге в Тарту, мне не хотелось и вспоминать о соседях.

Машина, подергиваясь, остановилась. Двадцать километров в сторону Рима мы проехали. Я направилась к кабине: мне казалось, что следовало дать водителю рубль, но Стийна удержала меня и громко крикнула: "Спасибо!" Грузовик тут же свернул с шоссе направо.