Ирина Грекова - Свежо предание

• Название: Свежо предание
• Автор: Ирина Грекова
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Пускай "икс", - сказал он. - Мне все равно.

- Ну, я вижу, ты окончательно одурел и за себя отвечать не можешь. Тебе нужно с ней познакомиться, она сама тебя вылечит. Такую вещь страшнее всего загнать внутрь.

И Юра их познакомил.

- Мой друг, если в данном случае уместен столь торжественный термин. Константин Левин. Читала "Анну Каренину"?

- Не-а! - сказала Вероника и мотнула волосами. Как она смотрела на Юру - словно молодая пантера на укротителя.

- Это несущественно. Ну, будем считать знакомство состоявшимся. А теперь я вас оставляю одних, у меня другие неотложные дела. Пока!

Костя с Вероникой остались одни.

"Почему у других людей все получается складно, а у меня так нелепо? думал Костя, разглядывая пол. - Юра много раз влюблялся, и ему хоть бы что. А я..."

Вероника глядела насмешливо, поколачивая ножкой об ножку, и явно ждала от него каких-то слов и действий. А он потерял их все - и слова и действия...

А у нее, Вероники, оказывается, зеленые глаза. Зеленые и игольчатые. Ладожский лед.

- Вы мне очень нравитесь, - наконец произнес Костя и вспотел. Боже, какую чушь он сказал! Какое отношение это имело к холоду, к бессонным ночам?

- Я многим мальчикам нравлюсь, - сказала Вероника. - В меня даже один взрослый дядечка влюблен. Честное комсомольское.

Что здесь происходило? Чепуха какая-то, бессмыслица. И все-таки он ее любил. Любил ли? Да, наверно, любил. Нелепость!

- Давайте пойдем когда-нибудь в кино, - предложил Костя. Вот это было лучше: вполне нейтральная фраза. Из Вероники словно горох посыпался.

- Пойдем. Кино я люблю. Монти Бенкса видел? Шик-блеск. А "Встречный" буза. Меня разные мальчики в кино водят. В самые последние ряды - во! А в театр - в самые первые. В кино дороже задние ряды, а в театре - передние. Я кино больше люблю. Только чур не целоваться! Я вас, таких, знаю. Затащит - и целоваться.

Костя шел домой и раздумывал: почему это он один такой нелепый, так не умеет жить? Вспоминалась ему восточная поговорка: "Падает камень на кувшин горе кувшину. Падает кувшин на камень - горе кувшину. Так или иначе, все горе кувшину".

И черт его угораздил родиться кувшином, которому все горе!

И все-таки он ее любил. И они ходили в кино. Добывал, выпрашивал у тети Дуни деньги на задние ряды...

Милая темнота! Как четко светлел в ней тонкий, правильный профиль Вероники! Когда она не жеманилась, не махала волосами, это была сама красота, античная гемма. Играла музыка, а Вероника молчала. Он мог любить ее, сколько хотел.

Ни разу он не поцеловал ее, даже не пробовал. "Я вас, таких, знаю..." Пусть она знает кого угодно - его она знать не будет.

Ужасен был разговор, по пути в кино и обратно. Вероника моталась и лепетала, как осина под ветром. И откуда такой поток пошлостей? Он готов был закричать ей: "Замолчи, не мешай мне тебя любить".

Туфли она называла "баретки". "Фасонистые баретки". Говорила: "У моей сестры много отрезов". Отрезами мерила счастье. А Костя до встречи с ней и не знал, что такое "отрез".

Она была сирота, жила у сестры. Не очень-то ей сладко там жилось! Кормить - кормили, одевать - не одевали. Мечтала кончить школу и выйти за "богатенького". (Одно это уменьшительное от слова "богатый" приводило Костю в ярость.) Лучше всего - за иностранца. Торгсин, боны... Ужас какой-то!

Костя слушал и изнемогал. Боже мой, как они могут соединяться: эти движения и эти слова? Эти волосы и эти слова? И как он сам тут запутался между словами и волосами?

На лето Вероника уехала в деревню. Костя и Юра остались в городе. Они брали с собой Цилю и увозили ее куда-нибудь позеленее, подальше. Ей было уже три года, кудряшки у нее отросли, на них даже можно было завязать бант, она была чудесна, говорила, говорила без умолку, переходя от Кости к Юре, от Юры к Косте, и оба хохотали над ее словечками. Такая крошка, до чего же она была умна! Как он ее любил! При ней он мог не думать о Веронике.

Но вечером, когда, уложив Цилю, мальчики оставались одни, снова являлась Вероника и стояла перед Костей на одной покрасневшей ножке. И снова он любил ее и разрывался.

Юра все понимал. Он даже про кувшин понимал, хотя сам был камнем.

- Видишь ли, Костя, - говорил он очень серьезно, очень сочувственно, ты просто попал в беду. Упал. Хорошее есть выражение у англичан: to fall in love. Буквально - упасть в любовь. Вот ты и упал. Провалился. Ничего. Куда можно упасть, оттуда можно и вылезти.

"Слова, - думал Костя. - Тебя бы ко мне внутрь".

Вот и осень, начало занятий. Завтра он увидит Веронику. Завтра!

Костя подошел к ней в коридоре. Она стала еще красивее: загорелая, с отросшими волосами, и каждая прядь позолочена солнцем, словно присыпана золотой пудрой. Вероника едва кивнула.

- Пойдем сегодня в кино? - предложил Костя.

- Не знаю. Делов много. Управлюсь, может, пойду. Вечером на обычном месте ее не было. На другой день она даже с ним не поздоровалась, посмотрела, как на пустое место.

- Не торопись кончать с собой, юный Вертер, - сказал Юра. - Я поговорю с твоей Шарлоттой и постараюсь выяснить, что к чему.

После занятий Юра поймал Веронику на школьном дворе. Она кусала травинку и переступала с носка на пятку. От нее шло беспокойство, как от молодой лошади. Она по-лошадиному косила зеленым глазом, готовая в любой момент взбрыкнуть и понести. Юра впервые начал понимать, чем она понравилась Косте, но был сух, официален.

- Послушай, Викторова, в чем дело у тебя с Левиньм? Дружила-дружила, а теперь не хочешь.

- Не хочу и не хочу. А на кой он мне сдался? Нудный он. Вот с тобой я бы пошла.

- Речь не обо мне. Я, если хочешь знать, вообще такими делами не занимаюсь. Речь о Левине.

Вероника рассеянно слушала, следя глазами за чьей-то парой ног в ярко-оранжевых ботинках.

- Шикарненькие джимми, - заметила она. Потом подняла голову и взглянула на него - прямо и одновременно косо.

- Меня один дядька в кино снимать хочет, - вдруг сказала она. - Красота моя, говорит, прямо заграничная.

- Заграничная дура, вот ты кто.

Юра повернулся и ушел. В классе ждал его Костя Левин.

- Ну, как?

- Черт знает что такое. Глупа, как ягодицы.

И все-таки Костя сам подошел к Веронике. Промучился самолюбиво целую неделю, не выдержал, подошел. Она хотела увернуться.

- Вероника, я не дам тебе уйти, пока не скажешь: что случилось? Почему ты не хочешь больше дружить... ходить со мной?

- Не хочу и не хочу. Мое дело. Не привязанная, небось.

Ее глаза ускользали. Эх, ему бы один раз поймать их, посмотреть в них прямо, и он бы все понял. Но нет, они слишком быстро двигались. Костя взял ее за руку и стиснул. Она стала выкручивать руку.

- Вероника, я все равно тебя не пущу, пока ты не скажешь. Он делал ей больно, а она все выкручивала руку и покраснела малиновым румянцем.

- Пусти, тогда скажу. Подумаешь! Возьму и скажу. Костя отпустил руку.

- Не хочу я с тобой гулять, - закричала Вероника. - Что это за гулянье такое? За все время хоть бы что подарил. Маньке Витька ожерелье справил, браслетку под золото. Да и девчонки смеются: нашла, говорят, себе кавалера. Жиды, они, говорят, все такие, сквалыжные!

Костя повернулся и отошел. Он не обернулся. Совсем. Никогда. Ни разу.

* * *

Удивительно, как на этот раз Костя мало страдал. Любовь с него слезла, как кожа с небольшого ожога. Через три месяца он уже мог говорить обо всем с Юрой.

- Глупа, как ягодицы, - сказал Юра.

- Глупа - это само собой. Но ведь не свои же слова она повторяет. Нет, Юра, скажи, в чем все-таки корни антисемитизма?

- Трудно сказать. Корни нужно искать в истории. А разве мы знаем историю? Нам преподавали обществоведение, и то плохо. Ничего мы не знаем. Кругозор крота.

- Но у нас-то нет еврейского вопроса. Лучше всего об этом сказано в "Золотом теленке" - помнишь? Евреи есть, а вопроса нет. Именно так! Нет у нас этого вопроса! Пусть отдельные, глупые... как ягодицы... повторяют с чужих слов "жид". У нас это не имеет корней. В царское время правительству было это выгодно ("По воле тиранов друг друга терзали народы..." - мысленно прочел Костя). У нас это никому не может быть выгодно.

- Мой дорогой, - сказал Юра. - Ты говоришь почти как Софья Яковлевна. Жаль, что она тебя не слышит - порадовалась бы. Плоды.

Софья Яковлевна преподавала у них обществоведение ("общество", как это у них называлось). Член партии с 1910 года. Она лично знала Ленина. Черноглазая, фанатичная, с туго обтянутыми скулами, с туго повязанной красной косынкой на черных прямых волосах. Лет сорока - сорока пяти. Без семьи, без привязанностей, кроме одной, поглотившей всю жизнь. "Вероятно, так выглядел Савонарола", - говорил Юра. И верно. Могла бы взойти на костер, как Савонарола. Могла бы и книги жечь, как он. "Дети, наша советская власть..."

"Кругозор крота", - сказал Юра. Ничего не скажешь, верно.

Эту зиму Костя и Юра решили посвятить кругозору. Они запоем ходили в Публичную библиотеку.

Косте библиотека казалась какой-то современной церковью. Тихо, торжественно в больших высоких залах. Пахнет книгами. На длинных, массивных вековых столах - лампы с зелеными абажурами. От каждой - круг, и в круге склоненная голова. Время от времени кто-нибудь встает, тихо собирает книги и тихо, на цыпочках, проходит между столами. Склоненные головы остаются склоненными.