Кир Булычев - Купидон через сорок лет

• Название: Купидон через сорок лет
• Автор: Кир Булычев
• Жанр: Альтернативная история
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-16481-2

Однажды в московской квартире, где проживала Лидия, раздался звонок, и на пороге появилась старушка. Оказалось, что она ищет свою младшую сестру, которая когда то здесь проживала вместе с мужем…

© FantLab.ru

---

Кир Булычев Купидон через сорок лет

Вдруг его охватило нетерпение, суматошная, нервная спешка. Надо было скорее, скорее все сделать, пока никто не заметил, никто не пришел. Вряд ли кто мог прийти сюда, в дачный поселок, в ноябре, на рассвете… Пусто, последние бурые листья, пропитанные водой, собираются кучками в углублениях почвы и чавкают под ногами. Грязно, земля тяжелая, небо свинцовое, из всех птиц осталась одна ворона, уселась на сосне, ей бы спать, чего неймется? Ворона раза два каркнула, склонив голову. Сейчас бы выстрелить в нее, и дело с концом. И хоть у него отродясь не было пистолета или ружья, он вдруг испугался собственного желания, как будто уже был готов к выстрелу – представил, какой гулкий получится шум, как покатится эхо выстрела над дачным поселком, до самой станции и обязательно вызовет там тревогу. И кто-то уже прибежит сюда посмотреть, на какой даче остались люди, кто стрелял, кого убили?

Он бегом вернулся в сырой нетопленный дом. Он очень спешил, главное было успеть, пока не рассвело совсем, пока по дороге кто-нибудь не прошел или не проехал – кусты облетели, и теперь с дороги весь участок просматривается как на ладони. Когда глаза привыкли к полутьме, он забрал с тумбочки ее коробку для шитья – нитки, иголки, какие-то тряпочки, – потом у зеркала увидел початый флакончик духов «Красная Москва», схватил и его, еще попалась чашка с розочками – почему надо было брать и чашку, он не смог себе объяснить, но чашка имела отношение к жене, чашка свидетельствовала о ее существовании. Предметы, которые раньше были незаметны, растворялись в комнате и на кухне, сейчас прямо лезли в глаза, отовсюду, из каждого угла кричали о его жене. И для того чтобы она исчезла окончательно, навсегда, для всех, для любопытного глаза, надо стереть ее следы до последнего.

Все разом было не унести, но он догадался, разложил на полу ее старый халат, тот, который с лиловыми ирисами, покидал на него вещи. Затем, обозрев кучу добра, зачем-то принес из кухни любимую кастрюлю жены. С минуту стоял, разглядывая ее, потом поспешил обратно, поставил ее снова на полку – таких кастрюль в мире миллион. Тут вдруг вспомнил – полез под кровать. Так и есть, там остался старый чемодан с барахлом, туфлями жены, которые вышли из моды, и кофтой еще довоенных времен. Из чемодана несло нафталином, и сквозь этот запах пробивался запах жены – ее волос, духов, – такой знакомый, он даже отпрянул от чемодана и оглянулся. Ему показалось, что он услышал вздох жены, как бывало, когда она ночью вдруг вздыхала, говорила что-то неразборчиво и переворачивалась на другой бок. Он вскочил, обернулся… Медленно, от ветра, закрывалась дверь.

– Нет тебя. Нет тебя совсем, – сказал он тихо, а получилось громко, гулко, потому что комната уже стала нежилой.

Он связал барахло рукавами халата, потащил к двери. На пороге остановился, посмотрел, нет ли кого на дороге. Холодный туман подбирался к штакетнику, хорошему, ровному, прямому; сам еще летом вкопал новые столбы, а она тогда сидела на веранде, перебирала клубнику, у нее были очень белые руки (никогда не загорала), темно-рыжие волосы и веснушки на переносице. Она была не толстой, но со временем обязательно бы располнела. И странно: к ней как-то приезжала сестра из деревни, маленькая, смуглая, будто из другого племени.

Дорога была пустая. Собирался дождь, и, наверное, от этого никак не светлело. Он поволок узел по тропинке, к сараю. Стало очень жарко, словно взбирался на гору.

У старого, заброшенного колодца, из которого давным-давно ушла вода и который он все собирался расчистить, да не было денег, чтобы нанять мастера, а сам не мог, он остановился. Потом поднял узел на сруб – только два бревна над травой – и толкнул. Узел послушно скользнул вниз, упал на мягкое, недалеко, метрах в двух, что-то в нем звякнуло, наверное, вилки. Он вытер о пиджак потные ладони.

Надо спешить, спешить… еще столько работы осталось. А в любой момент кто-то может появиться. Ну, хотя бы на соседней даче. Они, правда, не приезжали уже недели две, но чем черт не шутит… Он побежал в сарай, отыскал в куче хлама лопату. А лома не было. Вспомнил, что видел лом у крыльца. Он бросил лопату, поспешил к дому. Лом стоял у стены. А топор? Топор в комнате. Он вернулся в дом, часто дыша и не имея времени перевести дух, у дверей поднял с пола топор, еще раз огляделся – увидел на столе шкатулку с ее письмами и всякими бумажками, подхватил ее, побежал обратно, от двери кинул взгляд на комнату, будто уже не смог бы вернуться сюда вновь, – на стуле лежала ее шляпка без полей, она носила ее набекрень. Вернулся, взял и шляпку…

Он расшатывал, разваливал ломом бревна. Бревна сруба были старыми, кое-где подгнили, но держались крепко, скрип стоял на весь поселок, наконец одно бревно поддалось, отвалилось в сторону, он выпрямился, и тут его кто-то спросил, совсем рядом:

– Помочь, может, хозяин?

– Что? – И сразу наступило спокойствие. Все погибло… Подсознательно он ждал этого голоса. Лучше было поджечь дачу и бежать – бежать без оглядки.

Он заставил себя обернуться.

У забора, облокотившись на низкий штакетник, стоял молодой мужчина в ватнике поверх гимнастерки, на гимнастерке видны две полоски, за ранения. А на дороге – удивительно, неужели он мог этого не услышать, – «Студебеккер».

Он с трудом заставил себя говорить.

– Не надо, – сказал он. – Я сам…

– А чего трудишься?

– Колодец, – сказал он. – Видишь, колодец совсем старый. Воды нет. Я здесь огород сделаю.

– Огород?

Под сосной у сарая место для огорода неподходящее, с первого взгляда видно.

– Я выкорчую, – сказал он, – выкорчую, понимаешь?

– Дело твое, а то бы я тебе все это быстро организовал, – сказал демобилизованный. – Не хочешь?

– Спасибо, не надо. Спасибо.

– Ну как знаешь. А ты мне тогда скажи, как на Пушкино выехать?

– На Пушкино?

Он положил на землю лом и пошел к забору, стараясь закрыть собой колодец, хотя в колодец заглянуть от забора было нельзя – далеко все-таки.

– Через километр, – сказал он и откашлялся, – будет поворот направо…

Шофер слушал его, кивал, а сам смотрел почему-то ему через плечо, на колодец. «Что я там забыл? Что он там видит?»

– Смотри, – сказал шофер, – твоя баба шляпу и шкатулку забыла. Дождем промочит.

– Это старые, ненужные, я выброшу, – сказал он быстро, не оборачиваясь.

– Может, мне тогда отдашь, а?

– Нет, – сказал он быстро. – Нельзя.

– Я заплачу.

– Нет.

– Ды ты не психуй, – сказал шофер. – Не хочешь – не надо. Подавись своим добром.

Он пошел к «Cтудебеккеру», забрался в кабину, дал газ, и грузовик, покачиваясь, как корабль, поплыл с ревом по проселочной дороге.

Как же он мог не услышать, что подъехала машина?

Он побежал к колодцу и первым делом кинул туда шляпу и шкатулку с бумагами. Тут же испугался, не остался ли в шкатулке паспорт жены. Поэтому, прежде чем продолжить разрушение колодца, сбегал домой, убедился, что паспорт спрятан там, только потом вернулся к колодцу, докончил его разрушение, скинул бревна и начал рыть яму неподалеку, чтобы той землей засыпать колодец…

* * *

В дверь позвонили.

В этот момент Лидочка проявляла, вернее, сидела на полу в ванной и заряжала в бачок широкую пленку. Было девять вечера, середина сентября, дома никого – Андрей в Средней Азии. Лидочка крикнула:

– Сейчас!

Хотя знала, что за дверью не услышат.

Пленка, как назло, не влезала в бачок. Лидочка молча прокляла судьбу, положила пленку на пол, вышла из ванной и, не зажигая света в коридоре, отворила дверь.

Там стояла маленького роста смуглая бабушка в похожем на шинельку пальто, в черном с красными цветами платке, с большой голубой сумкой «Олимпиада-80» через плечо и чемоданом в руке. У бабушки были темные, въедливые глаза и губы в ниточку.

– Долго не открываешь, – сказала бабушка сердито. – Что ж я, всю ночь на лестнице стоять буду?

– Вам кого? – спросила Лидочка, щурясь от яркого, после темной ванной, света на лестничной площадке.

– Погодите, – сказала бабка. – Проверим. Ты только меня на лестнице не держи, в дом пригласи, окажи внимание пожилому ветерану труда. Я тебя не съем, не обворую, у меня паспорт есть…

Лидочке ничего не оставалось, как покорно отступить в коридор.

– Свет зажги, – сказала бабушка. – Я без свету ничего не разберу.

Лидочка прикинула, насколько опасен свет для пленки, оставшейся на полу ванной. Потом решила, что свет туда не проникнет.

Бабушка прошла на кухню, не спеша развязала платок, сбросила его на плечи, сказала:

– Жарко у тебя, затопили уж, что ли?

– Затопили. – Лидочка вдруг почувствовала себя виноватой за то, что затопили раньше времени.

– А фортку чего не открываешь? – спросила бабушка. – У тебя микробы размножаются.

Пока Лидочка послушно открывала форточку на кухне, бабка поставила на стул сумку, прислонила к стулу чемодан, сама же уселась на стол, вытащила из складок плаща бумажник из кожи под крокодила, а из него – листок. Долго искала очки, а Лидочка стояла над ней и думала, что если надо будет поить бабушку чаем, а все идет к этому, то печенья почти не осталось, и надо открывать последнюю банку малинового варенья. Сейчас бабушка зачитает листок, и из него обнаружится, что она – отдаленная, но некогда любимая родственница Андрюши Берестова. И что таковая решила навеки здесь поселиться, так как ее родное село переоборудуют в водохранилище.