Евгений Чебалин - Час двуликого

• Название: Час двуликого
• Автор: Евгений Чебалин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1987

В романе известного писателя рассказывается о становлении Советской власти на Северном Кавказе, о борьбе советских чекистов с внутренней и внешней контрреволюцией. Через своих героев автор показывает, какими сложными путями шли люди к осознанию тех преобразований, которые принесла им революция. (Книга издается к 70-летию Великой Октябрьской социалистической революции.) Издание рассчитано на массового читателя.

---

К нему бежали двое — из тех, кого Хамзат оставил в карауле близ поезда, окликали на ходу:

— Султан! Э-э, Султан, что там?

Помначхоз Латыпов, прижав лицо к решетке окошка, тщательно целился в Султана. Маленькая фигурка внизу вертелась, дергалась картонным паяцем, падала на колени.

Латыпов досадливо сплюнул, снова прижмурил глаз, сажая фигурку на мушку. Уловил момент, нажал спуск.

Из-под крыши товарняка грохнуло. Двое караульных шарахнулись под защиту стен. Оттуда они увидели, что Султан, выгнув колесом живот, бежит на цыпочках, вращает глазами и держится за ягодицу. Это была тема для хабара — мужчина, раненный в зад. Двое засмеялись.

Султан стоял на четвереньках под вагоном, скрипел зубами, ругался:

— С-сабак прокляти... с-сабак!

В правой ягодице свербило, жгло, будто там ворочался раскаленный шомпол.

Султан вылез из-под вагона, привстал. Подвывая сквозь зубы, помял ранку — терпимо, ходить можно. Пуля царапнула по касательной — больше сраму, чем беды. Султан поднял камень, остервенело бухнул в дверь, косясь на зарешеченное оконце вверху;

— Отки-ирвай, сабак гирязны!

В вагоне — мертвая тишина. Потом густой ленивый голос выцедил:

— Не ори. Пупок надорвешь. Поди задницу лучше полечи, герой. — И гулко, в три голоса, захохотали.

Султан взвыл: все смеются — свои, чужие. Нырнул под вагон, огляделся. Под насыпью темнела горка сколоченных деревянных щитов — заградителей снега. Султан подумал, перелез через рельсы. Прихрамывая, заковылял вниз, щеря зубы. Похлопал рукой по карману, ухмыльнулся: там громыхнул коробок спичек.

Оглянулся на вагон — сейчас поглядим, кто герой.

Караульные, проводив взглядом Султана, хмыкнули, подобрали обрезы, двинулись обратно: пусть Султан сам мстит за свое поцарапанное сидячее место — это его мужское дело, и нечего в него соваться.

* * *

В шайке Хамзата было двое Асхабов: Асхаб черный и Асхаб рыжий. Их различали по цвету волос.

В вагон с милиционерами они ворвались втроем: два Асхаба и еще один односельчанин, по прозвищу Курейш. Асхаб увидел милиционеров, и сердце его стало набухать тяжкой едучей ненавистью: здесь были люди в форме. Асхаб и Курейш встали в разных концах вагона, направили оружие в проход. Черный пошел вдоль вагона, наметанным взглядом выискивая жертвы. Мягким, скользящим шагом он заходил в отсеки с пистолетом в руке и молча указывал на все, что его интересовало: кольца, серьги, баулы. Он еще не знал, что будет брать у людей в форме, но уже заранее предвкушал это.

Когда до отсека с милицией осталось несколько шагов, самый неистовый из них, бакинец Агамалов, решился и стал снимать сапоги. Его сжигал стыд: они, десять молодых, здоровых людей, обученных государством охранять общество от всякой нечисти, ждут, как покорные бараны, пока их остригут.

В соседнем отсеке маялся Аврамов заботой: как быть? Он прикидывал и так и эдак — выбить оружие у бандита, стиснуть горло его в локтевом сгибе и, прикрываясь телом его, бить навскидку в караульного. Попадать надо было с первой пули, иначе черт знает какая буза может получиться в этакой тесноте. Аврамов сжал трепетавшую руку Софьи.

Стыд и ярость бежали по нервам Агамалова, как по бикфордову шнуру. И когда добрались до самой сердцевины его, прыгнул Агамалов в отсек к Асхабу черному понизу. Он метнулся туда на четвереньках без сапог (чтобы не мешали тяжестью и громыханьем). В этом была его стратегия — броситься понизу, сбить с ног и повязать. Не мог он тогда знать, что гордость толкает его к существу, в котором суть человеческую подменили годы опасности сутью звериной, которой присущи были необычайная настороженность, отточенная реакция и нерассуждающая жестокость. Асхаб услышал в тягостной, гнетущей тишине, как снимал сапоги Агамалов в соседнем отсеке, и повернулся лицом к проходу — к опасности. Агамалов ничего не понял, когда страшный удар ноги подбросил его голову кверху. Задохнувшись от боли, осел он на пол. Асхаб смотрел в его белое мальчишеское лицо, быстро заливавшееся кровью. А насмотревшись, выстрелил в живот. Он стрелял даже не в человека — в его форму. Звенело в нем сейчас обостренное чувство времени. Теперь оно работало на вагон. Каждый миг копил в себе взрывную силу возмущения толпы, пока парализованной страхом, в ней всегда находились люди, готовые на поступок, — Асхаб знал это по опыту. А потому, не давая никому опомниться, выдернул он из отсека с милиционерами самого крайнего юнца, охватил локтем его шею и приставил к боку пистолет. Потом стал пятиться назад. Ноги милиционера волочились по полу, задыхаясь, он пытался ослабить хватку Асхаба.

Асхаб уперся спиной в дверь, кивнул Курейшу:

— Продолжай.

Агамалов лежал на боку, скорчившись, зажимая рану ладонью. Крови почти не было, она чуть просочилась сквозь пальцы.

Давила тишина. Не нравилась она Аврамову, ох, не нравилась. Ее слушали шесть бандитских ушей, сторожили всей кожей, стерегли каждое движение в отсеках.

Рутова сидела прямо, светилась прозрачной голубизной лица. Отсюда ей были видны ноги Агамалова и пальцы на животе, из них шерстяной красной ниточкой повисла, потекла струйка.

— Сонюшка, ты не таись... покричи, вот и легче станет... облегчи криком душу... ну, начинай, голубонька! — шептал ей на хо Аврамов, гладил руку.

— За-ачем? — Она через силу обернулась, посмотрела загнанно.

— Нужно. Позарез это нам нужно. Только начни. А там бог не выдаст, свинья не съест.

И тогда выпустила она с немыслимым облегчением крик, что стоял в горле и рвался наружу, запричитала пронзительно, страшно, по-бабьи, клонясь к коленям.

Будто взорвалась тишина, прорвались у людей, придавленных страхом, жалость к мальчишке, ярость и стыд за трусость всеобщую. Вагон бушевал, и Аврамов почувствовал громадное облегчение. Он ужом скользнул вниз, под лавку, таясь, глянул в конец вагона. Рыжий затравленно крутился на месте, немо разевал рот — глушил рев в отсеках.

Проход мельтешил сжатыми кулаками. Аврамов, не торопясь, удобно уперся локтем в пол, наливаясь холодным спокойствием, посадил на мушку яблоко рта рыжего, выцедил с облегчением, ненавистно: «Ах ты, гни-ида...» — и выстрелил. Даже не присматривался, знал — в яблоко. Теперь никто не угрожал хотя бы с одной стороны. Вынырнул между лавками. Вкладывая наган в руку Софьи, втолковывал скороговоркой:

— Сонюшка, я подсадной уткой в проходе перед черным поверчусь, а ты готовься: как выпалит — бей влет, он в азарте из-за парнишки-то непременно выставится...

И опять придавила тишина. Асхаб рыжий медленно оседал, сотрясаясь в рвотных позывах, будто хотел исторгнуть, выхаркнуть забивший глотку свинец. Длинноствольная винтовка выскользнула из рук.

Аврамов выпрыгнул в проход, заплясал, дергая рукой из-за спины, дразнясь — так тянут из-за пояса застрявшее оружие.

Асхаб ударил с маху, всадил выстрел в пляшущего беса, почти не целясь — проход узок. Пуля ударила в железную стойку, рявкнула дурно, по-кошачьи, рикошетом высадила стекло.

Аврамов бросил взгляд на Софью, та смотрела затравленно, наган обвис в руке.

— Ну? — крикнул Аврамов, холодея: черный, сдвинув полузадушенного милиционера вбок, водил за Аврамовым дулом пистолета.

Софья дрогнула, очнулась. Отбросила волосы, прильнула к переборке, стала ждать. Аврамов теперь, ныряя из прохода в отсеки, зигзагом пробирался к Асхабу. Ударил выстрел, и, подстегнутая им, она выглянула из-за переборки. Черный стоял с вытянутой рукой, расставив ноги, наполовину прикрытый телом милиционера. Ужасаясь доступности человеческого туловища, Софья выстрелила. Ее передернуло — увидела, как вспыхнул на серой черкеске темный кружок, стал напитываться красным.

Аврамов, морщась, зажимал локоть ладонью: царапнуло вторым выстрелом. Плетью упала рука Асхаба, стукнул о пол пистолет. Давя в горле стон, он нагибался за ним. Софья выстрелила еще раз, пуля влипла в пол рядом с пистолетом, брызнула в лицо Асхабу щепками. Он отпрянул, крикнул Курейшу по-чеченски:

— Выбирайся в окно! — Сам, тиснув в ярости горло парнишки так, что хрустнуло, отшвырнул обмякшее тело, ударил спиной в дверь и вывалился в тамбур. Плечо цепенело, растекалась по груди знобкая слабость, заливало горячим бок.

Курейш, забравшись ногами на столик, кричал, надсаживаясь:

— Поше-о-ол, сволишь! — целил обрезом.

Из отсека шарахнулись, давя друг друга, хлынули в проход, растекаясь по другим отсекам. Курейш, не глядя, — каблуком в стекло. Ахнуло стеклянным звоном по слуху. Он сложился вдвое, выпрыгнул в окно.

Хрястнул под ногами гравий, захрумкали, удаляясь, шаги.

Софья плакала, закрыв ладонями лицо. Агамалова перевязывали свои. Запрокинув голову, оскалив кипенно-белые зубы, он протяжно, с надрывом стонал.

Аврамов замер перед окном, смотрел сквозь стекло на зеленую холмистую равнину. Влипла в посеревшее лицо нелепая ухмылка.