Анатоль Костенко - ЛЕСЯ УКРАИНКА

• Название: ЛЕСЯ УКРАИНКА
• Автор: Анатоль Костенко
• Издательство: «Молодая гвардия»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1971

Во многих ее стихах часто повторяются два слова: «крылья» и «песня». Может быть, оттого, что самой сильной мечтой ее всегда было взлететь, преодолевая оковы слабого тела, а строки ее стихов, наполнены мягкими и печальными напевами родной земли, где бы она не находилась: под жарким солнцем Египта, серым и дождливым небом Германии или у берегов Средиземного моря в Греции…

Документально-художественная книга Анатолия Костенко «Леся Украинка», предлагаемая ныне читателю, на основании большого мемуарного, эпистолярного и архивного материала раскрывает обаятельный образ гениальной украинской поэтессы.

---

Леся Украинка не принимала всерьез разрекламированных ранними утопистами наивных картин будущего рая, а еще решительнее отвергала буржуазно-мещанский «социализм», где господствует сытое благополучие, безделье и беззаботность, «ленивое счастье». О романе английского писателя Вильяма Морриса «Вести ниоткуда», в котором живописуется именно такой мещанский эдем, поэтесса пишет:

«Нам жутко в нем, нас томит это безоблачное счастье, наше воображение страдает от этой картины без теней, подобной длинной веренице египетских барельефов, лишенных перспективного ракурса и полутонов, мы чувствуем, что это не жизнь, а медленное умирание от счастья, от бесцельного, ненужного благоденствия. Эти люди пьют, едят, работают, даже любят друг друга, делают все это красиво, изящно, но, в сущности, они не живут. У них нет борьбы, этого непременного условия жизни, нет трагедии, углубляющей и осмысляющей жизнь. И мы готовы радоваться, когда автор посылает этим счастливым людям хоть изредка страдания и горе, так как это все-таки всплески жизни среди мертвого моря полного благополучия. Но автор успевает уверить нас, что эти всплески мимолетны, что это не возмутит сколько-нибудь серьезно вечного покоя, и мы готовы верить, что это действительно последние судороги умирающего человеческого духа».

Каковы же в конечном счете перспективы человечества в этом Моррисовом раю? Люди достигли высшего материального благополучия, а что дальше? Какими целями они будут жить? Эти люди стали подобны богам, но это умирающие боги! Утопия Морриса — настоящий Gotterdammerung,[51] несмотря на яркий колорит и отсутствие теней. Может быть, действительно такова будет смерть человечества, спрашивает Леся Украинка, изо всех смертей она, пожалуй, самая изящная, но все-таки грустно думать о ней и нет желания стремиться к ней самим или подвигать к ней других.

Она признается, что не понимает этих людей, как и они, очевидно, не поняли бы пришельцев из XIX века, хотя им знакома их история. Почему же возник такой тупик? Дело в том, что эти будущие люди Морриса вовсе не люди, а «манекены для примерки красивых платьев, автоматы для производства общественно необходимых работ и изящных игрушек».

Как же случилось, что такой известный художник и писатель, как Вильям Моррис, низвел роль искусства к простой забаве, ведь в созданном им обществе оно служит только развлечением? Отвечая на этот вопрос, Леся Украинка считает нелишним напомнить о целях искусства, основных законах его развития, которые действительны в любой век и при любом строе.

Искусство отображает жизнь. Какова жизнь, таково и искусство. Что можно требовать от «искусства там, где нет конфликтов, нет борьбы, нет контрастов, почти пет страдания»? Если у человечества нет цели, то нет ее и у искусства. Поэтому «украшательская» роль искусства в таком обществе является единственно реальной и оправданной. «Моррису не оставалось другого выхода, — продолжает писательница, — если он хотел следовать логике своего замысла создать на земле мир, «идеже несть ни печали, ни воздыхания», — что делать искусству в таком мире? Превратиться в декорацию, приняв за образец утреннюю и вечернюю зарю, раскраску и формы растений и прочие эффекты в сфере явлений природы…»

Читая сегодня статью «Утопия в беллетристике», являющуюся, по существу, социологическим изысканием, нельзя не удивляться тому глубокому проникновению Леси Украинки в сложнейшие проблемы современности, которое помогло ей, поэтессе, молодой женщине, высоко подняться над многими писателями-современниками. Нельзя не восторгаться ее верным реалистическим пониманием, хотя бы в общих чертах, главной идеи будущего социалистического общества. И нельзя не видеть в этих изысканиях насущной политической потребности. Ведь это было время, когда каждому сколько-нибудь мыслящему человеку было ясно, что мир меняется, что он должен измениться. И этому человеку надо было знать, каков тот, другой мир, идущий на смену старому. Пусть он наступит не сегодня, но ему надо знать, за что он должен бороться. Ученые идеологи предлагают ему научные схемы, строят планы, подсчитывают pro и contra, но «массам, жаждущим пророческого слова», нетерпеливому народу этого мало, он ищет «знамений времени».

Народная масса «хочет осязать будущего человека». «И она, — пишет Леся, — права! Ей надо знать или хотя бы предвидеть того, кому она готовит путь, перенося труды и лишения не только невольно, но часто и сознательно, ей нужна хоть мечта, хоть видение, чтобы не впасть в отчаяние. От нее требуют сознательности, ее бранят за косность, восхваляют за героизм, так неужели же ей примириться с ролью «пушечного мяса», «святой скотинки», идущей неведомо за что и за кого на героическую смерть? Она имеет право доискиваться, додумываться, кто будут эти будущие люди, которые на фундаменте ее тяжелых страданий построят свое новое здание? На что будет похоже это здание — на строгий белый храм, на серую, скучную казарму, на идиллический, расцвеченный веселыми красками коттедж или на грандиозный народный дом, где все краски, линии и формы сольются в жизненную гармонию? Кто будет жить — братья ли наши по духу или чужие, которые будут смотреть на наши скорбные тени с высоты своего неизвестно чем заслуженного счастья с обидной улыбкой снисходительного презрения? Ни схема, ни чертеж, ни выкладка, никакая наука не дают нам живого образа, который мы могли бы любить или ненавидеть, благословлять или проклинать. Это может сделать только живое человеческое чувство. А ведь это необходимо, чтобы жить не только интересами своими и своего поколения. Чтобы любить дальнего своего (подчеркнуто мной. — А.К.), жертвуя ради него и ближними и самим собой, надо знать, за что его любить, иначе это будет рабство перед неведомым».

Освещать путь к будущему, укреплять веру и желание, бороться за него — вот к чему призывает своих коллег Леся Украинка. И призывает читателя не верить пессимистам и клеветникам, порочащим великие идеи будущего социалистического общества. «Мы склонны видеть, — писала она по этому поводу, — в этой мрачной фантазии не столько искренний пессимизм души, одержимой мировой скорбью, сколько брюзжание представителя одряхлевшей общественной группы и желание напугать во что бы то ни стало своих читателей мнимыми ужасами социализма».

Требуя от современного писателя активного отношения к действительности, поэтесса осуждает отрешенность и безразличие, невмешательство и беспристрастность. Она остро полемизирует с Анатолем Франсом, с его идеалом беллетриста — «не желать и не бояться» осуществления всякого идеала. Кому безразлична мысль о возможности более справедливых или же более невыносимых форм человеческой жизни, тому лучше не браться за перо, чтобы писать «утопию», так как она «своим мертвым духом будет только угашать живой дух читателя».

Писать о будущем должен только тот, кто способен чувствовать счастье и горе, борьбу и победы «дальнего своего» на расстоянии будущих веков, кто умеет распознавать не только кристаллы и окаменелости человеческой психологии, называемые «моралью», но и переменчивые индивидуальные формы ее, кто имеет способность и смелость воплощать их в живые образы. Писатель несет большую ответственность за будущее общество, за его приближение, за веру в него:

«Ученый скажет нам, верны ли эти пути, точно ли они ведут к намеченной нами цели и достижима ли эта цель вообще, публицист скажет, справедливы ли эти пути и полезна ли цель, но только беллетрист или поэт может сказать нам о терниях и цветах новых путей, о пятнах и лучах новых светил, вместе с ним мы будем жаждать и бояться, любить и ненавидеть, будем жить не только в настоящем и прошедшем, но и в будущем, но и в вечности, насколько она доступна нашему воображению. Кто открывает будущее нашему чувству, тот расширяет пределы вечности нашей души».

Статья эта привлекла к себе огромное внимание прежде всего глубиной социологического анализа современных литературных процессов в теснейшей связи с эпохой и ее идейно-политическими тенденциями. Огромное значение этого критического обзора не столько в литературной информации, сколько в подходе и понимании идейной сущности процесса. Не так уж важно, в конце концов, о какой литературе — итальянской, французской или немецкой — здесь идет речь, важен аспект и направленность, важна методология автора. В итоге Леся Украинка показывает типичное для буржуазного общества явление: в одном обществе две разные литературы, две культуры, противоположные по своему содержанию.

Для характеристики этих двух направлений, особенно ярко проявившихся в конце XIX века, Леся Украинка выбрала двух писателей — Аду Негри и Габриэля д'Аннунцио. Первая представляла пролетариат, второй — аристократию. Оба они принадлежат одной и той же литературной эпохе, сжато охарактеризованной в начале статьи с некоторыми историко-литературными экскурсами в прошлое. Там больше всего ее интересует Джозуэ Кар-Дуччи — писатель, повлиявший на Негри и д'Аннунцио. Но как же получилось, что они пошли совершенно разными дорогами?