Анатоль Костенко - ЛЕСЯ УКРАИНКА

• Название: ЛЕСЯ УКРАИНКА
• Автор: Анатоль Костенко
• Издательство: «Молодая гвардия»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1971

Во многих ее стихах часто повторяются два слова: «крылья» и «песня». Может быть, оттого, что самой сильной мечтой ее всегда было взлететь, преодолевая оковы слабого тела, а строки ее стихов, наполнены мягкими и печальными напевами родной земли, где бы она не находилась: под жарким солнцем Египта, серым и дождливым небом Германии или у берегов Средиземного моря в Греции…

Документально-художественная книга Анатолия Костенко «Леся Украинка», предлагаемая ныне читателю, на основании большого мемуарного, эпистолярного и архивного материала раскрывает обаятельный образ гениальной украинской поэтессы.

---

«Мне было очень приятно узнать, что Заньковецкая берется за роль Любы; если у нее не все хорошо получится, то все-таки темперамент, настроение, голос, фигура, лицо будут отвечать роли. Лучшей, чем она, украинской артистки я не знаю, и если у Заньковецкой Люба хорошо не получится, то, значит, ей (Любе, а не Заньковецкой) нужно ждать благоприятного времени или совсем погибнуть для украинской сцены… Вы уж там как-нибудь объясните, кто или что такое мойра, фатум, голубая роза и т. п.». Так писала Леся матери.

А репетиции проходили со скрипом, постановка пьесы откладывалась. Леся находилась в Крыму, нервничала, лечение не шло впрок. «Не пришлось бы моей «Розе», — писала Леся в Киев, — последовать совету Горация: novem annos prematur,[33] жаль только, «Роза» может за такое продолжительное время увянуть и засохнуть».

Миновала зима. Заканчивался сезон, а дела с «Розой» становились все безнадежнее. Все старания и ожидания оказались напрасными — Заньковецкая и еще некоторые артисты собирались ехать на гастроли. Леся в отчаянии: «Нет, видимо, суждено мне быть «бескорыстной» писательницей. Господи, чего только не рассказала мне Лиля о считке моей драмы!.. Лиля справедливо говорила: «Публике недостает таких драм, как «Роза», но таким драмам недостает актеров», — вот и cercle vicieux!.[34] Ну, наконец, и я скажу, как госпожа Калмыкова: «Пусть они рехнутся — и драмы, и актеры!»

Впоследствии «Голубую розу» поставили-таки в Киеве, но особым успехом она не пользовалась.

NUR EIN KRANKEN MENSCH IST MENSCH [35]

Лето Леся провела в Гадяче, переводила на русский «Голубую розу», много читала. Вообще читала она массу книг: все, что издавалось в России и доставлялось из-за границы, как правило, не ускользало из поля зрения поэтессы. Да еще журналы — и «свои», и «чужие». В один и тот же день она могла с утра заниматься переводами, после обеда работать над статьей, а затем читать Л. Толстого «Об искусстве», драмы Ибсена, просматривать журналы, отвечать на письма. Леся была глубоко убеждена в том, что писателю, даже маститому и очень талантливому, непременно надо читать: много и ежедневно. А о молодых и говорить нечего. Поэтому она с такой неприязнью говорила о тех украинских писателях, которые только пишут и почти ничего не читают. Чего стоит писанина таких литераторов!

В Киеве Лесю ожидала приятная новость — свежий номер журнала «Литературно-науковый виснык» со статьей Ивана Франко о ее творчестве, в которой большой мастер слова, прославленный публицист высоко оценил ее талант. Однако такое лестное мнение не вскружило ей голову, в письме к автору статьи мы находим не только удовлетворение, благодарность, но и… нескрываемую иронию по отношению к самой себе.

Леся Украинка — И. Франко. 9 октября 1898 года. «Благодарю Вас за слишком даже благосклонный отзыв о моих стихах. Право, боюсь, что у меня теперь разовьется mania grandiosa…[36]

Хотя немного и преждевременно, но все же пользуюсь оказией, чтобы поздравить Вас с юбилеем, но в спешке я не могу, к сожалению, найти соответствующий стиль. Была бы рада, если бы мне удалось приехать на Ваш праздник, тогда, может быть, искреннее рукопожатие заменило бы слова. Да разве в стиле дело! Вы знаете, как я искренне уважаю Вас и Ваш талант, а зная тяжелую долю украинского поэта, рада бы «горы своротить», только бы ей пособить. Счастья Вам на Вашем пути!»

Осень этого года оказалась неожиданно благоприятной для творчества. Несмотря на обострение болезни, а может, именно вследствие этого обстоятельства Леся работала увлеченно и настойчиво. Когда болезнь надолго приковала к постели, она невероятным усилием воли заставляла себя забывать о ней во всепобеждающем упорном труде. Это были психические контратаки на вражескую блокаду, не дававшую пощады и снисхождения на протяжении тридцати лет. В это время еще не потеряна была надежда на выздоровление. Но рождались и мысли иные: сегодня худо, завтра может быть еще хуже. В ожидании лучших времен потеряешь драгоценные дни. Она, несомненно, знала и, наверное, часто повторяла слова Петрарки: «Если человек жаждет выйти из своего плачевного состояния, жаждет искренне и настойчиво, — такое желание не остается безуспешным».

Размышляя о своей беде, Леся убеждалась в том, что болезнь, причиняя страдания, возможно, выкует для нее такое оружие, какого и у здоровых людей нет. Как в том немецком парадоксе: Nur ein kranken Mensch ist Mensch. Вот как Леся оправдывала свой неспокойный характер в одном из ялтинских писем, адресованных матери:

«Что правда, мама, то правда, — олимпийство никогда не было мне свойственно, и по временам трудно бывает сохранить олимпийское спокойствие; но, по правде сказать, теперь у меня скорей бодрое, нежели кислое настроение. Может быть, это и не совсем нормально, но мне кажется, что меня ожидает какая-то большая битва, из которой я вернусь победителем или совсем не вернусь. Если у меня и в самом деле есть талант, то он не погибнет, — это не талант, который погибает от туберкулеза или истерии! Пусть и мешают мне эти болезни, но зато, кто знает, не куют ли они мне такое оружие, какого нет у других, здоровых людей. Nennt man die qrosten Schmerzen, so wird auch das meine qenannt,[37] — сказал Гейне, и я скажу вместе с ним; но Гейне сказал, и справедливо сказал, еще и другие слова, которые я не решусь произнести; только в минуты какого-то безумия они звучат в моей душе, и трудно заставить их умолкнуть».

«Может, болезнь моя толкнула меня на писательский путь, — иной раз думала Леся. — Ведь я мечтала о фортепиано, о музыке… А если бы не эти трагические обстоятельства? Превратилась бы в мещанку?..»

Страшно подумать… Но, наверное, не личные человеческие страдания и муки определяют силу и мужество поэта. Нет, конечно, нет! Единство судьбы поэта и народа с его вечными страданиями и мечтой о счастье — вот что выносит поэта на высоты времени и славы. Не случайно писал Лермонтов:

Что без страданий жизнь поэта?
И что без бури океан?
Он хочет жить ценою муки,
Ценой томительных забот.
Он покупает неба звуки,
Он даром славы не берет.

ТРИУМВИРАТ

С той поры как Косачи переселились в Киев окончательно, взаимоотношения между тремя семействами — Старицкими, Лысенко и Косачами — стали более близкими и тесными. Позже, когда Лесины родители переехали с Назарьевской на Марьино-Благовещенскую, 97 (рядом с Лысенко и Старицкими), образовалась своего рода колония людей с общими мыслями и стремлениями. Старицкие и Лысенко издавна связаны были родственными узами: Михаил Старицкий был женат на родной сестре композитора — Софье Витальевне. Косачи же этим семьям были «родными по душе».

Пожалуй, не будет ошибкой сказать, что литературное творчество являлось сердцевиной духовной жизни «колонии». И Михаил Старицкий, и его дочь Людмила, и мать Леси, да и другие члены этих семейств писали стихи, пьесы, прозу. Лысенко хотя и не оседлали Пегаса, однако внимательно следили за всеми событиями литературной жизни.

Л. Сгарицкая. «Минуты жизни Леси Украинки». «Как в семье Ростовых (в «Войне и мире» Толстого) царила атмосфера любви, так и в наших Соединенных Штатах (семейства Косачей, Лысенко и Старицких) царила атмосфера творчества и дружеской приязни, и все «огнещане», тянувшиеся к нашему огню, прониклись этим духом.

Вокруг моросил мелкий осенний дождик, мы теснились у своего огня и ощущали приток новых сил. Может, это пламя верного товарищества, может, эта атмосфера жизни в сочетании с гордым и непобедимым характером Леси и предоставляли ей возможность «contra spem sperare»…

— Не было такого дня, — вспоминает Галина Лысенко, — чтобы мы не посетили Косачей или они нас. Никто не верил, что мы не родственники. Мы, дети, любили бывать у Косачей в те дни, когда слетались в отцовский дом молодые. Когда же в Киеве жила Леся, приходили по нескольку раз на день. Обычно дверь отворяла она сама, так как ее комната была расположена у входа, и, несмотря на то, что мы хорошенько докучали своей беготней, всегда встречала нас приветливо: «А, Лысенчата!» — или «О, Alline and Katrin!»

Питая пристрастие к музыке, Леся полюбила Николая Витальевича, его семью и дом, где все, казалось, проникнуто чарующим миром звуков. Когда юная поэтесса переводила Гейне, к некоторым стихам Лысенко написал музыку, и здесь же, в его кабинете, состоялось первое исполнение. Так в содружестве молодой поэтессы и опытного композитора появились на Украине новые песни. Великий музыкант без оглядки поверил Лесиному поэтическому таланту и настолько высоко ценил его, что даже заказал ей, шестнадцатилетней девушке, написать слова к траурному маршу на годовщину Шевченко.

Как-то в зимний день, еще до поездки в Болгарию, Леся зашла к Лысенко по поводу подготовки к изданию сборника народных песен, которые она собрала на Волыни. Композитор сидел в своем кабинете у рояля и что-то тихонько напевал. Собственно, это был даже не кабинет, а часть зала, отгороженного аркой. За аркой — большой рабочий стол, на котором рассыпаны белые листы нотной бумаги. На стонах — фотографии, преимущественно групповые — хоровые и театральные снимки, а также со вкусом выполненные фотопортреты Марко Кропивницкого, Михаила Старинного, Антона Рубинштейна. Над самым столом увенчанный рушниками написанный маслом портрет Тараса Шевченко. У арки стоит большой черный рояль немецкой фирмы «Блютнер» — гордость хозяина. В углу, на этажерке, застыла скульптурная группа — кобзарь с поводырем.