Сергей Сакин (Спайкер) - Умри, старушка!

• Название: Умри, старушка!
• Автор: Сергей Сакин (Спайкер)
• Издательство: АКСИАН
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-902011-04-3

«…признание его (Спайкера) творчества такими матерыми судьями как Курицын и Липскеров уже само по себе настораживает. Проза Сакина глубоко автобиографична, напичкана «смайликами», знаками восклицания, нарочитыми опечатками и ненормативной лексикой. Так пишет половина авторов Рунета, так что победу Сакина можно приравнять к успеху литературы в целом. Пишет он про свои скин-убеждения, секс с негритянкой, работу в турфирме, битвы с гопниками на Тверской и намерения отправиться автостопом по Европам. Очевидно, в лице Сакина суд-коллегии прибредился собирательный образ современной столичной молодежи со всеми ее проблемами и исканиями».

Роман Сулима о романе «Умри, старушка!»

---

Я добрел до ванной и, пока разглядывал свою рожу, возникло воспоминание/видение — в зеркале появился я сам. Но как-то особенно, по-нервному изможденный, с синяками под глазами, и я понял только через секунду, как я отощал за время сидячей размеренной жизни клерка. Это не видение, это отражение. Но было и видение (просто совпавшее 1:1 с отражением, так бывает. «У шизиков» — тут же добавил внутренний собеседник/голос), и как-то оно было связано с сегодняшним сном. Закуривая самую сладкую, 1-ю за день, и намыливая щетину, я начал выстраивать ассоциации, вспоминать — но все ше1е$$, сон, как почти всегда и бывает со снами, растворился. Я заполз в душ и стал смывать с себя кровь, пыль, похмелье, вымыл застрявшую между пальцев ног тину и еловые иголки, прилипшие смолой к проклюнувшейся на голове щетине. Я оставил феномен прилипших к телу лесных приветов без внимания, лишь опять возникло ощущение, что это как-то связано со сном. Я просто нежился под журчащими струями холода.

Успевшую раскалиться, пока лежал в постели, голову приятно остужает ледяная вода и боль плавится под ней, как (неплохая обратная метафора!) лед под солнцем. С удовольствием отмечаю, что родители меня сработали накрепко, череп мой (почти) непрошибаем, и вчерашний рауш не стоил мне никаких последствий. Боль уходит, но остается какое-то неудобство, как будто в голове застрял небольшой гвоздь. Он не дает мне покоя, я даже слегка подпрыгиваю, пытаясь его поддеть и вытащить. Это какая-то мысль, из памяти перекочевавшая в подсознание (наверно, оттого что мне не нравятся любые мысли, если они задерживаются в моей голове). Денег, что ль, кто-то должен?! Каааак долбануло! Дошло до идиота! Долг!!! Последний долг!!! Похороны!!! Ведь сейчас Кольку закапывают!!!

Одеваюсь я уже на лестнице, а шнурки завязываю в такси, и немедленно начинаю вспоминать, закрыл ли я дверь. Так морочиться мне не нравится, и я эту мысль отгоняю. Частник, пойманный у самого подъезда, проникшись сложным выражением на моем лице, резво погнал своего дребезжащего Росси-ната по Хорошевке, ветер влетал в раскрытые окна с таким свистом, что создавалась иллюзия прохлады.

До кладбища оставалось всего ничего, когда мой донкихотистый кэб влетел в пробку. В большую московскую пробку, в которой барахталось уже под сотню машин. Я поспешно, прежде чем воздух в пыльном салоне успел накалиться, расплатился и пошел через забитый машинами мост, за которым начиналось кладбище. Надо было бежать, но решительно никакой возможности побежать не было. Асфальт лип к подошвам, воздух был розовым от выхлопов. Б его кипящую розовость выбрасывались от гудящих машин ватные волны еще большей жары, под мостом проезжало два тепловоза с длинными вагонами. Это был ад. Хотя еще десять минут назад моя кожа была температуры сыпавшегося из душа льда, сейчас уже лил пот, горько-соленый, липкий. Раскидистые старые липы кладбища казались миражом, белевшие в тени под деревьями кресты расплывались в дрожащем воздухе. Несколько сот метров до кладбища, пройденные по мосту, едва не стоили мне инфаркта, но, как только я прошел через ворота и вошел под деревья погоста, стало легче. Воздух здесь чистый и еще не успел раскалиться, так что окружившая меня тишина, какую ни с чем не спутаешь, была еще и прохладной. Я ускорил шаг и очень скоро увидел — через поле крестов — толпу людей в черном. Успел. Деликатно толкаясь, я подошел к гробу. Тишина сгустилась до осязаемости и обрела очертания воронки, конуса, в вершине которого в густоте дурно пахнущих цветов белело сильно раскрашенное лицо моего друга. Сверху, по краям воронки, рамкой покачивались зеленые ветки и плыло одинокое облако. Я только перевел дух и потянулся в карман за сигаретами, как зазвенел колокольчик. Он звенел необыкновенно прозрачно и легко, его чистый звук вовремя рассыпал давящую тишину. Вовремя — потому что она уже сдавила грудь и голову, как если бы я нырнул слишком глубоко, и — секунда за секундой — давила все сильнее. Я задумался, что это за такой странный и красивый обряд с колокольчиком. (Я помнил, что Коля был православным.) То, что колокольчик — это плач Колиной матушки, сообразил лишь через несколько минут. Похоже, что у меня сегодня утро тупки. Поняв все это, я вдруг отмочил нечто совершенно для себя неожиданное — подошел к гробу, нагнулся и поцеловал кореша в лоб. Постоял еще с минуту и, повернувшись ко всем жопой, пошел на выход.

Я почему-то люблю кладбища, и сейчас, когда черная толпа осталась за деревьями, я замедлил шаг — просто шел по тишине, свежести, наслаждался прогулкой. Кожу приятно холодила густая тень кладбищенских деревьев, а иногда солнечные зайчики прорывались сквозь зеленые щиты и щекотали мне шею, затылок, руки.

Я вышел из ворот и тут же поднял руку — пользоваться в такой духоте общественным транспортом слишком для меня тяжко. Уже сидя в машине, уже куда-то двигаясь (пробка за это время успела рассосаться), я начал непроизвольно хихикать, абсолютно по-идиотски. Это нервное — я напрочь забыл, какой адрес я назвал бомбиле. То есть куда я хочу (решил) поехать, я узнаю только по прибытии в пункт назначения.

ГЛАВА 7, которую вполне можно было бы вырезать

Совершенно неожиданно такси привезло меня к «Серне». Неожиданно — потому, что это было похоже на перемещение во времени на два года назад. Это тогда я в С. дневал и ночевал, как и все сливки московской негодяйской аристократии. Здесь можно было пересечься с членами околофутбольных банд, найти модных музыкантов (понятно, известных только среди «альтернативной» молодежи), здесь ежевечерне можно было найти вписку на ночь и на ту же ночь — молодого мяса. Здесь дрались, трахались, курили план и уходили в слюни, здесь сочиняли всякую муру. Здесь была всамделишная жизнь, ее бульон, квинтэссенция. Здесь можно было увидеть мулатку за соседним со скинами столиком (мулатка — это, естественно, Джой). Здесь никогда не было фэйсконтроля и секьюрити. В то ставшее (за рекордно короткий срок) легендарным лето завсегдатаи сами выполняли эти обязанности. На ура и в охотку.

Та зима 98-го и то лето 99-го сделали из меня в 2001 старого пердуна. Волей-неволей я сравниваю все тусовки — с той, никогда не прерывающейся тусой, нынешние драки — с теми честными махачами, всех чикс — с обворожительными и нестрогими серновскими подружками. Эээх. Сравниваю и пержу, как дед: «А вот в мое время…»

Ад, Серна-сгеw в прошлом. Приезжать сюда теперь… Ну разве что за по-прежнему недорогим пивом. Оставленное — яд, и низкая себестоимость наливания в «Серне» не оправдывает и не покрывает причины этого желания — тоски по ушедшему времени. Тосковать по прошлому глупо, а приезжать ради этого на места тоски — глупо даже на уровне обсуждения с самим собой. Прошлый год меня научил — в вопросах «потосковать» нельзя идти по соблазнительному пути самоковыряний и пр. — завязнешь.

Короче, сам не понял, чего меня сюда занесло. Тем более, что последние апологеты «Серны» и чиксы собираются ближе к вечеру, чуть разбавляя собой сборища непонятной молодежи, которая прослышала, что «Серна» — это круто!» аккурат к тому моменту, когда поезд уже ушел. А сейчас — день-деньской. Только по привычке, вопреки приказу из поврежденного жарой и летающей бутылкой мозга, ноги занесли меня внутрь заведения. Первое, на что я обращаю внимание и что меня приятно удивляет, — работающий и справляющийся со своей работой кондиционер. В такой прохладе грех не задержаться под пару пива, и я решаю не грешить.

Даже во времена, которые теперь — легенда, основной доход бритоголовому Рудольфычу, капитану Серна-сгеw, приносили не мы вечером, а белые воротнички днем. И сейчас большая часть столиков занята жирными боровами с дипломатами и мобилами. Они начинают недовольно сопеть и коситься на меня из-под жирных бровей. Я запросто могу испортить им аппетит, но не хочу, настроение не то. Так что я скромно беру первую кружечку и ползу в угол. В выборе места не надо искать каких-то моих скрытых комплексов — просто в углу самый удобный столик и через витрину открывается вид на Пятницкую.

Самый мощный кайф наступает за одну десятую секунды до глотка. Когда уже губами ощущаешь прохладу этого пива, нос улавливает горький аромат и вся душа раскрывается навстречу пенной струе…Когда я вышел на Пятницкую улицу, жара уже спала, только от асфальта шло приятное парение (где-то через пару часов после первой кружки побрызгало дождичком). Я не спеша, загруженный плескавшимся у самой глотки алкоголем, шел по своей любимой улице, которая дом за домом раскрывалась мне навстречу, и приходилось прикладывать определенные усилия, чтобы держать окружающее пространство в фокусе. Второй раз за день воздух впитал в себя оттенки пурпура. Только утром, на мосту, этот цвет был грязно-вонюч, это был простой смог, а сейчас цвет воздуха благороден, его окрашивает закатное солнце. В самом освещении этого времени суток было что-то настолько щемящее, что я, насколько был в состоянии к подобным движениям души, заволновался. Очень захотелось с кем-то поговорить. Еще несколько минут назад, в «Серне», у меня был выбор (хоть и скромный) собеседников, но нужен был кто-то близкий, перед которым не надо было бы изображать самого себя.