Михаил Салтыков-Щедрин - Благонамеренные речи

• Название: Благонамеренные речи
• Автор: Михаил Салтыков-Щедрин
• Жанр: Классическая проза

«Благонамеренные речи» М. Е. Салтыкова-Щедрина (1826–1889) – это художественное исследование «основ» современного ему общества. «Я обратился к семье, к собственности, к государству и дал понять, что в наличности ничего этого уже нет, что, стало быть, принципы, во имя которых стесняется свобода, уже не суть принципы, даже для тех, которые ими пользуются». Защиту и пропаганду изживших себя «основ» Салтыков-Щедрин называл «благонамеренностью» и показал, как ложь и лицемерие правящих классов скрываются под масками благонамеренности и добропорядочности.

---

К таким именно обманывающим доверие начальства карьеристам принадлежал и Петенька Утробин. В 1860–1861 годах он был прогрессист; в 1862 году он поглядывал по сторонам и обнюхивал, чем пахнет; в 186* году – прямо объявил себя консерватором.

Петенька не шутя вознамерился сообщить блеск фамилии Утробиных. Уже в школе он смотрел государственным младенцем, теперь же, в тридцать пять лет, он прямо и не шутя мнил себя государственным человеком en herbe.[61] Носились слухи, что в ресторане Бореля, по известным дням, собирается какая-то компания государственных людей en herbe (тут были и Федя, и Сережа, и Володя, и даже какой-то жидок, которому в воображаемых комбинациях представлялась блестящая финансовая будущность), душою которой был Петенька Утробин и которая постоянно злоумышляла против установленных порядков. Там, за изящным обедом, обсуждались текущие правительственные распоряжения (ou allons-nous![62]) и развивались насущные государственные вопросы (je ne vous dis que Гa![63]). В заключение, компания, закончив свои занятия, отправлялась в цирк или в театр Буфф.

Сам Петенька не готовил себя специально ни по какой части, но действовал с таким расчетом, чтоб быть необходимым всюду, где бы ни пришлось. Только военную, морскую и финансовую части признавал он стоящими вне его компетентности. Военную – потому что тут был уже кандидатом какой-то полководец, состоявший, в ожидании, на службе у некоего концессионера; морскую – потому что боялся морской болезни; финансовую – потому что не смел обойти жидка, у которого постоянно занимал деньги. Ко всем прочим частям он готовился неуклонно и каждую ночь, ложась спать, разрешал, хотя кратко, по одному государственному вопросу.

Вопрос: Какое необходимо образование для высших классов?

Ответ: Классическое, ибо только высшие классы обладают необходимым для чтения Кошанского («Universus mundus»,[64] мелькает в это время в его голове) досугом.

Вопрос: Какое необходимо образование для средних классов?

Ответ: Реальное, с таким, впрочем, расчетом, чтобы каждый был обучаем в пределах своей специальности, не вторгаясь в специальности других.

Вопрос: Какое наиполезнейшее образование для низших классов?

Ответ: Никакого. Должны быть воспитываемы в страхе божием.

Вопрос: Есть ли необходимость, при управлении известною частью, знать составные части ее механизма и действие сих последних?

Ответ: Не только нет необходимости, но даже вред, ибо дает повод к умствованиям. Необходим лишь дар сердцеведения и удача в выборе подчиненных чиновников.

Вопрос: Нужен ли суд присяжных?

Ответ: С удобством может быть заменен судом постоянных дворянских заседателей, коим необходимо присвоить приличное содержание, снабдив притом надлежащими от начальства наставлениями.

И так далее.

Решивши таким образом насущные вопросы, он с таким апломбом пропагандировал свои «идеи», что не только Сережа и Володя, но даже и некоторые начальники уверовали в существование этих «идей». И когда это мнение установилось прочно, то он легко достиг довольно важного второстепенного поста, где имел своих подчиненных, которым мог вполне развязно говорить: "Вот вам моя идея! вам остается только развить ее!" Но уже и отсюда он прозревал далеко и видел в будущем перспективу совсем иного свойства…

Тем не менее и у этого человека был червь, который грозил подточить все эти импровизированные перспективы: он по уши погряз в долгах. Игра в государственные подростки составляла лишь малую часть его существования; большая часть последнего была посвящена женщинам, обжорству и вину. Нынешние кокодессы не любят ни домашнего очага, ни так называемого «света», ни женщин его, ни его удовольствий. Они любят нанять женщину (иногда даже в кредит) и пользоваться ею на всей своей воле, как пользуются стаканом хорошего вина или вкусным блюдом. Поэтому нет ресторана, в котором они не были бы кругом должны, нет кокотки, которой бы они, в конце концов, самым постыдным образом не надули. Часто эти подвиги сходят с рук, но иногда они влияют на ход карьеры и даже получают трагический конец.

Петенька был именно в подобном положении, так что в последнее время у него окончательно закружилась голова. Почти беспрерывно он обращался к отцу с требованием денег, и надо отдать справедливость генералу, он редко отказывал. Выкупные свидетельства сбывались одно за другим и вырученные деньги отсылались в Петербург на поддержание Петенькиной карьеры. Но когда на дне шкатулки оказались какие-то смешные остатки, то генерал застонал. Он не спросил себя, чем он будет жить лично (у него, впрочем, оставалась в резерве пенсия), – он понял только, что посылать больше нечего.

В эту минуту приехал Петенька. Он явился взбешенный и совершенно не понимающий, каким образом могло случиться, что денег нет.

* * *

Свидание двух генералов было странное. Старый генерал расчувствовался и пролил слезы. Молодой генерал смотрел строго, как будто приехал судить старика. «Раб лукавый! – как бы говорил его холодный, почти стеклянный взор, – куда ты зарыл вверенный тебе талант?»

Старик, впрочем, не приметил этого с первого раза. Он помолодел и стряхнул с себя сонливость. С почти детскою жадностью расспрашивал он об увольнениях, перемещениях, определениях, о слухах и предположениях, но молодой генерал на все вопросы отвечал нехотя, сквозь зубы. Наконец зашла речь и о деньгах. Старый генерал как бы сконфузился и только вздыхал; но молодой генерал настаивал. Тогда старик изложил положение дел довольно подробно и даже связно. Оказывалось, что воплинская экономия, со всеми ее обезлесенными угодьями, стоит много-много двадцать тысяч рублей; сверх того, оставалось еще одно выкупное свидетельство в десять тысяч рублей. В сумме все состояние фамилии Утробиных представляло ценность отнюдь не свыше тридцати тысяч рублей.

– Это черт знает что! – фыркнул молодой генерал.

– Да, друг мой; еще я, благодаря пенсиону, могу кой-как концы с концами сводить… – заикнулся было старый генерал.

Но молодой генерал уже окончательно вышел из себя и не дал ему окончить.

– Вы! вы! "вы можете"! еще бы… вы! Вы посмотрите только, как вы живете… вы! это что? это что? – восклицал он бешено, указывая пальцами на хаос, царствовавший в комнатах, и на изрытый берег Вопли, видневшийся через отворенную балконную дверь.

Старый генерал ни слова не сказал в ответ. Он покорно понурил седую голову, словно сознавая себя без оправдания.

– Вы! – продолжал между тем молодой генерал, расхаживая тревожными шагами взад и вперед по кабинету, – вы! вам нужна какая-нибудь тарелка щей, да еще чтоб трубка «Жукова» не выходила у вас из зубов… вы! Посмотрите, как у вас везде нагажено, насрамлено пеплом этого поганого табачища… какая подлая вонь!

Наконец он остановился против отца и пустил ему в укор:

– Но объясните же наконец, каким образом это могло случиться? Говорите же! что такое вы тут делали? балы, что ли, для уездных кокоток устроивали? Говорите! я желаю знать!

– Мой друг! я… я… ты сам отчасти… В последнее время… требования денег…

– Ну да! вот это прекрасно! Я – виноват! Я – много требовал! Я!! Je vous demande un peu![65] А впрочем, я знал зараньше, что у вас есть готовое оправдание! Я – должен был жить на хлебе и воде! Я – должен был рисковать своею карьерой! Я – должен был довольствоваться ролью pique-assiette'a[66] при более счастливых товарищах! Вы это, конечно, хотите сказать?

– Сохрани бог, мой друг! но…

– Без всяких «но»! Point de «mais», mon pere![67] Я очень хорошо понимаю и вижу! Я зараньше знаю все, что вы можете сказать! О! я травленый зверь, mon pere, меня провести не так-то легко! Ионы… Агнушки! – вот куда дозволительно бросать деньги! Им дома покупают, им отдают домашнюю движимость, им – всё! А сын – что такое сын?! On l'engendre – et tout est dit![68] И за это он обязывается почитать родителей и целовать у них ручки… ces chers parents![69] Нет, вы скажите, зачем вы, вместо того чтоб действовать, извлекать, добывать ценности, в нелепые пререкания с Стреловым вошли?

– Но, друг мой, он-то и есть та причина…

– Нет, вы, вы, вы! Он доставал вам деньги! он умел это! И, конечно, он сумел бы достать и теперь! он нашел бы, из чего извлечь пользу! Вы! разве вы имеете понятие о том, что у вас есть? Разве можно поверить, чтобы всё… чтобы не было… ну, пустоши какой-нибудь… une prairie… une foret…[70] А он… в пререкания входит! Ему, изволите видеть, оскорбительно, что в виду его усадьбы поселился честный труженик… oui, un honnete travailleur,[71] который, быть может, потом и кровью…

Петенька так расчувствовался, что произнес последние слова почти дрожащим голосом ("au fond je suis democrate!"[72] мелькнуло в его голове). В это же самое время он взглянул в окно.

– Э! да он там премило устроился! – воскликнул он, – целый городок… право!