Игорь Мусский - 100 великих мыслителей

• Название: 100 великих мыслителей
• Автор: Игорь Мусский
• Издательство: Вече
• Жанр: Философия
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-9533-3976-6

«100 великих мыслителей» — очередная книга серии «100 великих» освещающая жизнь и творческие поиски самых известных титанов человеческой мысли. В их ряду читатели встретят Конфуция и Пифагора, Платона и Аристотеля Маркса и Канта, Розанова и Вернадского, Фрейда и Жан-Поля Сартра.

---

«Смысл творчества. Опыт оправдания человека» — работа, которая принесла Бердяеву известность философа. «Книга эта была написана единым, целостным порывом, почти в состоянии экстаза. Книгу эту я считаю не самым совершенным, но самым вдохновенным своим произведением, в ней впервые нашла себе выражение моя оригинальная философская мысль. В нее вложена моя основная тема». Эта тема — эсхатология, «конец света». Смысл любого творческого акта — не в накоплении культурного потенциала самого по себе, а в приближении «конца», или, точнее, преображения мира. «Творческий акт в своей первоначальной чистоте направлен на новую жизнь, новое бытие, новое небо и новую землю». О новом небе и новой земле речь идет в Апокалипсисе. Вслед за Н. Федоровым, к которому он относился с большим пиететом, Бердяев толкует «Откровение святого Иоанна» как предостережение человечеству: «конец мира» должен обернуться не гибелью его, а восхождением на новую ступень, которую человечество призвано достичь своими усилиями, но по воле Господа.

В годы первой мировой войны Бердяев выступил с серией статей о русском национальном характере, которые затем собрал в книге «Судьба России» (1918). Он говорил об «антиномичности» России: это самая анархичная, самая безгосударственная страна и одновременно самая бюрократическая, обожествляющая государство и его носителей; русские — самый «всемирно-отзывчивый», нешовинистический народ, и одновременно у русских дикие проявления национальной ограниченности. Наконец, — свобода духа; русские вольнолюбивы и чужды мещанской ограниченности, и вместе с тем Россия — «страна неслыханного сервилизма». Из этого круга есть только один выход: раскрытие внутри самой России, в ее духовной глубине мужественного, личного, оформляющего начала, овладение собственной национальной стихией, имманентное пробуждение мужественного светоносного начала. Не надо призывать «варягов», искать себе на стороне вождей, ждать из-за кордона руководящей помощи, только пробуждение национального самосознания спасет Россию.

И еще одна беда России — устремленность к крайнему, предельному. «А путь культуры — средний путь. И для судьбы России самый жизненный вопрос — сумеет ли она себя дисциплинировать для культуры, сохранив все свое своеобразие, всю независимость своего духа». Бердяев мыслит национальными категориями: национальное единство, по его мнению, глубже, прочнее единства партий, классов и всех других преходящих исторических образований. Национальность мистична, таинственна, иррациональна, как и всякое индивидуальное бытие. А индивидуальность, личность для Бердяева главное. Поэтому он отвергает космополитизм.

«Космополитизм и философски, и жизненно не состоятелен, он есть лишь абстракция или утопия, применение отвлеченных категорий к области, где все конкретно. Космополитизм не оправдывает своего наименования, в нем нет ничего космического, ибо и космос, Мир есть конкретная индивидуальность, одна из иерархических ступеней. Образ космоса также отсутствует в космополитическом сознании, как и образ нации… К космической, вселенской жизни человек приобщается через жизнь всех индивидуальных иерархических ступеней, через жизнь национальную… Кто не любит своего народа и кому не мил конкретный образ его, тому не мил и конкретный образ человечества».

Вполне естественно, что Бердяев не мог остаться в стороне от великих и трагических событий 1917 года. Февральская революция инициировала новый всплеск его публицистической деятельности: статьи Бердяева в газете «Русская свобода» — интереснейший документ эволюции интеллигентского сознания в этот период от эйфории к острому разочарованию. Однажды, когда на усмирение народа были брошены войска, философ обратился к солдатам с призывом не стрелять, его послушались.

Бердяев много выступает перед самой пестрой аудиторией, пользуется колоссальным успехом, он — один из организаторов возникшей в 1918 году Вольной Академии Духовной Культуры, а в 1920 году даже становится профессором Московского университета. На Октябрьский переворот он откликнулся статьей «Духи русской революции» в знаменитом сборнике «Из глубины» (1918) и книгой «Философия неравенства. Письма к недругам по социальной философии», написанной в 1918 году, но вышедшей лишь через пять в Берлине.

Эта книга — первая в серии глубоких и мучительных размышлений о крахе освободительного движения в России, размышлений, которые не оставляли Бердяева до самой смерти, приобретая разную окраску. Бердяев не боролся с большевиками, но они боролись с ним. Он вел интенсивную духовную работу, ему мешали. Писал книгу «Смысл истории». Создал «Вольную академию духовной культуры» (зарегистрированную в Моссовете), которая первоначально заседала в квартире философа, а затем — где попало. В 1920 году он был избран профессором МГУ. В том же году был арестован. На Лубянке Бердяева допрашивал сам Дзержинский. Не дожидаясь вопросов, Бердяев прочитал целую лекцию о своих взглядах. Говорил он минут сорок пять. Дзержинский внимательно слушал. Затем приказал своему заместителю освободить Бердяева и доставить домой на автомобиле. В 1922 году его опять арестовали. На этот раз дело обернулось высылкой из страны. Осенью в составе большой группы ученых (не только философов) Бердяев выехал за границу.

В Берлине Бердяев много пишет, выступает, создает с единомышленниками Русский научный институт и становится деканом его отделения. Участвует в создании Религиозно-философской академии. Постепенно он отдаляется от белой эмиграции. Происходит фактический разрыв с ее главным философским авторитетом — П. Б. Струве. Бердяева, по его словам, отталкивала «каменная нераскаянность» эмиграции, ее неспособность извлечь уроки из прошлого. В свою очередь эмигрантская интеллигенция не могла простить Бердяеву попыток найти глубинный смысл в социалистических идеях, сблизить христианские и коммунистические идеалы, очистив последние от лжетолкований и извращений. Важнейшие публикации этого периода: «Смысл истории. Опыт философии человеческой судьбы» (Берлин, 1923) и «Миросозерцание Ф. М. Достоевского» (Прага, 1923).

Неожиданно большой, всеевропейский резонанс вызвала брошюра, которой сам автор не придавал слишком большого значения: «Новое средневековье. Размышление о судьбе России и Европы» (Берлин, 1924). Она сделала Бердяева самым известным представителем нашей философской эмиграции на Западе (Любопытный эпизод в годы фашистской оккупации в Париже Бердяев ждал ареста после первого визита немцев, но все обошлось, по слухам, из-за того, что среди нацистских «бонз» нашелся старый почитатель этой статьи.). Среди знакомств этого времени особенно важной была встреча с Максом Шелером, крупнейшим представителем немецкого философского «авангарда». Берлинский период (1922–1924) закончился переездом в Париж. В Париже продолжалась деятельность в Религиозно-философской академии, которая была туда перенесена.

С 1926 года Бердяев был в течение 14 лет редактором журнала «Путь», объединившего философов-эмигрантов. Он был лояльным, склонным к диалогу редактором, и это позволило журналу выжить, несмотря на атмосферу жестких споров и размежеваний. Бердяев собрал вокруг себя «левые христианские элементы» и боролся с реакционерами, придавая особое значение сражению за умы молодежи.

Дом Бердяева в Кламаре (пригород Парижа) становится своеобразным клубом французской интеллигенции, где собираются блестящие умы: Мунье, Маритен, Марсель, Жид и др. Последователи отмечают большое влияние Бердяева на представителей левой католической молодежи, собравшихся вокруг философа-персоналиста Э. Мунье. Сам Бердяев говорил, что он принес на Запад эсхатологическое чувство судеб истории, сознание кризиса исторического христианства, конфликта личности и мировой гармонии, русскую экзистенциальность мышления и критику рационализма, религиозный анархизм и идеал религии Богочеловечества.

Нельзя сказать, что отношения Бердяева и французской культуры были безоблачными. Французов настораживала страстная категоричность его проповедей, Бердяеву же не нравилась у французов «закупоренность в своем типе культуры». Но в то же время мало кого из русских философов-эмигрантов можно хотя бы сравнить с Бердяевым по глубине воздействия на довоенную европейскую культуру.

Годы войны Бердяев провел в оккупированной Франции, ненавидел захватчиков, но активного участия в Сопротивлении не принимал. Остро переживал судьбу России, радовался ее победе над Гитлером. Одно время намеревался вернуться на родину, но разгул сталинизма отпугнул его. Тяжелое впечатление произвела на него история с Ахматовой и Зощенко.

В 1947 году Кембриджский университет, отвергнув кандидатуры К Барта и Л. Маритена, удостоил Бердяева степени почетного доктора. До него такой чести из русских удостоились только И. Тургенев и П. Чайковский. Через год Бердяева не стало. Незадолго до кончины он писал: «Я очень известен в Европе и Америке, даже в Азии и Австралии, переведен на много языков, обо мне много писали. Есть только одна страна, в которой меня почти не знают, — это моя родина. Это один из показателей перерыва традиции русской культуры. После пережитой революции вернулись к русской литературе, и это факт огромной важности. Но к русской мысли еще не вернулись…». Из важнейших публикаций 1930-х — 1940-х годов надо отметить любимую книгу Бердяева «О назначении человека. Опыт парадоксальной этики» (Париж, 1931) и «Опыт эсхатологической метафизики. Творчество и объективация» (Париж, 1947). Последние многочисленные публикации у нас работ Бердяева, издания его коллег по эмиграции — свидетельство возвращения страны к прерванной философской традиции.