Эрхард Дикс - Тревожная служба. Сборник рассказов

• Название: Тревожная служба. Сборник рассказов
• Автор: Эрхард Дикс
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1978

Рассказы, помещенные в сборнике, посвящены тревожным будням воинов Национальной народной армии и пограничников ГДР. Авторы повествуют о напряженной боевой учебе солдат и офицеров вооруженных сил, призванных защищать безопасность социалистической Германии, о романтике армейской службы.

Увлекательный сюжет рассказов привлечет к книге интерес широкого круга читателей.

---

За оконцем начало светать. Свет фонаря понемногу тускнел, и Мертенс погасил его.

— «Благоприятные обстоятельства», — сказал он задумчиво. — Не кажется ли тебе эта фраза в деле слишком неопределенной? — Мертенс задал этот вопрос спокойно, как само собой разумеющийся.

— Я помнил Мертенса, который воспитывался в понятии «кровь и честь», Мертенса, который верил в «расу господ». Однако ты не выдал меня, когда я прямо высказал свои взгляды и даже угрожал тебе! И тем не менее сомнения были, хотя я никогда не забывал, что ты промолчал тогда.

— Я был в полной растерянности и не знал, что делать, — сказал Мертенс все так же задумчиво. — Я уважал тебя и вдруг узнал, что мы враги. «Прежде чем я стану стрелять в русских, я поверну свое оружие против тех, кто избивал моего отца» — ведь так ты сказал мне в ту ночь?

— И ты запомнил? — изумился Бентхайм. — Это же почти слово в слово то, о чем я говорил.

— Да, это точные твои слова, — подтвердил Мертенс. — Они долго еще звенели у меня в ушах. Я не мог тебя видеть, так глубоко ты меня ранил, хотя и говорил о тех, кто издевался над твоим отцом. Это в какой-то мере оправдывало твою угрозу: «Если будет нужно, то и в тебя!»

— Ты запомнил и это? — произнес Бентхайм все еще в изумлении. — Все мои слова... А ведь любого из них было бы достаточно, чтобы отдать меня под трибунал.

— Но они бы расстреляли тебя, — сказал Мертенс. — Я это знал, потому и молчал. Но при этом сам себя считал предателем.

— Предатель, который никого не предавал.

— «Тот, кто утаит правду, тот предаст фюрера и рейх». Это крепко мне вдолбили. — Мертенс взглянул на Бентхайма. Тот стоял, отвернувшись к окну. Наконец он повернулся и внимательно посмотрел в лицо своего собеседника, казавшееся бледным в матовом свете занимавшегося утра.

— А если бы мне полагался не расстрел, а несколько лет каторги, ты донес бы на меня?

В вопросе прозвучал явный вызов.

Вольфганг медлил. Казалось, он проверяет себя, проверяет того, прежнего Мертенса. Наконец он проговорил:

— Мне кажется — да....

Бентхайм медленно отошел от окна, остановился перед майором, положил обе руки на его плечи.

— Спасибо, Вольфганг! Я понимаю, как тяжело тебе было.

— Да, нелегко! — Мертенс усмехнулся. — И все-таки твои слова, которые врезались мне в память, возымели тогда свое действие. Они помогли мне, пока я скрывался от своих, помогли подготовиться к переходу к партизанам, правда, из этого ничего не получилось.

Бентхайм снова сел.

— Рассказывай дальше, — попросил он. — Вас кто-нибудь предал?

— Нет, никакого предательства не было, — сказал Мертенс. — Скорее всего, случайность. В ночь мы должны были отправиться к партизанам, чтобы с рассветом быть далеко в лесу. Было около трех часов ночи. Мы уже собрались и хотели уходить, как невдалеке послышался шум мотора и фары осветили дом старика. Мы с Надей были в это время в сарае, готовые в дорогу. Я решил бежать. Сарай находился почти на опушке леса. В стенах были щели, через которые по утрам проникали лучи солнца. Я вырвал две доски — они были гнилые, мне это удалось легко и без шума. Но Надя вдруг остановилась. Броневик и мотоциклы затормозили у домика. Мотоциклисты спрыгнули с машин, двое остались у пулемета. «За кем они?» — испуганно прошептала Надя. Мы услышали, как в дверь застучали прикладами автоматов.

Надин дед открыл дверь. Они даже не стали входить в дом, а, схватив старика за бороду, заорали: «Где партизаны? Показывай дорогу!»

Оцепенев от страха, мы с Надей стояли, прижавшись друг к другу так близко, как никогда раньше. Видно было, как дед отрицательно качал головой, как они его волокли, громко выкрикивая: «Где ты был вчера? Мы знаем все! А ну, живо!» Я так никогда и не узнал, была ли это случайность или они действительно выследили связи старика с партизанами.

— Не исключено, что у них были только подозрения и они его провоцировали, — сказал Бентхайм.

— Возможно, и так, — кивнул Мертенс. — Но совершенно ясно, что они меня не искали и понятия не имели о нашем предполагаемом побеге. Судя по всему, сарай они не собирались обыскивать, но тут произошло самое ужасное. Надя потеряла самообладание. Вернее, она просто не могла больше этого вынести. Фашисты сбили старика с ног, беспощадно колотили его и, наконец, приставили к его виску автомат. В этот момент Надя бросилась к двум эсэсовцам, терзавшим ее деда. Ее крик был заглушён автоматной очередью. Надя бросилась к старику, потом вскочила и схватила удивленного убийцу за горло. Он сбил ее с ног.

Стоя в сарае, я лихорадочно искал выход. Но что можно сделать в такой ситуации? До меня донеслось, как один из фашистов сказал: «Что это за птичка К нам выпорхнула? И даже поет по-немецки». Он грубо тряхнул ее и заставил встать. «Пойдем, детка, — сказал шарфюрер СС, который только что застрелил деда. — С тобой я займусь с большей охотой, чем со стариком». Он отдал другому автомат. «Я с нею на несколько минут схожу за сарай, для небольшого допроса». Тот ухмыльнулся и отошел к мотоциклу.

Я видел, как эсэсовец толкнул Надю к стене сарая, как раз к тому месту, где был пролом. Видел, как он срывал с ее плеч платье и ухмылялся. Надя отчаянно сопротивлялась. Но эта борьба не могла долго продолжаться. Эсэсовец был рослый и сильный, он больше забавлялся, чем боролся. А я стоял рядом за стеной и смотрел на все это! Можешь ты себе представить, что это было? В двух шагах от тебя отчаянно борется с насильником девушка, которую ты любишь, а ты сидишь в клетке!

— Из которой был выход, — подсказал Бентхайм.

— Да, дыра, через которую мы собирались бежать. Именно ею я и воспользовался! Не могу сказать в точности, как это произошло и что было потом, все это помнится лишь как обрывки какой-то ужасной картины...

— Так ты ей помог? — Бентхайм с облегчением вздохнул. — Ты помог ей бежать?

Мертенс посмотрел на полковника. Казалось, он усмехнулся, а может, это только показалось.

— В ту пору мне ничего не было известно. — Он не стал ожидать дальнейших вопросов и продолжал: — Я наконец выскочил из сарая и ударил насильника в лицо с такой силой, какой, кажется, у меня никогда в жизни по было. Это произошло молниеносно, Я только успел заметить, как длинный эсэсовец повалился на землю. И еще я видел Надино лицо, ее глаза, в которых стоял ужас и изумление. Я крикнул: «Надя! Скорее в лес! В лес!» — и не узнал собственного голоса. Тем временем долговязый эсэсовец пришел в себя, и мы схватились. Он был сильнее меня, но я сумел прижать его и видел лишь его лицо, его горло. Не знаю, сколько я его держал. Секунду, минуту? Мне не было видно Надю. Удалось ли ей убежать? Я думал только об одном — о том, чтобы держать до тех пор, пока хватит сил. Я думал об этом, пока у меня не померкло сознание.

— И ты не знал, что с Надей? — спросил Бентхайм и удивился, что произносит это имя, как имя близкого человека.

— Не знал, — ответил Мертенс. — Я ничего не знал. Когда очнулся от боли, понял, что лежу в каком-то темном сарае. Вместе со мной там находились еще несколько человек — изможденных, оборванных, молчаливых. Это были дезертиры, приговоренные, как и я, к смертной казни. Хотя нет, не все были дезертирами. Один, например, был приговорен за то, что отказался участвовать в экзекуции. Имя этого человека Фриц Бергман, он был из Эссена. Он первый заметил, что я пришел в себя, — оказывается, я целый день лежал без сознания. От него же я узнал, что эсэсовский патруль подобрал только меня. Это позволило надеяться, что Наде удалось спастись. На душе стало легче, — но крайней мере, моя смерть не будет бессмысленной.

Мертенс испытующе взглянул на Бентхайма.

— Знаешь ли ты, что это такое — в девятнадцать лет ожидать неминуемой смерти? — Он сделал отрицательный жест рукой. — Ты не знаешь этого. И я больше не хочу этого знать. Впрочем, мои воспоминания, вероятно, кажутся тебе слишком сентиментальными. Но что поделаешь... Я лежал на нарах — смертник среди смертников, с той лишь разницей, что был самым молодым из всех арестованных. У меня не было невесты или жены, как у других, но перед моими глазами стояло лицо, и я видел только его. Это была Надя, самая женственная и самая любимая, которой я не осмеливался признаться в своей любви и которую — мне очень хотелось на это надеяться — я спас ценой собственной жизни. Думая о неминуемой смерти, я представлял себя героем, погибшим за девушку, которую даже не поцеловал. — Мертенс грустно улыбнулся.

— Сколько дней вы ожидали? — спросил Бентхайм.

— Одну ночь. Примерно столько же, сколько мы с тобой разговариваем.

Приближался рассвет, и лес словно замер в ожидании первых птичьих голосов. Но пока все было тихо. Оба офицера молчали, думая каждый о своем.

— Ночь длилась целую вечность. Ночь, ужаснее которой не было ничего в моей жизни. Хотя теперь, в воспоминаниях, она кажется даже романтичной. Утром со скрипом открылась широкая дверь, и в ней показалась голова старого ефрейтора. Я до сих пор помню его лицо, хотя видел этого человека всего один раз. «Они пришли, — сказал он. — К сожалению, я ничем не могу вам помочь». Затем голова исчезла и дверь захлопнулась. А через несколько секунд вновь открылась, уже по приказу. Команда «Выходи!» прозвучала как-то неожиданно. Я словно сейчас слышу ее и вслед за нею спокойный голос Бергмана: «Ну что ж, пошли!»