Борис Казанов - Роман о себе

• Название: Роман о себе
• Автор: Борис Казанов
• Жанр: Природа и животные

От издателя. "Роман о себе" - произведение большого мастера прозы. Оставляю читателям его содержание, скажу лишь о стиле, особой языковой материи, передающей обостренное, нервное состояние героя, фатально разлученного со своей Герцогиней (такое имя имеет Муза в романе) и водящего пером как бы не по листу бумаги, а прямо по живой натуре

---

Какие могли быть у меня проблемы в Москве? Печататься? Только пиши!…

В этот вечер я выкинул из головы зловещее предсказание Шкляры. Заодно освободил от него место и в своей душе. Почувствовав облегчение, выбрался на открытое пространство…

Отсюда-то и начинался самый бег!

Пересеченная местность с отлогими подъемами и спусками и сейчас выглядела великолепно, разноосвещенная проглянувшим солнцем. Еле удержался, чтоб не побежать; так у меня отозвались на нее мускулы ног. На склонах трудились люди, я увидел хороший валун и сел здесь понаблюдать.

Та косилка, что срезала калиновый куст, тарахтела неподалеку. Косили последнее, самое лучшее у нас, третье сено. По-теплому одетые бабы сгребали граблями отаву, подавали мужикам, те набивали силосную яму, пересыпая сено солью, укладывая до голодной весны. На дальних склонах, возле автострады с двумя шоссе, подсеивали озимое поле, пострадавшее от ветра. Там ходили люди у мешков с семенным зерном. Работала сеялка в прицепе с трактором «Т-31». Обычно возле шоссе я поворачивал к болоту, которое и было венцом. Но этот яркий луг, разлившийся, как сияние, с бабами и громыханием косилки, согревал меня. Там давал концерт неизвестно откуда взявшийся мичман. Вызывая ужас восторга, он колесил, наезжая на баб на велосипеде, округляя ноги, чтоб не зацепиться широкими колошинами за велосипедную цепь.

Достал письмо Натальи, но помедлил его вскрывать. Может, этот луг еще недостаточно меня согрел, чтоб отозвались ее милые нежные слова? Я был уверен, что Наталья никогда не предаст меня. Истина в том, что я и в творчестве связан с ней вместе. На Шантарах и риск, и всякие забавы оттого и запали в душу, что в них заложена недолговечность. Даже любовь, если вдруг и возникала, тотчас воспринималась, как будущее воспоминание. Вот когда окончательно померкнут этот луг и та поляна, где Наталья собирала грибы, - тогда я и стану одинок. Наталья не виновата в том, что померкли поляна и луг. Как не будет виновата и Туя, которую скоро встречу, что погаснут для меня маяк Датта и река Хута. Жизнь так вела, что я все потерял.

Глава 37. Белая башня

Пройдет всего несколько лет, и в мою жизнь ворвется новая любовь, и случится еще одна рыбалка.

Раскрываю последнюю папку своих рукописей. Вот в этой папке, что я открыл, похоронен роман «Белая башня». В его основе встреча с Туей и то, что пережил на маяке Датта, куда поехал, поддавшись на уговоры случайного приятеля Гриппы. Там я испытал любовь или что-то близкое к ней, впервые поставив на карту свою судьбу с Натальей. Все, что могло там произойти, перечеркнула рыбалка в отрогах Сихотэ-Алиня, на горной реке Хуту.

Роман загублен, остался в рукописи, дневниках. Ушли, растаяли любовь к Туе и маяк на скале. Уже не думая ни о каком романе, я хочу разобраться и понять: предвещала ли встреча на маяке желаемое будущее? Мог ли его удержать, не выронить из рук? Я хочу отгадать, хоть я никогда не отгадаю: где обитала моя Герцогиня? В том скворечнике со слуховым окном, куда залетел солнечный луч? Или у моря, в белой башне на высокой скале?

Начав «Роман о себе» с ночного плавания возле Пасхи, я, помнится, растерялся: как можно, ничего не испытывая, спасаться и жить? Зачем, для чего, собственно, если смысл жизни отнят, потерян, а судьба лишь подстраивает каверзы и ловушки, сама же выпутываясь из них? Можно ответить и так: «для чего-то было нужно» - словами Владимира Яковлевича Лакшина. Разве я не ломал голову над такой загадкой, как Счастливчик? А уж, видно, он не последний из тех, кого сумел сотворить неукротимый дух!

Нет, годы не делают мудрее! Да и что в ней, в мудрости, если она не по душе? «Как только, послушавшись голоса рассудка, человек остановится, как только скажет себе: «Это правда, я безумец, куда я шел?» - так страсть крикнет ему: «А я? Значит, я обречена на смерть?” - мне нравятся эти строки Альфреда Мюссе.

Уже готов побиться об заклад с самим собой, что прокачусь в прошлое безрезультатно. Или я к чему-то приблизился, смещая времена? Жизнь только исчисляется временем. Жизнь, как и время, течет. Уж если в нее вдаваться, то полезнее, может быть, все замыкать промежутком одного дня или одной минуты. В такой минуте и прячется суть. Потому что она ни от чего не зависит. Не здесь, так там она тебя все равно найдет.

Было: закончил рейс на китобойце «Тамга». Пришли на отстой: Ванино, воздух желт, жара. Ресторан «Дельфин», коктейль «Три мандарина» и синь Татарского пролива. Везде царствует порт: столько железа навалили, что насыпная земля осела! Откуда что прет? Грузят в Японию лес, выгружают квасцы для производства бумаги. Грейферы берут серу из полувагонов, что пришли морским паромом «Сахалин-2». Грузят деньги на Сахалин…

Вот где себя поймал! Я на погрузке денег. Попал в сборную морскую бригаду из честных людей. Да и как украдешь? Вокруг охрана, тебя, честного, держат на мушке пятеро «краснопогонников». А ты на полусогнутых, гнешься под тяжеленными упаковками… Куда легче раскатывать рулоны билетной бумаги по причалу - по 500-800 кг! Мы так устали от денег, что чуть не утонули, решив искупаться в порту. Руки онемели до плеч, на воде не держат. Ухватились один за другого и орем: «Спасите! Все деньги отдадим…»

Пока мылся в душе, все разбежались. Проголодался, поискал на виадуке стояк, чтоб перекусить. Спрашиваю у соседа, который тоже поставил поднос: «У тебя горчица есть?» - он ответил, выкладывая ложкой горчицу из баночки на засаленный рыбой лист: «У меня все есть, кроме совести». Понравилась его морда, сонная, простая, как у Ивана-дурака, с кустами волос, торчавших из широких ноздрей. Про эти кусты он ответил так: мол, намеренно не состригает. Бережет «для фильтра». Или можно тут дышать? Ели на виадуке, под нами докеры раскрывали состав с пшеницей. Поставили столы, включили «Циклон»; поднявшись выше виадука, нас окутала едкая хлебная пыль. Докеры работали в респираторах, не будешь же в них есть? Так что Гриппа, может, и был прав, что с такими ноздрями, как у него, без природного фильтра не обойтись. Сколько раз я его ни цеплял, он отвечал в таком тоне, когда не поймешь: серьезно говорит или шутит. Вид имел сонный, но я угадывал в нем повадки и силу подремывавшего в лени зверя. Таких людей повидал на море, но в нем было еще и свое.

Откушали яйцами вкрутую и кусками вареной трески. Подошла официантка со счетами. Здоровенная буйволица в короткой юбке, аж трещавшей на бедрах. Начал к ней для потехи приставать. Хотелось посмотреть, как она себя поведет: врежет счетами или облает? Могла одним бедром скинуть меня на вагоны. Буйволица считала, напряженно складывала на костяшках стоимость блюд. Вдруг перевернула счеты и, такая здоровенная, сдалась: «Ладно, в койке заплатишь!» Мы с Гриппой посмеялись: куда я денусь? Придется рассчитываться за двоих!… Вот тогда Гриппа и предложил напрямик выебать его сестру Грушу, томящуюся на дальнем маяке, как я до этого томился на китобойце «Тамга». По его словам, у Груши такой же детский ум, как у этой буйволицы. Только Груша - баба не подлая, а простая, добрая и все отдаст. Гриппа описал сестру чуть ли не с пеленок. Не скрыл и то, что имел с ней связь. Многие рыбаки на ставниках живут с сестрами, а то и с дочерьми. Но теперь у него есть жена, ему не надо никакой бабы. Ради Груши он и приехал сюда из поселка Усть-Орочи. Вон у цистерны его мотоцикл «ИЖ» «Планета». Груша - это, можно сказать, лишь повод, не кульминация. Я лег ему на душу, и он может побаловать меня рыбалкой. Плевать, что я не умею завязывать крючок! Там есть кому нас обслуживать и нам угождать. Посмотрю, как он живет, и вообще: почему бы мне после моря не отдохнуть, как белому человеку, на Сихотэ-Алине? Пожить неделю-другую на дальнем маяке?

Я хлебнул кваса из треснутого графина… Меня утомил рейс, вытянула жилы китобойная пушка. Весь день обслуживаешь ее, как идола какого-нибудь. А эти слипы для разделки китовых туш? Карабкаешься по тушам, шипы на подошвах… А что в душе? Кровь и стоны, и гибель гарпунера… Зачем я опять пошел на избиение зверя? Или мне не нравятся гарцующие в море киты? А что мне плохого сделали дельфины? Мы прямо с носа судна накалывали их на гарпуны, как поросят… А здесь - маяк! Никогда не был на маяках. Видел издали на скалах - белая башня под красной крышей. По-моему, видел и маяк Датта. Дня три назад, когда шли в Ванино. В море маяки предупреждали нас об опасности. Давали сигналы светом, сиреной или ударами колокола. Почему не переспать с бабой, что занимается всем этим? Вдруг родится какой-либо сюжет?…

Поехали на мотоцикле через мокрый, сырой, черный, негустой, пустой лес… Странный лес! Все видно, как будто и не дебри. Потом с высоты сопки, как в пропасти, открылась хмурая долина. По ней текла, вся в клочьях виснувшего над ней тумана, спокойная черная река Тумнин. Обогнали маленький поезд, он вышел до нас из порта Ванино. Шел по единственной горной ветке, забираясь вглубь Сихотэ-Алиня. Гриппа рассмешил меня, прокричав в треске мотоцикла, что этот поезд, «колхозник», висит на смете рыбацкой артели. Съедает весь ее улов в один конец. Когда же на ставниках опять наберут рыбу, через месяц-полтора, будет у «колхозника» обратная дорога в порт Ванино. Я оглядывался на поезд, как на потеху, знать не зная, что он - мой спасатель и друг: смотрел на два вагона, на тендер с углем и два тепловоза, толкавшие эти два вагона спереди и сзади. Поезд забирался за нами на крутой перевал, чтоб спуститься, как и мы, в поселок Усть-Орочи.