Анри Шарьер - Бабочка

• Название: Бабочка
• Автор: Анри Шарьер
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1975

За убийство, которое он не совершал, взломщик сейфов Анри Шарьер приговорен к пожизненному заключению и отправлен на каторгу. Прозванный «Бабочкой» из-за того, что на его груди вытатуирован этот символ, Анри совершает несколько попыток побега. В наказание власти надолго сажают его в карцер, а затем отправляют во Французскую Гвиану на остров Дьявола, со всех сторон окруженный океаном.

Из этой самой страшной каторжной тюрьмы не удавалось бежать ни одному заключенному. Но ничто не может заставить Анри пасть духом и сломить его решимость вырваться на волю…

Вопреки всему Шарьер выстоял, достойно перенес страшные испытания судьбы. Он уверен: «Одно лишь имеет смысл в жизни — никогда не признаваться, что ты побежден, и научиться после каждого падения снова вставать на ноги».

Давид Титиевский: Эту книгу под названием «Папийон» можно увидеть на сайтах Альдебаран, Букс Ру, Фикшнбук. […] Это другой перевод, сделанный лет за двадцать до «Папийона» неизвестным переводчиком. Существенно ли отличается перевод этой книги от другой — не беремся сказать, мы не сравнивали текст от первой до последней страницы. Но, открывая наугад разные главы, мы убеждались, что эта же история рассказана другими словами. […] Со слов Эфраима Бауха в 70-х годах в южном Тель-Авиве некий Даниель Амарилис то ли с целью наживы, то ли с благородной целью пропаганды литературных новинок издал на русском языке целую серию под названием «Библиотека Даниэля Амарилиса». (©belousenko.com)

---

Что делать теперь? Что еще изобрести? Я ведь не могу признаться в поражении и спокойно ждать прихода корабля.

Я лежу в душевой, защищенный от палящих лучей солнца, и внимательно слежу за движениями часовых на круглой стене. Ночью, каждые десять минут, они по очереди кричат: «Часовые, не спать!» Таким образом начальник караула удостоверяется в том, что ни один из четверых не задремал. Если кто-то не отвечает, его коллега продолжает кричать, пока не слышит ответ.

Мне кажется, я обнаружил трещину в этом слаженном механизме. У каждого угла на стене висит на веревке жестянка. Когда часовому хочется кофе, он зовет «кафетеро», который наливает кофе в жестянку, и часовому остается лишь поднять веревку. Вышка, которая выдается во двор, связана с правой сторожевой будкой. Мне кажется, что за крюк, привязанный к канату, легко зацепиться, и я в считанные секунды сумею взобраться на стену, ведущую на улицу. Остается одна проблема: как убрать часового?

Я вижу, как он потягивается и делает несколько шагов на круглой стене. Видимо, ему не очень приятно на жаре, и он изо всех сил старается не уснуть. Вот оно, черт побери! Он должен уснуть! Постараюсь усыпить часового и попытаю счастья. За два дня я сплетаю из моих рубашек-хаки — канат длиной в семь метров. Крюк я сразу нашел: это одна из подпорок желоба, который собирает дождевую воду. Жозеф Деге принес бутылку сильнодействующего снотворного. Согласно предписаниям, для того, чтобы уснуть, достаточно принять всего десять капель, а в бутылке — не меньше шести столовых ложек. Я приучаю часового получать у меня кофе. Колумбийцы — большие любители алкоголя, а у снотворного оказался вкус аниса. Я достаю бутылку анисовой настойки, и спрашиваю однажды часового:

— Хочешь кофе по-французски?

— А как это?

— С анисом.

— Давай, попробуем.

Почти все часовые перепробовали мой кофе с анисом и теперь, когда я предлагаю им кофе, они просят: «По-французски!»

— Пожалуйста, — отвечаю я и подливаю настойки.

Наступил решающий час. Суббота, полдень. Страшная жара. Колумбиец, с арабским именем Али, говорит, что он поднимется вслед за мной. Я соглашаюсь. Не хочу, чтобы моим соучастником был колумбиец, но, с другой стороны, я не могу нести канат с крюком, так как часовой может это заметить в момент, когда я буду подавать ему кофе. Мы думаем, что он будет «в нокауте» через пять минут. Я зову часового.

— Все в порядке?

— Да.

— Хочешь кофе?

— Да, но только по-французски, — это лучший кофе.

— Подожди, сейчас принесу.

Я подхожу к «кафетеро»: два кофе. Я уже успел влить в жестянку содержимое всей бутылки со снотворным. Только бы не подох от этого! Сверху он наблюдает за тем, как я щедро наливаю анисовую настойку.

— Хочешь, чтобы кофе было крепким?

— Да.

Я доливаю еще немного настойки, и он поднимает жестянку наверх.

Проходит пять минут, десять, пятнадцать, двадцать! Он все еще не спит! Более того, он даже не присаживается, а быстро шагает, держа винтовку в руке, туда и обратно. Но ведь он все выпил, а смена караула в час!

Я сижу, будто на раскаленных углях. Нет никаких признаков действия снотворного. О! Вот оно! Он усаживается напротив будки, кладет ружье на колени, голова склоняется к плечу. Мои друзья и трое колумбийцев, которые посвящены в мои планы, следят за его движениями.

— Идем, — говорю я колумбийцу. — Веревку!

Он собирается закинуть канат, но часовой поднимается, роняя при этом ружье, потягивается и делает несколько подскоков на месте. Колумбиец остановился вовремя. До смены караула осталось восемнадцать минут. Я взываю к Богу: «Прошу тебя, помоги мне еще один раз! Умоляю тебя, не оставляй меня!» Но какой смысл обращаться к этому непонятливому христианскому Богу, тем более — мне, атеисту?

— Это просто исключительный случай, — говорит Кложе, подходя ко мне. — Чтобы от такой дозы человек не уснул!

Часовой наклоняется за ружьем и, вдруг, словно подстреленный, растягивается на тропинке. В это время колумбиец закидывает крюк, который не цепляется и падает на землю. После второй попытки крюк на месте, но в тот момент, когда я берусь за канат, чтобы взобраться на стену, Кложе говорит мне:

— Берегись! Идет смена!

Я, слава Богу, успеваю отойти до того, как меня замечают. Колумбийцы, которыми движут дружеские чувства, окружают меня, и я смешиваюсь с ними. Один из новоприбывших часовых замечает веревку, которая осталась висеть, и своего коллегу, растянувшегося на тропинке. Часовой тянет на себя рычаг сигнала тревоги, уверенный в том, что был побег.

На тропинке появляются более двадцати полицейских, среди которых и дон Грегорио. Через несколько минут во дворе устраивается обыск. Заключенных вызывают по имени, и каждый должен войти в свою камеру. Сюрприз! Все на месте. Камеры запирают. Вторая перекличка не дает ничего нового, и в 3 часа нам снова разрешают выйти во двор. Мой напарник-колумбиец очень расстроен. Он был уверен, что нас ожидает успех и теперь проклинает Америку и американскую промышленность — снотворное было американского производства.

— Что делать?

— Начать сначала!

— Думаешь, часовые такие идиоты, и найдется еще один, который согласится пить твой кофе?

Несмотря на трагичность момента, я не могу удержаться от смеха.

— Да, я уверен, парень!

Когда через три дня и четыре ночи часовой, наконец, проснулся, он тут же заявил, что это я усыпил его «французским кофе». Нам тут же устроили очную ставку. Начальник тюрьмы, взбешенный, хотел ударить меня саблей, но удар пришелся по плечу дона Грегорио, который встал между нами.

У него оказалась сломанной ключица, и он вопит от боли. Сбегаются служащие из соседних комнат, офицеры, полицейские.

Начинается свалка.

На следующий день начальник тюрьмы просит меня дать письменные показания против офицера, который ударил его. Я с удовольствием подписываю все, что они от меня хотят, и мое дело со снотворным окончательно забыто. Мне чертовски повезло.

Жозеф Деге предлагает организовать другой побег. Я объяснил ему, что побег ночью невозможен из-за яркого освещения, и надо найти способ отключить ток. Проблема решается с помощью электрика: надо снять переключатель трансформатора, установленного вне тюрьмы. Остается только подкупить часового, который стоит на стене со стороны улицы, и часового во дворе, у входа в часовню. Это оказывается сложнее, чем мы предполагали. Сначала мне пришлось выпросить у дона Грегорио десять тысяч пезо, под тем предлогом, что я могу переправить эти деньги моей семье через Жозефа; при этом пришлось «уговорить» и самого дона Грегорио взять две тысячи на подарок жене. Мне удалось выяснить, кто составляет списки часовых. Он получает три тысячи пезо, но не хочет участвовать в переговорах с теми двумя часовыми. Мне надо самому сторговаться с ними.

Через месяц у нас все готово к побегу. Колумбиец должен ножовкой перепилить решетку. Его друг, который уже долгое время притворяется сумасшедшим, будет в ночь побега колотить по навесу и петь. Колумбиец знает, что часовой согласился на побег лишь двоих французов и предупредил, что будет стрелять, если беглецов окажется больше. Но он все же хочет попытать счастья и говорит, что будет идти вплотную ко мне, так что часовой не различит, идут два человека или один. Кложе и Матурет тянули жребий, чтобы выяснить, кто из них пойдет со мной. Идти выпало Кложе.

Пришла безлунная ночь. Сержант и двое часовых получили половинки причитающихся им ассигнаций. На этот раз мне не пришлось их резать — они были уже разрезаны. Вторые половинки полицейским отдаст жена Жозефа Деге в «Китайском баре».

Гаснет свет. Менее чем через десять минут перепилена решетка, и мы выходим из камеры. К нам присоединяется колумбиец. Я огибаю навес и бросаю канат длиной в три метра, с крюком на конце. Менее чем через три минуты я безо всякого шума оказываюсь на тропинке. Лежа на животе, жду Кложе. Непроглядная ночь. Внезапно я вижу, вернее, чувствую протянутую руку, хватаю ее и тяну к себе. Страшный шум. Проходя у навеса стены, Кложе поясом зацепился за проволоку. Я перестаю тянуть, и шум прекращается. Думая, что Кложе удалось отцепиться, принимаюсь его снова тянуть и, под грохот, с силой, вытягиваю на тропинку.

Слышатся выстрелы. Это стреляют не с нашей вышки, а с соседних. Испугавшись, мы прыгаем вниз с девятиметровой высоты, и в результате Кложе снова ломает свою правую ногу; у меня, как я узнал позже, перелом костей стопы. Колумбиец вывихнул колено. Стражники окружают нас и направляют свои ружья. Я плачу от негодования. Стражники не верят, что я не могу встать. Ползком, на коленях, под градом ударов, я вхожу в тюрьму. Кложе прыгает на одной ноге. Колумбиец тоже. Из раны на моей голове сочится кровь.

Выстрелы разбудили дона Грегорио, который, на наше счастье, дежурил в эту ночь и находился в своем кабинете. Не будь его, нас избили бы до смерти. Сильнее всех бьет меня сержант, которому я заплатил за внесение в список двух указанных мною часовых. Дон Грегорио заставляет прекратить дикое избиение, грозя тем, что отдаст стражников под суд, если кто-нибудь из нас будет серьезно ранен.