Эмма Герштейн - Мемуары

• Название: Мемуары
• Автор: Эмма Герштейн
• Издательство: Инапресс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1998
• ISBN: 5-87135-060-7

 `Мемуары` выдающегося писателя и историка литературы Эммы Герштейн (1903г.р.) посвящены Осипу Мандельштаму, Анне Ахматовой, Борису Пастернаку, Льву Гумилеву, Николаю Харджиеву и другим литераторам и ученым, без которых мы не можем представить XX век русской культуры. Под полемическим пером Э.Герштейн возникают не только `картины литературного быта` Москвы и Ленинграда 20-60-х годов, полные драматизма, но и появляется ушедшая эпоха великих потрясений в своей трагической полноте.

---

В мытарствах товарищи из Союза помогали ему прожить: возили на машине к прокурору, давали у себя ночевать, беседуя каждый о своих твореньях до трех часов ночи. Он верит в поездку на юг, в Москву лечебно ехать не хочет. В театре, если не врет, делал дело реально. Чувствует «перелом» в отношении к себе. Говорит: «Фабула двигается».

…Пили чай. Очень хорошо радовались встрече. Все-таки такого другого человека не знаю. Пусть бы только стихов побольше писал. О том, чтобы они были хороши, видно, черти заботятся.

…Деловое дополнение. Пока был болен — меня вызывали в НКВД. Говорил около двух часов с каким-то дядей в чутких тонах о Кюхле, о Юр. Ник., о моем нежелании исследовать в Воронеже Кольцова и Никитина (С. Б. Рудаков рассказывал мне, что его убеждали там, что, занимаясь Мандельштамом, он сделал неправильный выбор. — Э. Г.). Толку не добьешься — сами это они или из Москвы со мной лично знакомятся. Говорит, что о заявлении еще ничего не знает. Вроде как пожелал скорого возврата. Рассказывал я про Кюхлю и рукописи очень интересно. Расспрашивал о ленинградской жизни. Ушел я в чудном настроении.

15.I. — Думал о тебе, когда ехали на извозчике с О. Э. на вокзал Н. Я. встречать. Снег, ветер легкий, тепло. Конечно, мы так покатаемся по Ленинграду, по островам. О. Э. вспоминал блоковское «Елагин мост и храп коня. И голос женщины влюбленной…».

У О. Э. ужасные минуты почти безумия сменяются ясностью. Циклы, циклы! И сердце реально плохое минутами. За два часа до вокзала скис. Припадок <? — нрзб>. «С. Б., а я часом не умираю? Со мной этого не было, так что я не знаю, как это бывает…» Короткое отлеживанье, пауза и улучшение.

18.I. — У О. волнения и всякие тревоги, планы и их крушения. Все на тупик похоже, и, кажется, все правда плоховато у них.

20.I. — У М. какая-то тупая примиренность, приглушенность, бесхитростность. Где все бури и полемики былых месяцев? О. Э. очень постарел и осел как-то.

21.I. — Очень скверно с О. Сегодня даже ставился вопрос о том, чтобы я писал Пастернаку о безнадежном в смысле здоровья состоянии О. Э. Это — кадры нескончаемой киноленты. И я не за всякие хлопоты: но он меня стращал своей смертью. Все это хорошо (т. е. мои возражения), но он-то ведь правда слаб и плох. Решит это время. Пока же остро тревожно.

…Вечер будет неопределенно какой. Они (О. и Н.) у врача, сижу у них.

22.I. — Он к концу вечера сильно успокоился. Все эти дни в вечном кипении его забот о болезни. А тут наступило просветление. Между прочим, они оба дико хвалили мои профили-силуэты и даже робко молвили о «пересмотре» точки зрения на мои пейзажи. Все это мне тем интереснее, что он дается рисоваться. Знаешь ли ты альбом писателей (профилей) работы Крутиковой? Мандельштамы говорят, что у меня лучше. Вот сделаю своего О. как следует.

23.I. — В этот день Рудаков получил официальный отказ из Прокуратуры СССР в пересмотре его «дела».

24.I. — «Оськи» допсиховались до того, что Анна Андреевна уже выезжает… Но посмотрим, что из этого получится. О. ставит вопрос так: «А привезет ли она денег?» А я о Гумилеве (рукописях) забочусь — все это коммерция. На языке моих сожителей это зовется «соображать» (нечто среднее между «жульничать», «красть», «обманывать», «устраиваться» etc). Считают они, что все люди «соображают…». А дела Мандельштамов — сплошное «соображение».

28.I. — Сегодня «Оськи» мне устроили скандал из-за профилей. Им они в первые показы нравились. А сегодня, по О., — «нет разговора линий», а, по Н., «нет лепки черепа и центра (!?)». Кончилось это тем, что в вежливых формах переругались… Это впервые, может быть, имело такое действие, что он привык, что я «скрываю свои работы и мысли», и он «корректно меня не тревожит». Это позиция! Т. е. он, забирая у меня массу сил, от ответственности за остальное в наших отношениях (и жизни) отгородился вежливейшей

формулой… не хочется идти к ним завтра… А уж читать стихи тем более. Я ведь знаю реакцию, что ж зря нервы портить.

Нельзя ли через папиного знакомого узнать подробнее историю отказа? Это существенно.

То, что ты, между прочим, написала об отрицательном влиянии Оськиной близости, мне кажется нереальным. А кроме того, местный Союз высказывает охоту со мной познакомиться и, в частности, по вопросу о работе над Мандельштамом. Знают они об этом давно, а заговорили сейчас. Я говорил с Кретовой (зам. ред. «Подъема»). Она просила позвонить З. Это, по-моему, правильно, раз вслух об этом (давно всеми зримом) заходит речь. Пиши, что ты об этом думаешь. Боюсь, что будешь недовольна (в связи с той оговоркой)[69].

1.II.36. — Вот с О. отношения ровнее, и все за счет моей сдержанности, выдержки. У них сидя, работать почти нельзя, да и «болести» их меня занимают. Сейчас по-сумасшедшему ждут Аннушку, а та застряла в Москве. Начну уходить — уговоры. Хорошо, что сожителей вечерами почти нет дома. В комнате тепло. А на улице мороз до 30° уже два дня…

2.II. — Пошел к М. Они бодры, хотя и надрывны. Ем у них, т. е. с ними, а т. к. Н. уже начала яичницу, мне были отложены два яйца, на которых О. написал: «Личная собств. СБР. 2.II.36. Воронеж».

…Разговоров, слово за слово, много, а сумею ли их передачей рассказать состояние, настроение, которое сущность всего?

Необычность дня в том, что у них плотно лежал, что не работал, что острили и дурака валяли с О. Читали Пастернака, обсуждали будущий Воронеж, и все в шуточных красках. Выдумали (и это постепенно из фраз), что станем служителями «культа» (увы, почти это непередаваемо), важно, что это рассматривалось на фоне речистого Елоза, Союза, Пастернака, Калецкого, «хозяев», Вдовина etc. Заставили Н. нам сделать гоголь-моголь, т. к. «приход» будет яйца поставлять. И все с серьезным видом, с настоящими серьезнейшими отступлениями.

О. раньше захваливал Пастернака. Говорит, что прочел его один раз в 1924 году, а остальное хваленье — инерция. Сейчас разочарован. «Набор звуков по методу пародии. Лицемерие. Кухарка за повара. Стихи одного <нрзб. — Э. Г.> уровня, безголовые: он моралист. Человек здоровый, на все смотрит как на явления: вот — снег, погода, люди ходят… А если плохо, это чудно, это руда, надо разрабатывать. Все равное, все законное. Все личное. О стихах я ему часто говорил антипастернаковские вещи. Что это ничему не учит, не помогает работе над стихом. Что это буддизм. Он бы вот на моем месте вел себя достойнее. Не копошился бы. Молчал бы».

Говорили о Заболоцком, Ходасевиче и Цветаевой, он (и я) очень хочет их перечесть. Вернее, я ему. Если можешь, привези их. А Заболоцкого, кроме «Столбцов», и рукопись «Деревья», что в столе. Пусть Гр. М. снесется с Шадриным[70] и отберет у него «Поэму конца» Цветаевой (моя рукопись и часть, Шадриным перепечатанная)…

Непланово посмотрели Данта.

…На коробке папирос «Норд» О. написал «Шенгели» (по имени его книги), вспомнили, что «Планер» и Шенгелевы стихи, и папиросы[71]. Я на коробке прочел сорт: «Шенгели — I сорт. В!» Стали примерять для папирос названия. Вот «Tristia» подходит. «Камень» — нет, а «Египетская марка» — чрезвычайно. «Сестра моя жизнь» — гильзы.

Тут же была подписана карточка: «Снимок сделан в Воронеже директором театра Вольфом в декабре 1935 г. Переснят С. Б. Рудаковым и ему как будто принадлежит, т. е., очевидно, его собственность. О. Мандельштам. 2.II.36».

Вынесли решенье на другом экземпляре карточки записать все диагнозы последних 2 месяцев (их много).

Стали считать заработки их за 18 месяцев. Воронеж — 7200, Москва — 14700, учитывая «подарки» родственников и знакомых, сумму оформили до 25000. Что дает 1400 в мес. на круг, а Н. уверяла, что 700. Цифры были подсчитаны детально.

Приезд Ахматовой

  5.II. – Основное событие дня – приезд Анны Андреевны. Весь день очень похож на прежние: «Оськи» все ждали из Москвы отмены приезда, сопровождая эти догадки всяческими ругательными выступлениями о низости друзей etc. Все это, т.е. предыстория, – очень смешной материал для тетради, для введения в «тетрадь».

…Важнейшее событие: из Москвы (через Литфонд) разрешение и средства Оське ехать на юг лечиться (Крым, Кавказ etc). Пока это бесформенно и, м.б., позадержится из-за Анны Андреевны.

Приезд таков. О. оставили дома (и ходить ему утомительно, и, главное, он «тяжело» болен, судя по телеграмме, Аннушке посланной, нельзя же ожить), а мы с Н. поехали на вокзал. Перрон. Толпа.

Анна Андреевна – в старом-старом пальто и сама старая. Вид кошмарный. Сажу их на извозчика. О. полупомешался от переживаний.

Она снимает шляпу и преображается. Это то, о чем говорил тебе на пушкинодомской встрече, когда она оживлена, лицо прекрасно и лишено возраста. Чудные волосы. Очень похудела, что дает стройность (!). Пока не привык, минуты потускнения просто страшные, почти безобразные. В мандельштамовской квартире в Москве живет брат Наппельбаумов, его жена прислала Оське альбом Щукинской галереи. О. в суматохе так заврался, что, радуясь альбому, стал говорить какую-то чушь про французскую архитектуру и Корбюзье, которого только что мы читали.