Дмитрий Вересов - Загадка Белой Леди

• Название: Загадка Белой Леди
• Автор: Дмитрий Вересов
• Издательство: Издательский Дом «Нева»
• Жанр: Детектив
• Год: 2005
• ISBN: 5-7654-4593-4

Хотите узнать, что стало с героями популярного сериала Дмитрия Вересова «Черный Ворон»? Им всем придется начать свою жизнь заново, с чистого листа…

На пустынном побережье острова Кипр находят женщину, чудом спасшуюся из морской пучины. Вода не приняла ее, подарив Жизнь. Значит, ее миссия на этом свете не завершена… Но кто она? Она не помнит ничего о своем прошлом.

Таинственную незнакомку помещают в лучшую клинику. Теперь ее зовут миссис Хайден. Пытаясь восстановить свою утраченную личность, она начинает писать роман. И мистические сюжеты ее книг таинственным образом воплощаются, неся в жизнь гибель и разрушения

---

Дико закричав, он оттолкнул Сус Джалута и едва не коснулся лицом дерева, чувствуя, как в ноздри ему бьет не только пряный запах смолы, но и жар огня, и соль морских волн, и – самое страшное – аромат, всегда исходивший от его возлюбленной, аромат предрассветного луга в цветах. Перед его глазами, расплываясь не то от расстояния, не то от настоящего жара, плавились какие-то стекла, хрустели обломки, стонало что-то живое, расстающееся с жизнью, и среди этого кошмара вздымались в последней мольбе руки Епифании, постепенно ставшие обугленными лианами, повисшими на мертвом дереве. А через секунду Сус Джалут сзади резко дернул Глеба за пиджак, он упал лицом в траву, а когда поднялся, на дереве была уже только запекшаяся красноватой смолой рана.

– Что это? – смог лишь ошеломленно прошептать Глеб. И в ответ, как обычно, услышал лишь вопрос:

– Что важнее, спастись и умереть – или умереть и спастись?

За его плечом вдруг горько, словно ребенок, разрыдался Хуан.

Вечера здесь стояли удивительные: темные и одновременно прозрачные, хмельные, как молодое вино, и за каждым проходящим надолго оставалась легкая фосфоресцирующая дорожка. Весь парк был исчерчен этими разноцветными дорожками, то вспыхивавшими, то медленно угасавшими, и сам собой в этом хаосе линий возникал определенный рисунок – каждый вечер разный. То это был некий зверь, таящийся, а после упругими прыжками бросавшийся на добычу, то женщина, расчесывавшая волосы, превращающиеся в дождь, а то и просто ритмичная смена формы и цвета, складывавшаяся в музыку. Но Глеб, мало понимавший в музыке, только два раза определил ее: «Кармен» Бизе и, кажется, вагнеровский полет валькирий. Епифания, всегда сопровождавшая Глеба в вечерних прогулках, тоже узнала немногое, что-то из «Жизели» и Шопена, зато маленький воин и Алекс изощрялись вовсю, наперебой демонстрируя свою осведомленность. В спорах рычали, трещали и цокали, набрасываясь друг на друга и ожесточенно бранясь.

– Ты что, старина, это же второе действие «Фиделио»! – хрипел Алекс, брызжа слюной и в знак упрямства садясь.

– Как же, как же, милостивый государь, – звенел совсем уже ультразвуком неизменно вежливый воин Авадонна, – у вас окончательно испортился не только нюх, но и слух – это же предсмертный опус Гайдна!

Скоро Глеб понял, что в такие моменты телохранители его возлюбленной, оказавшиеся ярыми меломанами, становятся совершенно невменяемыми. Алекса можно было трепать за уши, наступать на лапы, воина дергать за крылышки – они только мимолетно огрызались и с новым пылом бросались в спор. И тогда Глеб тихо касался руки Епифании, нежной даже под шелком джеллабы, и они уходили в ту сторону, где реже вспыхивали следы за гуляющими. Разумеется, скоро их находили, где бы они ни оказывались, но пристрастие их попечителей к музыке неожиданно дарило влюбленным несколько минут относительного одиночества. Фока же Фокич вечерами почему-то предпочитал не появляться, с удвоенной силой наверстывая упущенное днем.

И вот в одно из таких кратких уединений они, как обычно, оказались в новом месте парка – у пруда весьма странной, причудливой формы, по краям которого мочили в воде серебро своих ветвей плакучие ивы. Глеб и Епифания сели на пологий берег, сразу ощутив ледяное дыхание воды.

– Как неожиданно среди роскоши этой природы… – прошептала Епифания, но вместо ответа Глеб вдруг порывисто сжал ее руку.

– Подожди… Смотри, что это?! – Он еще раз окинул взглядом воду перед собой. Нет, первое впечатление не обмануло его: темный, не отражающий звезд пруд являл собой не что иное, как искусную карту мира. Прямо у их ног болотной жабой распласталась Австралия, вся в изумрудном мху, и за ней виделась плывущая черепаха Новой Гвинеи. Левее пестрела заплатками каких-то неведомых цветов Африка, журча ручьем Нила, еще левее висели грушами обе Америки, и уже ближе к противоположному берегу чернела скрытая фарфоровыми соцветиями «ночной красавицы» Европа. Где-то и когда-то он уже видел нечто подобное, но где? Глеб потер лоб и, наклонившись, тронул рукой доступную Австралию – пальцы коснулись холодного упругого бархата мха, и он тут же вспомнил, как видел похожий пруд в одном заброшенном имении неподалеку от места последнего успокоения великого поэта. Кажется, хозяин его был русский масон…

И тогда, видя по ошеломленному лицу Епифании, что и она уже поняла все, Глеб стал судорожно рыться в карманах.

– Сейчас… Я сейчас найду… Должна же была остаться какая-то мелочь, я еще собирался выкинуть ее в аэропорту… А у тебя? – В ответ Епифания только печально подняла широкие рукава джеллабы, и перед Глебом снова мелькнуло ужасное видение гибнущей среди деревьев женщины. Он смутился и поспешно добавил. – Конечно, конечно, я сам…

Наконец в одном из карманов он обнаружил две монеты и на ладони протянул их Епифании.

– Выбирай.

В свете звезд блеснул характерный бурбонский профиль Хуана Карлоса и победная Афина с оливой.

Епифания, на секунду задумавшись, взяла последнюю.

– Я очень любила Рим еще с детства, – словно извиняясь, прошептала она. – И потом, она легче.

Глеб кивнул и крепко зажал Хуана Карлоса в кулаке.

Оба встали и, взявшись за руки, замахнулись. Движение это показалось Глебу вечным. Казалось, прошли века и века, прежде чем две блестящие точки, сверкнув под луной, беззвучно упали куда-то, судя по отсутствию всплеска, на сушу. Глеб и Епифания, не сговариваясь, разъ-единили руки и бросились по берегу в разные стороны.

Глеб жадно всматривался в топкие континенты – пусто. «А если это просто топь, зыбь, и монеты канули бесследно, чтобы мы никогда уже и ничего не узнали?..» – со страхом подумал он, но в тот же миг заметил какое-то ровное свечение и помчался туда. Пробираясь сквозь спутанные ветки древних ив, он коснулся плечом неслышно подошедшей с другой стороны Епифании.

– Вот они! – громко вскрикнула она, и оба одновременно увидели, как две монеты, упав рядом и образовав известный знак бесконечности, упали среди голубоватого мха у самой кромки воды.

– Россия!!! – выдохнули их внезапно онемевшие губы, и тут же сзади раздался ворчливый бас Алекса:

– А все-таки я говорю тебе, старина, что это двадцать первая прелюдия Чайковского!

Потрясенные, они молча шли по парку, едва замечая, что нет уже ни светящихся дорожек, ни шепотов, и что Алекс с маленьким воином как-то особенно хмуры и настороженны. Коридоры были залиты каким-то тусклым розоватым светом – не то рассветные, не то закатные сумерки. Неожиданно Алекс остановился у одной из дверей, и, как ни ласкала его Епифания, как ни тащил за брезентовый ошейник Глеб, не сдвинулся с места. Наоборот, он даже тяжело плюхнулся на пол всей своей семидесятикилограммовой тушей и устало прикрыл рыжие складчатые веки.

И тогда Глеб почувствовал, что за этой дверью ждет их неизбежное, которое им суждено пройти… или не пройти. Он поднял на Епифанию потемневшие глаза и, совсем не ожидая того, увидел в них тот тусклый огонь желания, который непрерывно видел те три дня, что они носились по рождественской Франции много лет назад.

– Иди ко мне, – еле выговорил Глеб, губы у него вдруг стали шершавыми и сухими, и, подняв ее на руки, он шагнул через распластавшегося Алекса. Воин Авадонна звонко запел у него над ухом.

Но комната, куда они вошли, оказалась пуста: ни кровати, ни кресла, лишь бирюзовый, с ворсом, как молодая трава, ковер. И они рухнули в эту искусственную траву, поспешно срывая одежды. Глеб, жарко дыша и чувствуя, что теряет ощущение реальности, жадно расстегивал, снимал, рвал скользкий шелк джеллабы, но пальцы его вновь и вновь натыкались на новое препятствие в виде очередной джеллабы, а потом каких-то иных одежд – сорочек, туник, корсетов и сари. И точно так же он чувствовал, как дрожащие руки Епифании снимают с него уже бог знает какую рубашку… Через час, обессиленные и влажные от пота, как будто и вправду после любовных утех, они в изнеможении лежали на спине, касаясь друг друга лишь кончиками пальцев. По потолку бродили тени. И вдруг по пальцам слабым теплом снова побежали невидимые токи, теперь они воодушевляли и наполняли силой не тела, а что-то другое, заставлявшее пристальней всматриваться в игру теней на потолке.

Там творилась мистерия плотской любви. Мистерия, отраженная в сотнях, тысячах, миллионах пар, сплетавшихся, расплетавшихся, принимавших изощреннейшие позы, издававших мучительные и сладостные звуки, и горьковатый пот любви капал на запрокинутые лица Глеба и Епифании.

И тогда, пронзенный судорогой небываемого в жизни сладострастия и тем самым освободившись от него навсегда, Глеб понял, что отныне их единственный шанс остаться вместе заключается только в том, чтобы любой ценой исчезнуть из этого места, – иначе их любовь закончится, как только они встанут с бирюзового ковра и перешагнут через Алекса, стража меж двух миров. И слова полупьяного героя, первым из людей воспарившего в черную бездну космоса, всплыли у него в мозгу.