Дарья Симонова - Пятнадцатый камень

• Название: Пятнадцатый камень
• Автор: Дарья Симонова
• Жанр: Иронический детектив

Написали вместе с Еленой Стринадкиной. И даже совместный псевдоним придумали. Но ведь это не главное! Главное, что в одном большом-большом доме собирается приятная компания, и вдруг — бац! и вторая смена — на одного гостя меньше. Конечно, его не жалко, ведь это история должна сочетаться с клетчатым пледом и камином, — зато сколько сразу обнаруживается тайных связей и укромных уголков души. Стоит только заподозрить ближнего — и это уже повод для любви.

Дарья Симонова, Елена Стринадкина

---

Гогель восседал в позе неутомимого собеседника рядом с телом почившего Мунасипова.

Надо отметить, что «бойцы» отнеслись с максимальным старанием к просьбе хозяина и определили останки сообразно своим понятиям об уважении: из деревянных ящиков, в изобилии сложенных по разным углам гаража, они соорудили нечто вроде помоста, на него уложили труп Тимура и закрыли его простыней. Вот около этого жутковатого постамента, использовав его краешек, как сервировочный столик, на непонятно откуда взявшемся здесь круглом вертящемся табурете и расположился Георгий Собакин. Рядом с заботливо освобожденной от простыни головой усопшего стояли полная рюмка и наполовину опорожненная бутылка джина. Вторую рюмку Собакин медленно поворачивал в руке, делая из нее временами маленькие глотки, видимо, служившие паузами между его глубокомысленными фразами, которые вместе с гулким эхом заполняли пространство гаража.

— А вот еще одна виса, имеющая отношение к делу! — произнес Собакин, не поморщившись, отхлебнул глоток из рюмки, шумно вздохнул и затянул, -

Я узнал
Что нельзя мужу
Слишком в свои
Силы верить.
В смертный час
Изменит удача,
Но и дух
Воина дрогнет.

— Георгий, — Клим окликнул поэта настороженным голосом и подошел ближе.

— А, сыщики к нашему шалашу, ретивые рыцари момента, энтузиасты вантуза и швабры, уборщики хозяйской блевоты! И что тебе, о, Клим Буров, понадобилось от вырвавшегося из обыденности художника, погруженного в размышления о вечности?

— Георгий, ЧТО ты здесь делаешь? — Клим не посчитал нужным ответить на многочисленные, откровенно оскорбительные определения абсолютно пьяного и, по-видимому, совершенно неадекватного субъекта.

— Провожаю в последний путь одинокого, не оплаканного женой и друзьями воина… — серьезно ухмыльнулся Собакин. — Что же тут непонятного? Меня всегда интересовали вопросы судьбы и смерти…

— Ты пьян, Георгий, и несешь, хрен знает что, а мне, тем не менее, нужно с тобой поговорить… пойдем-ка отсюда, — Клим попытался за локоть приподнять Собакина. Однако, тщетно. Тот, в общем, и не слишком сопротивлялся, он просто уже был не в состоянии куда-то двигаться.

— Оставь, Клим, ну, чего тебе надо? Думаешь, что вы сможете с этим глупым Силиным волкошавкой найти убийцу? Бесполезняк! Ибо имя ей смерть! — Собакин многозначительно и плавно вытянул руку и оперся на бетонный пол воображаемой косой.

— Хочешь сказать, что убийца — женщина?

— Как-кая женщина? — Гогель качнулся на стуле, — а… ты об этом? Узость мышления, видимо, болезнь заразная. Кстати, свойственная Тимуру. Легионер, скандинав, на него глядя, сомневаешься, что когда-то было возрождение, просвещение, моральные ценности и… что-то там еще… Надо бы по этому поводу вису, ах, да…

Клим смотрел на пьяного поэта почти с нежностью. Как это ни странно, Гогель был единственным персонажем в этой компании, который вел себя по-человечески. Пусть нелепо, с изрядной долей идиотии, но по-человечески. Надрался вот, сидит и читает безо всякого смущения и почтения скандинавские висы отошедшему в мир иной, между прочим, мало симпатичному ему при жизни Мунасипову.

За своими мыслями Клим не сразу заметил, что Гогель уже минут пять безуспешно к нему взывает.

— Кли-и-им!

— Ну, что еще?

— Шерше ля фам, Клим. Ищщыте скелет в шкафу. Где-то он точно есть…

— Что ты имеешь в виду? — Клим неожиданно напрягся, в интонации Собакина чувствовалась глубочайшая уверенность. "Может, знает чего или слышал?" — подумал Клим. И тут же засомневался — ну, какой с пьяного спрос?

— Ты, что типа тту-упой, не понимае-ешь? У всех рассованы склеты по шкапчикам… А Тимур любил откапывать компроматы, ну, любил он власть… Вот какого-то он зацепил… Сильно… — Гогель замолчал и застыл, мутными глазами глядя перед собой…

— Гогель, слушай, а что за разговор ты слышал ночью? — Клим сделал слабую попытку перейти к существу дела.

— Ноч-чью? Чья ночь? Ничья! Ничей поэт ничейной ночью ничего…

— Гоша! Ты слышал разговор Тимура с Квасницким? Гоша! — Буров потеребил застывшего в коллапсе на табурете Собакина за руку.

— А? Что? Нну, чего тебе надо, блин? — Гогель стал отталкиваться от Клима, чуть было не потерял равновесие и наоборот вцепился в его плечо. — Давай, лучше выпием! За упокой души тирана!

Клим неожиданно ощутил, что и впрямь не мешало бы дернуть рюмку джина. Если не за упокой, то хотя бы собственного здравия для. Ну и для продолжения беседы "с пристрастием".

— Пожалуй, действительно выпью, — решился он.

— Давно бы так! — перспектива обретения собутыльника, похоже, даже как-то взбодрила Собакина. — Вы не возражаете, сэр? — кивнул он телу Мунасипова, поднял придвинутую к его голове наполненную рюмку и серьезно пообещал, — я потом снова налью.

"В конце концов, почему и нет?!" — подумал Клим. Конечно, пить из рюмки, предназначенной покойнику, мягко говоря, несообразно… Но не с Гогелем. Вот, пожалуй, это и есть самая привлекательная черта таких людей, как Собакин. С ними можно пренебрегать приличиями, суевериями, этикетом и делать то, что тебе совершенно не свойственно.

— Ну, не чокаясь, стало быть, — Гогель протянул рюмку Климу, к чести сказать, умудрившись не пролить ни капли.

Клим резко, без смакования опрокинул джин в рот, честно говоря, это был тот редкий случай, когда он предпочел бы водку. Выдохнул и, подавив судорожное движение желудка, вытащил сигарету.

— А сейчас виса, — параллельно заглотивший джин Гогель выпрямил сутулую спину и вознамерился читать.

— Потом, — судорожно прервал Клим начинающийся поток красноречия, — сначала о разговоре…

— Ну, ладно, — податливо согласился Собакин.

У него наступила стадия любви и желания угождать всему миру, в особенности же разделившему с ним алкоголь сотоварищу.

— Вообще-то я уже все рассказывал этому приставучему Юсупову. Умеет же Гарин выбирать себе волкошавок, как я их называю. Впрочем, рядом с Силей редко встретишь нормального человека.

"Странно, — подумал Клим, — а я ведь недавно думал о том же. Все-таки в этой компании Гогель наиболее близок мне по образу мыслей. Хотя, может быть, сказывается обманчивое влияние зеленого змия". И он тут же вспомнил, что где-то слышал или читал о медиумных свойствах пьяных людей, которые могут без труда настраиваться на волну собеседника и чуть ли не улавливать его мысли.

— Собственно, ничего такого я не слышал, — продолжал Гогель, — просто проснулся ночью от сушняка и головной боли — я ведь еще позавчера начал… Короче, свет горит, но никого нет, ну я и пошел на кухню, подумал сделать абстинентный коктейль по Вудхаусу: ну, знаешь, крепкий алкоголь с взбитыми яйцами. Яйца нашел в какой-то дурацкой коробке и только перепелиные ("Так вот кто их разворошил!" — мелькнуло у Клима в голове.) Так ты представляешь, уж не знаю, как эти яйца народ употребляет, только разбить их совершенно невозможно. Вернее, разбить возможно, а вот отделить от скорлупы — извините, нонсенс! Можно было, конечно, со скорлупой внести свежую струю в диетологию. Но… — Гогель взмахнул рукой, — мои внутренности вряд ли бы выдержали такое нововведение. Они, знаешь ли, находились в нежном состоянии…

— Ну а разговор? — Клим попытался подвинуть монолог поэта ближе к теме, опасаясь углубления в анатомию, однако неудачно.

— Не торопи меня, — обиженно процедил Гогель, — я вообще могу не рассказывать, если неинтересно!

— Ладно, ладно, — примиряюще заговорил Клим, — мне чрезвычайно интересно, извини, что перебил…

— То-то… — медленно заключил Собакин и замолчал.

Похоже, его мнимая бодрость начинала спадать и неизвестно было, сколько он еще продержится.

— Так о чем бишь я… — из последних сил продолжил Гогель, — да, о яйцах. Кстати, я и запомнил, потому что яйца. Намучился с ними… Короче, плюнул я на Вудхауса, выпил какого-то ликера с Перье, слава богу, муази — душка, всегда держит минералку на всякий случай. И с бутылкой пошел обратно к родимому диванчику. Вот… а там как раз Тимур с Ромчиком. Мунасипов ему что-то плел про вермишель с яицами. Он так странно и говорил: "С яицами". И что-то про то, что, мол, Ромчик сам скоро по-петушиному запоет… Короче, я сам ничего не понял. Какая вермишель? Почему с яицами?

— А Роман-то что говорил? — аккуратно вставил Клим.

— А ничего не говорил. Посылал того на хрен. Так и говорил: "Пошел ты Тимур на хрен!". Это, мол, мои дела и тебя не касаются… Пошел на хрен… П-пошел на хрен… Вот он и пошел…

— Гоша, а ты-то сам что об этом думаешь? Кто мог убить Тимура?

Собакин манерно откинул голову назад, потом вдруг по-простецки гыкнул и повертел обеими ладонями, словно собирался играть в "ладушки".

— Да любая. Или любой. Хоть я — совершенно не помню, когда отрубился! А заметь, какая неправдоподобная и одновременно поэтичная смерть! Бильярдный шар, не какой-нибудь контрольный выстрел или взорванная машина… Вообще во всем этом есть какая-то мистификация. Надо бы вису…