Василий Авенариус - Юношеские годы Пушкина

• Название: Юношеские годы Пушкина
• Автор: Василий Авенариус
• Издательство: Школа-Пресс
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1998

Настоящая биографическая повесть, сама по себе составляя законченное целое, вместе с тем служит прямым продолжением и окончанием другой повести В.Авенариуса: "Отроческие годы Пушкина". В повести живо и правдоподобно описывается молодость великого русского поэта до первого его крупного произведения: "Руслана и Людмилы".

---

Как на грех подвернулся тут шутник-племянник (на манер вот моего Сени).

— Да не угодно ли, — говорит, — дядя, перо и чернил?

— Давай! — сказал Александр Семеныч; взял перо, обмакнул в чернила да и переправил все как есть подписи на русский лад; а на первой, заглавной странице настрочил собственный куплетец:

Без белил ты, девка, бела,
Без румян ты, девка, ала;
Ты честь, хвала отцу, матери,
Сухота сердцу молодецкому.

Внизу же, как подобает, расчеркнулся:

"Александр Шишков".

Анекдот хозяина еще более развеселил молодых мужчин. Барышни, напротив, надули губки.

— А что же сказала девица на такую непрошеную любезность? — спросила одна из барышень. — Поблагодарила?

— От радости слов не нашла: расплакалась, а альбом отправила опять в Париж — вывесть помарки; но стихи Александра Семеныча не похерила-таки, сохранила!

— Теперь, однако ж, и Александру Семенычу икается, — вступился за обиженную девицу Дмитревский.

— Что так?

— Да так-с… Задевают уж больно его с «Беседой» молодые «карамзинисты»: сочинили стихотворный пасквиль…

Тут кстати будет сказать несколько слов по поводу упомянутой Дмитревским «Беседы» — литературного общества, к которому принадлежал и Державин.

Когда в конце прошлого столетия начинающий еще писатель Карамзин стал печатать свои "Письма русского путешественника", чисто разговорный язык этих писем (помимо их любопытного содержания) возбудил к автору их симпатии большинства читателей, особенно молодого поколения. Зато приверженцы старинного слога ополчились против него, и глава их, академик Шишков, выпустил свое знаменитое "Рассуждение о старом и новом слоге". Ближайший друг Карамзина, известный также в свое время стихотворец Дмитриев, уговаривал его написать возражение. Карамзин, который, между тем был сделан историографом (31 октября 1803 г.) и порвал уже всякую связь с текущей литературой, долго отнекивался. Наконец, вынужденный уступить, он написал обширную статью против Шишкова и прочел ее своему приятелю.

— Одобряешь? — спросил он его.

— И весьма! — был ответ.

— Ну вот, — сказал Карамзин, — я исполнил твою волю. Теперь позволь мне исполнить свою…

И с этими словами он бросил тетрадь в камин.

Но друзья его не угомонились. Молодой талантливый писатель Дашков в брошюре своей "О легчайшем способе отвечать на критику" разобрал «Рассуждение» Шишкова, как говорится, по косточкам и доказал незнание им основных правил русского и славянского языков. Вслед за ним и прочие молодые литераторы в журналах и отдельных брошюрах осыпали Шишкова градом насмешек. Тот бросился за советом к своему сотоварищу по старинному слогу, Державину: что ему делать?

— Да махнуть рукой, — отвечал Гаврила Романович совершенно в том же примирительном духе, как отвечал Дмитриеву Карамзин. — Мудрость в середине крайностей. Дунь на искру — разгорится, сказал Иисус Сирах, а плюнь — так погаснет.

Шишков на вид смирился, не стал препираться с врагами печатно. Но по его почину шишковисты (как назывались тогда последователи старинного слога) начали собираться друг у друга для "противоборства нашествию иноплеменных". Большая часть «шишковистов» были литературные посредственности, о которых в наше время даже никто и не говорит. Но были между ними и выдающиеся таланты: Державин, Крылов, Гнедич, князь Шаховской (Гнедич, впрочем, впоследствии вышел из их кружка). Державин, у которого был прекрасный барский дом в Петербурге, с колоннами по бокам и статуями четырех богинь над главным фасадом, отвел у себя для этих сборищ большой зал в два света, а на хоры поставил орган. Так образовалось литературное общество, сначала названное «Ликеем», потом «Атенеем» и наконец "Беседой, или Обществом любителей российской словесности". Устав нового общества был представлен министром народного просвещения графом Разумовским на высочайшее утверждение, и первое публичное чтение «Беседы» состоялось 11 марта 1811 года. Ожидали даже, что будет государь. Для приветствия его Державин сочинил гимн "Сретение Орфеем Солнца", который Бортнянский положил на музыку. О новом обществе шло в высшем кругу уже так много толков, что на первое заседание стеклась вся столичная знать, числом не менее 200 человек. Но государь чем-то был задержан и не приехал. С тех пор собрания «Беседы» вошли в моду, и весь цвет Петербурга — блестящие мундиры и бальные платья разукрасили державинский зал. «Беседа» гремела и торжествовала, особенно с тех пор, как Шишков, один из четырех председателей ее (другими тремя были: Державин, А. С. Хвостов и Захаров), сделался президентом Российской академии, а попечителями четырех отделов «Беседы» были назначены четыре министра, в том числе прежний недруг Шишкова, Ив. Ив. Дмитриев, а Карамзин, родоначальник молодой партии, был избран в почетные члены "Беседы".

И вдруг теперь, когда он, Гаврила Романович, правая рука Шишкова, удалился только на лето в деревню, чтобы набраться к осени свежих сил, близкий приятель и гость его, Иван Афанасьевич Дмитревский, сам состоявший почетным членом «Беседы», позволяет себе во всеуслышание, при его домашних, говорить о каком-то пасквиле на Шишкова!

— Да автор-то пасквиля не известен? — спросил Державин, нахмурив брови.

— Называют Дашкова.

— Опять этот Дашков!

— А вы, Иван Афанасьич, не помните тех стихов? — неосторожно спросил один из молодых людей.

— Как не помнить. Не совсем еще память отшибло.

— Скажите их нам!

— Да вот, как дядюшка ваш…

— Позвольте, дядя, сказать их?

— Да ведь они, верно, злы и непристойны?

— Злы — да, несомненно; непристойны — нет.

— Что ж, пожалуй, говорите, — нехотя разрешил Гаврила Романович.

Дмитревский поднял глаза к стропилам балкона и начал каким-то замогильным голосом, но с обычным своим искусством:

Мятется сонм, но вдруг, трикратно
Прокашлявши, встает Шишков, —
Шишков, от чьих речей зевают,
Кого читатели не знают,
Но знает бедный Глазунов…[16][17]

Встает — в молчании глубоком,
Благоговеют все пред ним.
Вращая всюду мрачным оком, —
В церковном слоге и высоком,
Гласит к сочленам он своим:
"Воспряньте, други, от покоя!
Настал бо лютой распри час!
На то сию «Беседу» строя,
В едину купу собрал вас…"

Несколько раз хозяин порывался перебить декламатора, но тот упорно глядел в потолок. Дойдя до последнего стиха, он, будто спросонья, захлопал глазами, недоумевая огляделся.

— Что, не заснули еще, господа? А меня уж, признаться, совсем в сон клонит… — добавил он, зевая в руку.

— Зевота ужасно заразительна! — засмеялась одна из барышень, также закрывая рот рукою.

— Особенно когда речь идет о "Беседе", — подхватил Капнист, громко уже зевая.

Кругом раздались общие зевки, общий смех.

— И вовсе не смешно, а неприлично! — с неудовольствием заметил Державин.

— Но согласитесь, дяденька, — сказал племянник, — что чтения «Беседы» крайне сухи, и только басни Крылова несколько разгоняют скуку.

— Чтения наши, друг мой, служат не ребячьей забаве, а родной словесности: они насквозь пропитаны русским духом…

— Да Карамзин-то, который написал "Марфу Посадницу", который пишет теперь "Историю государства Российского", — разве менее русский, чем мы с вами? И не сами ли вы, дядя, предложили его в почетные члены "Беседы"?..

— Вот пристал! — отмахнулся дядя. — Ты меня, любезный, чего доброго, еще в карамзинскую веру совратить хочешь?

— Да не мешало бы, дядя…

— Что?! Вот не было печали…

Дарья Алексеевна, видя, что спор их начинает принимать слишком острый характер, озаботилась дать разговору другое направление. Подойдя к перилам балкона, она крикнула вниз, к реке:

— Девчонка! А, девчонка!

Дмитревский машинально оглянулся. На плоту у берега реки стояла 70-летняя старушка с подобранным подолом и удила рыбу, никакой другой «девчонки» кругом не было видно. Но что окрик хозяйки относился именно к ней, подтвердилось тем, что старуха, наскоро оправив подол и свернув лесу на удилище, откликнулась в ответ:

— Сейчас, сударыня!

— Почему вы ее называете девчонкой? — удивился Дмитревский.

— Да так, знаете, по старой привычке, — отвечала Дарья Алексеевна. — Анисью Сидоровну дали мне еще в приданое, и она у меня здесь, в Званке, теперь то же, что у Гаврилы Романыча его Михалыч.

Когда Анисья Сидоровна поднялась по косогору к балкону, барыня приказала ей распорядиться достать из огорода арбуз, "да поспелее".

— Гаврила-то Романыч у нас ведь, кроме арбузов, никаких фруктов не уважает, — пояснила она гостю.

До обеда Иван Афанасьевич удалился в отведенный ему покой, чтобы отдохнуть часок. Когда он вышел затем в гостиную, то застал уже там несколько соседей-помещиков, за которыми было нарочно послано в честь редкого столичного гостя. Ожидали еще из села Грузина, отстоящего от Званки всего на 18 верст, всесильного тогда военного министра, графа Аракчеева; но оказалось, что тот был вызван в Павловск по случаю описанного нами выше царского праздника и в имение свое еще не возвратился.